Хачатур Абовян - Раны Армении
Увы, увы, дорогой мой народ армянский! Такой ли ты участи был достоин!
Наступает вечер — и увы! — волки, медведи, дикие звери придут с гор и там, где вы обитали, начнут справлять свой пир.
Кто теперь услышит голос матерей, молитву отцов, игры и смех детей, богослужение и звон колокольный, — здесь, где одни трупы?
Зверям останется все вокруг. Они будут ночью здесь пировать.
Уйдем, уйдем — я весь трепещу. Да и кто осмелится подойти близко?
А что же будет с детьми?
В лагере у Гасан-хана будут плакать они — и никто не промолвит им ласкового слова. Они будут сгорать от тоски, изнывать — и никто им не посочувствует. Будут они курицей кричать в руках какого-нибудь хана или просто перса либо умрут от страха, либо вонзят себе нож в сердце, с собой покончат, либо, не выдержав мук, примут ислам.
Кто, услыхав об этом, не ужаснется?
Посмотрим, куда же девались эти невинные ягнята…
К счастью нашему или несчастью — мрак окутал землю. Нас никто не увидит и не захватит в плен.
В ночной тьме виднеется смутное очертание, купол острием торчит, стены разрушены, — видно, немало испытали молний и землетрясений, — двери и окна выбиты, ризницы и алтарь в руинах, все печально. Это — апаранская церковь[136]. Здесь тысячи воров и разбойников, собрав детей невинных армян, скрутив им руки, завязав рты и глаза, вместо молитв и литургий приносят их в жертву своей злой ярости.
Когда-то армянские цари, князья, дворяне, вдыхая благовонье разнообразных цветов апаранских, услаждались вкусом бесподобных здешних источников, проводили вдали от зноя летнее время. Их прохладившееся, освеженное сердце загоралось божественной любовью, и вместе с благоуханием цветов, хором птиц пернатых, вечером и утром, воссылали они сердечные молитвы и просьбы свои к небу.
Тут и сейчас, из-под обвалившегося холма, где стояли дворцы Вагаршака, Тиграна, Трдата, вытекает обильная вода — ее достало бы на добрых четыре мельницы. В недрах Алагяза, под землею прокладывает она себе путь и, прорвав земную поверхность, с пеной у рта и свирепым взором, бешено вырывается наружу, желая видеть лик увенчавших ее, освежить их сердца, перед отходом ко сну и в миг пробуждения, похитить с лица их росу небес и опрыскать их своей росою… Но, увы! — видя, что все там, вверху, разрушено, что построенный над нею дворец обвалился, церковь в руинах, что кругом лежат в обломках окровавленные, мохом покрывшиеся камни ее оснований и алтаря, вновь открывает она уста и глотает слезу, — обратно в нутро загоняет, — кружится, крутится вокруг холма, обрывает цветы и травы, потом тихо подавляет голос в недрах своих, закрывает очи, растекается по земле, по каменьям, снова уходит в землю и, одной половиной своей превратившись в ручей, бежит на равнину ереванскую прохладить хотя бы ее сожженное, испепеленное сердце, поведать горе и несчастье Апарана — Эчмиадзину, Вагаршапату, Армавиру, реке Араке, Масису и смешаться с горькой слезою его черной воды; той, что тихо, спокойно исходит, подобно огромной реке, из сердца и очей Арарата и, видя развалины — следы разрушения — на равнине Араратской, оплакивает их, горькими обливаясь слезами, скрывает скорбный лик свой в бездушных камышах, изгибается перед врагом своим, ветром припадает, останавливается, принимает в себя стекающие с других гор, накопившиеся, запрудившиеся, затерявшиеся в камышах и ежевике воды, протекает по долине Хор-Вирапа и Арташата и забирает вместе с печальной рекой Аракс еще Зангу и Гарни, из коих одна вытекает из ока Севана, другая — из самого сердца святого Гегарда[137]. После этого все три, закрыв лицо, крича и стеная, прохлаждая сердца и утирая слезы Ноя, Нахичевана, Марандской могилы[138], Нарекской обители[139] и сюнийских полей, мчатся дальше, забирают по дороге еще и Куру, смешивают слезы свои с ее слезами и несут их, а потом вливаются в сердце Каспия, сливаются с его соленой водой, чтобы там разбивать персидские корабли и нести на волнах своих корабли русские, чтобы русские люди не отчаялись в пути, не утомились, не прекратили благотворного общения с нашей страной, дабы отечество наше под крылом их орла могло возрасти, забыть свои горести и снова достичь былой своей славы.
Спрячемся же в этой церкви, в этих камнях и кустах, возле источника, чтоб никто нас не схватил. Ночь уже наступила. Враг — неподалеку, а народ тюркский даже днем сюда не заходит, ибо он враг Христа.
Прислушаемся к вою волков, к крикам персов, к плачу и стенаниям армян, к воплю этих невинных, мучимых, истязаемых детей. Сейчас им развяжут глаза и рот, и они увидят мерзостные персидские лица. Теперь должны они позабыть лица своих родителей, сладостный отчий дом.
Одни мучились в кровавых когтях, другие забавлялись? Эти изнывали, те радовались! Эти били себя по лицу и голове, душу свою надрывали, те гладили себе бороды и кудри и ублажались. Эти взывали к отцу, к матери, братьям и сестрам, терзали себе грудь, замирали, а те поминали своего имама Гусейна и уже готовились взять их в свои объятия либо точили ножи и шашки и приставляли им к сердцу, чтоб они замолчали!
Ах, нет, нет! заткни уши, милый мой. Тело содрогается, в голове — огонь.
Звезды взошли — и обомлели. Сострадательная луна, как взглянула на Апаран, загрустила, опечалилась и тихонько, ползком стала вновь отходить на запад, затыкая уши, чтобы не слышать этих жалостных криков.
Земля облеклась в черные одежды скорби и закрыла глаза, чтоб не видеть этого горестного зрелища.
Одни лишь бессердечные, безжалостные горы, раскрыв уста и сердце злому ангелу-ветру, передают друг другу вести, слышат смех — и сами смеются: на хохот отзываются хохотом, на стон — стоном, на крик — криком, на плач — плачем, и в одну минуту перемешивают тысячу разных звуков, ни одного сами не разумея.
— Мама-джан, мама-джан… Братец-джан… Боже наш… Душа моя… Папа-джан… — Ох, ох, горе, ой черный день, — горе нашему солнцу, горе нашей бедной голове! Ах, кабы вы бросили нас в воду своими руками! Кабы вовсе на свет не родили! Почему и нас на груди вашей не зарезали, почему на куски не разрубили? Где это мы? Куда нас привезли? И земля не расступится, нас не поглотит!
Небо ослепло, не видит нас!.. Ах, чьих мы объятий лишились, к кому в руки попали!.. Господи, за что так наказал ты нас? Что мы тебе сделали? За что выколол ты нам глаза? Кому в чем навредили? За что же ты нас камнем побил?.. Наших отцов, матерей, наших братьев, сестер жертвою принял — разве не мог и нас взять?..
Мрак опустился, окутал землю… Мама-джан, горы и ущелья покрылись тьмой, уже их не видно… Мы, как цыплята, потерявшие мать, разбрелись по степи и по пустыням…
Глаза наши не знают сна, сердца — покоя. Вздыхаем, — и огонь выходит у нас из нутра.
К кому обратиться? Кто наше горе увидит?.. К кому броситься на шею? Кто утрет наши слезы?.. К кому пойти? Кто обнимет нас, утешит, примет скорбь нашу к сердцу?.. Нет у камней ушей, — не услышат они наш голос… Нет у гор сердца, — не пожалеют они нас… Небо далеко — захочет взять, не дотянет… Земля — без меча, ей нас не искрошить-изрубить… Кому поведать горе, ах, кому?..
И зачем вы нас родили на свет, молоком кормили, растили?.. Вы скоро избавились, ушли на небо, а нас, сирот, оставили на этом гиблом свете, чтоб мы еще больше мучились, еще больше страдали и о вас тосковали, изводились и, горе свое затаив в сердце, сгорали, в пепел обращались!..
Руки у нас связаны, головы обнажены, под открытым небом в пустом поле апаранском зовем мы вас, жаждем вас вспоминаем, о вас плачем, дорогие наши родители! Если душа ваша на небе, пусть хоть на часок прилетит и над нами покружится. Если еще на земле, пусть покажется нам, мы утолим свою жажду, и потом… ах, потом и свою душу сольем с вашей душой, полетим вместе… соединимся с вами, либо ад, либо рай вместе увидим. Где бы вы ни были, и мы будем при вас… Ах, как было бы хорошо!..
Ах! Как у нас сердце не разорвется, как тело не сгорит, изо рта огонь не вырвется и нас не сожжет, как язык еще говорит и не измочаливается, глаза видят и не лопаются, дыхание выходит и не прерывается, кровь кипит и не засыхает, уши слышат и не глохнут, ноги движутся и не переломятся, на куски не распадутся! Что за день это переживаем!
Мама-джан, братец-джан, папа-джан… ох, ох… Для того ли вы нас в люльке качали, для этого ли дня от меча и воды упасли, хвори наши лечили, ласкали нас, слезы утирали, на коленях держа, к груди прижимали, пот проливали, недосыпали, шли в горы и ущелья, чтобы нас пропитать; свет жизни своей помрачали, чтобы мы расцвели, сами увядали, чтоб мы зеленели; жизнь свою иссушили; нас дома спать укладывали, а сами в поле, в степи, под солнцем, под дождем мучились, чтобы мы окрепли, бельма себе нажили, чтобы мы выросли и вам пришли бы на помощь. Вот она, помощь наша, таково ли было заветное ваше желание?
