Гюстав Флобер - Первое «Воспитание чувств»
Если бы отцу Анри сказали: «Ваш сын соблазнил знатную даму, достойную, богатую носительницу знаменитого имени и владелицу прекрасного замка, он женился на ней, это отменная партия», — добрейший родитель возблагодарил бы судьбу и без промедления созвал всех друзей, сливки тамошнего общества, на обильный пир, их угощали бы лучшим вином из его погреба, на него бы сыпались поздравления с привалившим счастьем, а после он бы отправился в Париж облобызать свое чадо и насладиться зрелищем его новоявленного благополучия, не замедлив, кстати, обнаружить у невестки собранье всех мыслимых добродетелей и вообразимых достоинств. В иной предполагаемой ситуации, когда Анри завоевал бы сердце дочери угольщика или продавца овощей, а затем оставил, в чем была, с ребятенком на руках, не желая ронять себя браком, отец взирал бы на него, как на весьма легкомысленного, но крайне ловкого повесу, в закромах его застарелой философической снисходительности не наскреблось бы и крохи негодования по поводу сыновних побед (не исключено, что он был бы также не прочь повидать несчастную брошенную девицу, каковая нашла бы его весьма любезным).
Названные вероятности входили в круг тех, о которых он уже подумал и не слишком удивился бы, случись что-то подобное на самом деле; такое впрямь происходит нередко, чему он и сам бывал свидетелем или краем уха слышал нечто сходное в те дни, когда думал об Анри и измышлял все хорошее и плохое, что способно с ним приключиться, гипотетически сравнивал обыкновенные приключения, какими все мы загромождаем мозг в отсутствие тех, кто нам дорог. Прежде всего он предусмотрел дуэль и остановился, перебирая возможности, на ранении, притом довольно серьезном, но не опасном — смерть на дуэли такая редкость! — сама идея была незамедлительно отброшена: даже гипотезы такого рода наводят ужас, вообще — то уместнее допустить обычный несчастный случай, например болезнь; еще сына могли схватить во время каких-либо беспорядков и дать несколько дней тюрьмы, не упущена была и опасность влюбиться в даму за стойкой часто посещаемого кафе, если таковое заведение имело место, тогда не подлежит сомнению, что Анри потратил там немало денег, чтобы доставить ей удовольствие, а поскольку заплатить сразу за все не представлялось возможным, последовали визиты к ростовщикам и сопряженные с ними долги, вылезти из которых не так-то просто; жизнь молодого человека в столице, как медаль, имеет две стороны, на одной изображен Купидон, на другой кредитор — и родитель уже покорно готовился заплатить сыновние долги, если таковые обнаружатся. Ему смутно примерещилось, вовсе его не вдохновив, даже появление некоей опасной женщины, «пожирательницы», от каковой всякий добропорядочный буржуа должен оберегать свое дитя, той, кто побудит с размахом тратить время и деньги, отвлечет от занятий, приохотит к роскоши и азартным играм, внушит отвращение к провинции и помешает позже подыскать приличное место; тем не менее он дал себе слово приложить все усилия, чтобы вытащить сына из пропасти и направить в верную колею. Итак, он все предусмотрел, обо всем подумал, ко всему приготовился, но, разумеется, не к тому, что сын может убежать с мадам Рено; при этом известии он пришел в неописуемое изумление, ошеломление, в расстройство всех чувств. Письмо выпало из рук, а если бы руки могли отделиться от тела, они последовали бы за бумажным листом.
Известие пришло от Мореля, на дворе стояло утро вторника, Анри и мадам Эмилия исчезли более двух суток назад — вечером в субботу, и никто не знал куда. В придачу Морель описал способ, к какому прибегли беглецы, заметая следы, и то, каким образом они обзавелись деньгами.
Самое время протереть глаза: просто не верилось; но поверить все же пришлось, а уверившись, подумать, что уместно предпринять в таком случае. Пришлось обратиться к нотариусу, но тот не сообщил ничего определенного и не предложил никаких практических мер.
Более ничего никому не сказав, мсье и мадам Госслен решились тотчас ехать в Париж и узнать от самого мсье Рено, что все это значит.
В столице они сперва зашли к Морелю, уже ожидавшему их и потому без удивления и особых душевных трат выдержавшему первый всплеск горя, слез и стонов, благо заранее основательно подготовился, что в подобных случаях многого стоит. Для успешной игры во всех предлагаемых жизнью спектаклях главное — предварительная репетиция за кулисами; с первого захода можно не поймать нужный тон, требуется перебрать всю гамму, а порой и выйти за ее пределы, надобно пропитаться духом роли; вот так мы и репетируем предстоящий смех или плач, вовсе не будучи к ним предрасположены. Но Морель, даром что не наделенный от природы особой душевной тонкостью или бурно развитым воображением, не имел нужды распалять в себе страсти. Он действительно относился с пониманием к их беде, насколько вообще можно разделять горести ближнего, к тому же он симпатизировал мсье Госслену, своему старинному знакомому, честность и прямота которого ему очень импонировали! Мы питаем привязанность ко всем, чья природа хоть как-то соответствует нашей, пусть даже человек нас превосходит или не дотягивает до нашего уровня; вторых любят сильнее, но и к первым испытывают род восхищения.
Дело это он принял близко к сердцу и предложил свои услуги.
— Сначала повидаем мужа, — посоветовал он, — поговорим с ним, а уж потом двинемся в ином направлении, если там ничего не получится.
Как человек предприимчивый, он тотчас послал за фиакром, затолкал туда приехавшую чету, и все втроем отправились в заведение Рено.
Мадам Госслен, уставшая от путешествия, с покрасневшими от долгих слез глазами, казалась совершенно больной и разбитой, ее шляпа цвета палой листвы с вуалью, завязанной под подбородком, чтобы предохранить уши от ветра, испытала великое множество пагубных воздействий, нитяные перчатки были сплошь в затяжках, белые чулки давно утратили невинность, туфли с черными бантами и лентами вокруг ноги от пыли казались серыми. Да и мсье Госслен имел вид усталый, его лицо под бакенбардами и эспаньолкой раскраснелось, галстух, топорщившийся под его подбородком, слегка пожелтел, а отвороты сюртука явно нуждались в утюге. Но этих двоих уже не заботили превратности туалета.
— Ах, можно ли было подумать, мсье Морель! — всхлипывала мать Анри. — Ну кто бы мне сказал, что такое случится в подобном заведении?
— Что вы хотите, моя дорогая мадам?
— Дом с такой прекрасной репутацией! При том, что мы наводили о нем справки, где только можно! Боже мой! Боже мой!
— Вот как легко обмануться! — кивал отец.
— Замужняя женщина! — восклицала мадам Госслен.
— Это ничего не значит, — мотал головой супруг. — Такие хуже всего, когда пускаются во все тяжкие. Они — то и есть самые беспутные.
— Неужели? А как вы думаете, куда они направились?
— Это еще предстоит разузнать.
— А в сущности, это меня не очень удивляет, — призналась мадам Госслен.
— Как так?
— Да вот уже некоторое время… в письмах… мне казалось, что там… что-то такое… будто… не могу объяснить… но…
— Ты говоришь, в письмах?
— Да, а ты не замечал, что у него появился какой — то странный стиль… ни на что не похожие фразы, такие выспренние… и выражения.
— Это все романтизм! — вспылил мсье Госслен. — Вот вы, мсье Морель, вы можете в это поверить?
МОРЕЛЬ. Но это не причина, чтобы…
МСЬЕ ГОССЛЕН. Он просто потерял рассудок, тут какая-то безумная вспышка, помрачение!
МАДАМ ГОССЛЕН. Вне всякого сомнения, это она вскружила ему голову, помяни мои слова!
МСЬЕ ГОССЛЕН. Такое может быть, по крайней мере, меня это не удивит…
МОРЕЛЬ (спокойно). Его будет довольно трудно вырвать из ее рук!
МСЬЕ ГОССЛЕН (вздыхая). Бедному мальчику это очень повредит в будущем. (Оживляясь.) Однако что за мысль, как такое могло взбрести на ум? Если уж очень хотелось свалять дурака, я бы предпочел, чтобы он в виде крайней меры завел любовницу, как все в его годы. Да что уж там! Каждому понятно, что в двадцать лет нельзя жить схимником, я тоже был молод и знаю, как это бывает.
МАДАМ ГОССЛЕН. Но какая кокетка! Так завлечь моего несчастного Анри!
МСЬЕ ГОССЛЕН. Вот и посылай после этого детей в Париж!
МАДАМ ГОССЛЕН. Да уж! Попробуй кому-нибудь довериться!
МСЬЕ ГОССЛЕН. Вам кажется, что они в безопасности, работают под надлежащим присмотром, в трудах ради будущей карьеры…
МАДАМ ГОССЛЕН. А вот и нет: достаточно какой-то падшей женщины!..
Морель меж тем выглядывает в окошко и находит, что экипаж движется недостаточно быстро.
МАДАМ ГОССЛЕН (продолжает). …Какой-нибудь несчастной, чтобы отравить их существование! (Решительно тянет рукой за воображаемую веревку.) Вешать таких мало!
МСЬЕ ГОССЛЕН. Я никогда не видел эту даму, как она выглядит?
