Джейн Остен - Доводы рассудка
Миссис Крофт слушала с примерным терпением, а если и вставляла слово, то всегда очень кстати. Энн от души надеялась, что джентльмены, поглощенные каждый своим, ничего не услышат.
— Ну вот, сударыня, мы хорошенько поразмыслили, — заключила миссис Мазгроув пронзительным своим шепотом, — и хоть можно бы, кажется, рассчитывать на лучшее, теперь-то уж нечего тянуть, потому что Чарлзу Хейтеру не терпится, да и Генриетта не хочет ждать. Мы и подумали — пусть их сразу поженятся и живут себе на здоровье. Не они первые, не они последние. По мне, все лучше долгой помолвки.
— Вот и я говорю, — живо отозвалась миссис Крофт. — Уж лучше молодым жить на скромные средства и сообща одолевать трудности, чем долгая помолвка. Я всегда говорю, что при обоюдной…
— Ох! Милая миссис Крофт! — возгласила миссис Мазгроув, не в силах дать ей докончить фразу. — По мне, хуже нет для молодых людей, чем долгая помолвка. Своим детям я никогда такого не пожелаю. Хорошо просватать невесту, когда знаешь, что через полгода, ну через год, непременно быть свадьбе, а уж долгая помолвка!..
— Да, сударыня, — согласилась миссис Крофт. — Тяжела и помолвка неверная, если нельзя назвать срок. Если нельзя предусмотреть, когда сыщутся средства для жизни семейственной, неразумно и свататься. Всякая мать, на мой взгляд, должна противиться такой помолвке.
Разговор принимал интересный для Энн оборот. Она кое-что вспомнила, и всю ее охватил трепет; и в тот самый миг, когда глаза ее обратились невольно к отдаленному столику, перо замерло в руке у капитана Уэнтуорта, он поднял голову, прислушался, тотчас обернулся и бросил на нее быстрый, понимающий взгляд.
Обе дамы продолжали беседовать, вновь и вновь утверждая испытанное правило, подкрепляя его всеми известными им примерами дурных последствий, к каким вело нарушение его, но Энн уже ничего не слышала; лишь гул голосов шумел у нее в ушах. Мысли ее путались.
Капитан Харвил, и вовсе не слушавший разговора, теперь встал, отошел к окну, и Энн, в смутном рассеянии следившая за ним взором, вдруг поняла, что он подзывает ее к себе. Он кивал, словно говоря: «Подите-ка сюда, я хочу вам кое-что сказать»; и подкреплял приглашение свое такой открытой улыбкой, будто они век целый были знакомы. Она встала и подошла к нему. Дамы оказались теперь в дальнем конце комнаты, а столик капитана Уэнтуорта стал теперь ближе к ней, хоть и не совсем близко. Едва она подошла, лицо капитана Харвила вновь приняло задумчивое, серьезное выражение, более ему свойственное.
— Взгляните, — сказал он, разворачивая сверток, который был у него в руках, и извлекая оттуда миниатюрный портрет. — Узнаете вы, кто это?
— Разумеется, это портрет капитана Бенвика.
— То-то и оно. И вы легко догадаетесь, кому он предназначен. Однако же (продолжал он с чувством) он был писан не для нее. Мисс Эллиот, помните ли вы, как брели мы вместе по Лайму и его жалели? Я тогда думал… — впрочем, пустое. Мыс Доброй Надежды — вот где был писан портрет. Там свел он знакомство с юным художником германским и, верный слову, данному бедной моей сестре, позировал ему и вез ей подарок; а теперь мне поручено почтительнейше вручить его другой. Что за комиссия! Для меня ли? Но к кому еще мог он прибегнуть? И я не обману его надежд. Правда, я без сожалений передаю эту честь другому. Вот он все исполнит (кивая на капитана Уэнтуорта), он как раз и пишет письмо.
Губы его дрогнули, и он заключил свою речь словами:
— Бедная Фанни. Уж она бы не забыла его так скоро!
— Да, — отвечала Энн тихим, растроганным голосом. — Да, я вам верю.
— Не в ее то было природе. Она боготворила его.
— Это не в природе всякой истинно любящей женщины.
Капитан Харвил усмехнулся, как бы говоря: «Вы столь уверены в женском постоянстве?»
Она отвечала на немой вопрос его тоже с улыбкой:
— Да, поверьте, мы не забываем вас так скоро, как вы забываете нас. Думаю, это судьба наша, а не заслуга. Тут уж ничего не поделаешь. Мы живем в домашнем кругу, в тиши уединения, во власти собственных чувств. Вас же скоро отвлекают волнения большого мира. Вечно у вас есть дело, цель, занятия всякого рода, жизнь предъявляет вам свои права, вас рассеивают невольно труды и перемены.
— Если вы и правы, и большой мир скоро отвлекает многих мужчин (а мне, пожалуй, и не хочется с вами соглашаться), то как приложить это к Бенвику? Заключение мира оставило Бенвика на берегу, и с самой той поры он жил с нами, в узком домашнем кругу.
— Верно, — сказала Энн. — Ваша правда. Я и позабыла. Но что же остается нам сказать теперь, капитан Харвил? Если причины не в обстоятельствах внешних, значит, они внутри, значит, таково уж мужское сердце.
— Нет, нет. Вовсе не таково мужское сердце. Ни за что я не соглашусь, что мужскому сердцу, более чем женскому, свойственно забывать тех, кого любит оно, кого оно любило. Я подозреваю обратное. Я верю в соответствие чувств наших и телесной оболочки. И как сильней наши тела, так сильней и наши чувства; более стойко претерпевают они и волнения страсти, и бури рока.
— Быть может, чувства ваши и сильней, — отвечала Энн. — Но, подчиняясь тому же духу сопоставлений, я позволю себе утверждать, что наши чувства зато нежней. Мужчина крепче женщины, да, но век его недолог; что и подкрепляет вполне мой взгляд на мужскую любовь. Иначе было бы и несправедливо. И без того довольно выпадает вам невзгод, опасностей, лишений. Вы проводите дни свои в бореньях и трудах. Вдали дома, отечества, вдали друзей. Ни время ваше, ни здоровье, ни самая ваша жизнь вам не принадлежат. Несправедливо было бы (дрогнувшим голосом), когда бы ко всему вы были наделены и нежной женскою душою.
— Нет, тут мы никогда не согласимся… — начал было капитан Харвил, но их внимание вдруг отвлеклось легким шумом в дотоле совершенно тихом углу, где сидел капитан Уэнтуорт. Это всего-навсего упало на пол перо; но Энн вздрогнула, обнаружа, что он ближе к ней, чем она полагала, и склонна была подозревать, что и перо упало оттого, что он прилежно вслушивался в звуки, вовсе не предназначенные для его слуха.
— Кончил ты свое письмо? — спросил капитан Харвил.
— Не совсем, осталось еще несколько строк. Через пять минут я с ним разделаюсь.
— Я и не тороплю. Я надежно стал на якорь (улыбаясь Энн) и снаряжаюсь всем, чем следует. Не спешу выходить в море. Так вот, мисс Эллиот (понижая голос), как я уже сказал, тут мы никогда не согласимся. И, верно, никогда мужчина не согласится тут с женщиной. Однако, позвольте вам заметить, сочинители все против вас — все сочинения против вас, в стихах и в прозе. Будь у меня память, как у Бенвика, я вмиг нашел бы вам пятьдесят цитаций в подтверждение моей мысли, и я в жизни своей не открывал книги, где не говорилось бы о женском непостоянстве. Да ведь вы скажете небось, что книги-то сочиняют мужчины.
— Быть может, и скажу. Нет, нет, с вашего дозволения, книги мы уж лучше оставим в покое. У мужчин куда более средств отстаивать свои взгляды. Образованность их куда выше нашей; перо издавна в их руках. Не будем же в книгах искать подтверждений своей правоте.
— Но в чем же тогда нам искать их?
— Да ни в чем. И надеяться нечего их найти. Каждый, я думаю, грешит снисхождением к своему полу; и уж к снисхождению этому притягиваются кое-какие события, случившиеся в собственном нашем кругу; ну, а на многие из этих событий (быть может, сильнее всего нас поразивших) как раз и невозможно ссылаться, не обманывая чужой доверенности и не высказывая того, чего высказывать бы не следовало.
— Ax, — воскликнул капитан Харвил, и голос его выдавал глубокое волнение. — Когда б вы знали чувства мужчины, который, простясь с женою и детьми, глядит вослед увозящей их лодке, покуда она не скроется из глаз, а потом говорит, отвернувшись: «Бог весть, суждено ли еще свидеться!» Когда б вы знали, как томится душа его ожиданьем; как, воротясь после года, проведенного в дальних морях, перемещенный в новый порт, считает он дни до встречи и сам себя обманывает, говоря «нет, до такого-то дня им здесь быть невозможно», а сам-то надеется, что они будут хоть на день, да раньше, и, наконец, видит их даже до этого дня, будто провидение наделило их крыльями! Когда бы я мог объяснить вам все это и все, что готов терпеть и счастлив терпеть мужчина ради драгоценнейшего сокровища жизни своей! Я говорю, разумеется, про тех мужчин, у кого есть сердце! — И он с чувством прижал руки к собственному своему сердцу.
— О! — живо отозвалась Энн. — Мне хочется верить, я умею отдать должное таким чувствам. Боже упаси преуменьшать способность к верности и нежности у своих собратьев! Я заслуживала бы презрения, посмей я предположить, будто одни женщины только и способны на постоянство. Нет, я знаю, ради близких вы способны на многое, на великое. Вы никаких не боитесь трудов, и терпение ваше безмерно, покуда — если мне позволительно будет так выразиться, — покуда вам есть для кого терпеть и трудиться. Я хочу сказать: покуда любимая женщина жива, и рядом, и предана вам. По мне, единственное преимущество женщины (преимущество весьма незавидное; и врагу бы не пожелала) — это способность наша любить дольше, когда у любви уж нет надежды на счастье или возлюбленного уж нет в живых.
