Исаак Башевис-Зингер - Враги. История любви Роман
— Спасибо, увидимся позже, гуд бай.
Герман вернулся на кухню и увидел Ядвигу. Она вышла из гостиной, ее лицо и глаза все еще оставались красными. Она стояла, уперев руки в боки, и смотрела в сторону коридора, по всей видимости прислушиваясь. Герман услышал, как госпожа Шраер спрашивает Тамару:
— А как вас отправляли? Эшелонами?
— Я бежала, — ответила Тамара.
— Мы ехали в вагонах для скота. Путь занял три недели. В вагоне люди толпились, как сельди в бочке. Чтобы справить нужду, простите меня, надо было делать это в окно. Представьте, мужчины и женщины — все вместе. Как мы это вынесли, мне никогда не понять, но некоторые не доехали. Слабые умерли стоя. Мертвых просто выбрасывали из поезда. Вот так большевики переправляли беженцев в Россию. Мы приехали в лес, стоял жуткий мороз, нужно было рубить деревья, чтобы из них построить барак. Мы рыли ямы в снегу и спали в них.
— Я знаю. Мне все это хорошо знакомо, — ответила Тамара.
— У вас есть родственники здесь? — спросил мистер Пешелес у Тамары.
Тамара немного помедлила.
— Дядя и тетя, они живут на Ист-Бродвее.
— Ист-Бродвей? А кем он вам приходится? — И Пешелес показал на Германа.
— А, мы друзья.
— Пойдемте вниз к миссис Шраер, мы тоже подружимся. От ваших разговоров о голодовке я проголодался. Мы покушаем, выпьем и поболтаем. Пойдемте с нами мистер… э-э-э… Бродер. В такой холодный день неплохо поговорить по душам.
— Мне нужно идти, — сказал Герман всем и никому конкретно.
— Мне тоже надо идти, — заговорила Тамара.
Ядвига как будто очнулась:
— Куда уходит пани? Пусть пани останется. Я приготовлю ужин.
— Нет, Ядзя, в другой раз. В другой раз.
— Ну, я вижу, что вы не принимаете мое приглашение! — воскликнул мистер Пешелес. — Пойдемте, миссис Шраер, в этот раз нам не повезло, но надежда умирает последней. Я хотел бы взглянуть на то, что вы пишите, и на ваши книги. Если у вас есть что-нибудь интересное, мы могли бы заключить сделку. Я, как вы видите, в некотором роде коллекционер. Кроме того…
— Мы позже поговорим, — сказала миссис Шраер Ядвиге. — Может быть, мистер Пешелес будет почаще бывать у нас. Одному Богу известно, сколько этот человек сделал для меня. Все остальные ограничивались жалобами на еврейскую долю, а он сделал мне визу. Я написала письмо ему, совершенно незнакомому человеку, только потому, что наши отцы были партнерами, они вместе занимались торговлей зерном. И две недели спустя пришел аффидевит. Мы пошли к консулу, он уже знал про мистера Пешелеса, все знали…
— Ну, довольно, не хвалите меня, не хвалите. Что такое аффидевит? Листочек бумаги.
— Такие листочки спасли тысячи евреев.
Пешелес поднялся.
— Как ваше имя? — обратился он к Тамаре. Тамара вопросительно посмотрела на него, на Германа, на Ядвигу.
— Тамара.
— Мисс? Миссис?
— Зовите меня, как хотите.
— Тамара какая? У вас должна быть фамилия.
— Тамара Бродер.
— Тоже Бродер? Вы что, брат и сестра?
— Двоюродные, — ответил Герман за Тамару.
— О’кей, мир тесен. Странные люди. Однажды я прочитал в газете такую историю: беженец сидел за ужином со своей новой женой, и вдруг дверь открылась и вошла его прежняя жена, которая, как он думал, погибла в гетто. Вот какую кашу заварили эти Гитлер, Сталин и все их отродье.
Миссис Шраер заулыбалась. Ее желтые глаза наполнились льстивой веселостью. Морщины на лице стали глубже, они напоминали татуировку первобытных людей.
— К чему вы это рассказываете, мистер Пешелес?
— A, just so[136]. В жизни всякое бывает. Особенно в наше время, когда все перевернулось с ног на голову…
Мистер Пешелес подмигнул и вытянул губы, словно решил свистнуть. Потом засунул руку в нагрудный карман и подал Тамаре две визитные карточки:
— Кем бы вы ни были, давайте будем знакомы.
VIIКак только гости вышли, Ядвига снова расплакалась. Слезы полились у нее из глаз, лицо мгновенно исказилось. По всей видимости, Ядвига решила продолжить прерванный скандал.
— Куда ты уходишь? Почему ты оставляешь меня одну? Пани Тамара! — Ядвига повысила голос. — Он не торгует книгами. Все это ложь, брехня. У него есть любовница, и он бегает к ней. Это уже всем известно. Соседи смеются надо мной. А я спасла ему жизнь. Нас всех хотели расстрелять: меня, мою мамочку, мою сестру Марьяшу. В деревне все знали, что мы прячем еврея, в нас плевали и били стекла в доме! На наших полях пасли коров, а мы и возразить не смели, потому что любой негодяй мог сдать нас немцам. Я последний кусок изо рта вынимала и несла ему на сеновал. Я выносила за ним горшок…
— В самом деле, Ядвига, постыдилась бы, — проговорил Герман, удивляясь собственным словам.
— Мне стыдиться? Это тебе должно быть стыдно! Это ты всех держишь за дураков, ты сказал, что твоя жена умерла, но вот она стоит здесь. В этом доме слышно каждое слово, все уже знают о моем горе и позоре!
— Герман, мне надо идти! — воскликнула Тамара. — Завтра я ложусь в больницу. Мне должны вынуть пулю, вот отсюда. — Тамара показала Ядвиге на бедро. — Я скажу тебе одно, Ядзя: он не знал, что я жива. Я совсем недавно приехала из России.
— Да, но она звонит ему каждый день, эта любовница. Он думает, что я не понимаю, но я понимаю идиш. Каждое слово. Они смеются надо мной. Он болтается где-то с этой сукой, приходит домой измученный и без гроша в кармане. Хозяйка заходит каждый день, требует квартирную плату и угрожает, что выкинет нас отсюда в разгар зимы. Я могла бы пойти работать на завод, но я ношу его ребенка. Здесь надо обращаться в больницу, к доктору. Здесь никто не рожает дома.
— Это ты хотела ребенка, а не я.
— Разве это грех? Я тебя никуда не пущу! — крикнула Ядвига. Она подбежала к двери и загородила ее руками.
Тамара сказала:
— Ядзя, мне надо идти.
— Пусть пани не сердится. Это не вина пани. Он обманывает всех. Если он хочет вернуться к пани, я отступлюсь. Я отдам ребенка. Здесь можно отдать ребенка, еще и денег за это получу…
— Не говори ерунды, Ядзя. Я не вернусь к нему, а ты не отдашь ребенка. Ребенок не обманет. Ребенок останется навсегда твоим. Я найду для тебя больницу и доктора. Пережить бы только операцию.
— О, пани Тамара!
— Ядзя, пусти меня! — сказал Герман угрожающе.
— Ты никуда не пойдешь!
— Ядзя, меня ждет раввин. Я работаю на него. Если я не встречусь с ним сейчас, я останусь без куска хлеба.
— Это ложь, ложь, проститутка тебя ждет, а не раввин.
— Клянусь Богом и душами моих родителей, что меня ждет раввин.
— Пусть он приедет сюда! Мы никого не гоним. В доме все кошерно.
— Ну, я поняла, что у вас тут происходит, — сказала Тамара сама себе и им двоим. — Мне надо идти, потому что уже завтра утром я ложусь в больницу. А сегодня мне надо еще постирать вещи и приготовить белье. Ядзя, выпусти меня.
— Все-таки решила лечь в больницу? В какую именно? Как она называется? — спросил Герман.
— Какая разница? Если выживу, то выйду оттуда, а если нет, то меня похоронят без тебя. Ты не обязан навещать мою могилу.
— В самом деле, Тамара, весь мир против меня. Я пока еще никого не убил.
— Не хочу, чтобы ты меня навещал. Еще цветы принесешь или что-нибудь другое. Я вижу, в каком ты положении. И потом, как только доктора узнают, что у меня есть мужчина, они выставят тебе счет. Я им сказала, что у меня здесь никого нет, пусть так и останется. Я дам о себе знать.
Тамара подошла к Ядзе и поцеловала ее. Ядвига положила голову Тамаре на плечо. У нее вырвался душераздирающий крик. Она принялась целовать Тамарин лоб, щеки, руки. Ядвига склонилась, словно опускаясь на колени. Она быстро бормотала что-то на своем крестьянском наречии, но было совершенно непонятно, что она говорит. Ее лицо опухло и намокло от слез.
Как только Тамара вышла, Ядвига воинственно загородила руками дверь:
— Сегодня ты никуда не пойдешь!
— Посмотрим.
Герман подождал, пока затихнут Тамарины шаги.
— Говорю тебе в последний раз: пусти меня!
— Только через мой труп!
Герман схватил Ядвигу за обе руки и принялся грубо, молча бороться с ней. Он почувствовал в себе силу, о которой и сам не подозревал. Герман с силой толкнул Ядвигу, и она упала. Раздался глухой стук.
Герман распахнул дверь и выбежал из дома. Он забыл надеть калоши, но о возвращении не могло быть и речи. Он прыгал через шатающиеся ступеньки и слышал то ли призыв, то ли стон. «Может, я сломал ей позвоночник…» Он вспомнил, как некогда учил, что, нарушая одну из десяти заповедей, человек нарушает все. «Я кончу тем, что стану убийцей», — сказал он себе.
Наступил вечер, но Герман и не заметил этого. На лестнице было темно. Дверь осталась открытой, но он не оглядывался. Герман вылетел на улицу, между сугробами его ждала Тамара в шубе, меховой шапке и сапогах — кусочек России, чудом переместившийся в Америку.
