Анри Мишо - Портрет А
Приближается стадо, похожее на неторопливо друг за другом бредущих слонов, они весят сколько положено, но в то же время — нисколько. Что бы им с такой тяжестью делать? Как бы они ее стали таскать? Их массивность, их грузная поступь — это просто выбранный ими способ сбежать от своей легковесности, которая их временами пугает.
И движется вереница огромных воздушных шаров, которые сами себя пытаются обмануть.
* * *На длинных изящных изогнутых ногах — высокая грациозная мэйдостранка.
Мечта о победном беге, душа нараспашку для горестей и обещаний, душа — и все.
И она бросается отчаянно в пространство, которое глотает ее безо всякого интереса.
* * *Сотни нитей, и по ним пробегает судорогами электрическая дрожь, эта нечеткая сетка — встревоженное лицо мэйдостранца, который пытается спокойно смотреть на окрестный уверенный мир.
Так он отвечает миру, как звонок откликается дребезжанием.
И все время его сотрясают импульсы, удары, и снова импульсы, и снова удары, и так — без конца, он мечтает, чтобы настал выходной, настоящий выходной, которого еще ни разу не случалось.
* * *Вот он проносится, как снаряд. Скорость, за которой не поспеть глазу. Что с ним станется? Домчится и разорвется в клочки, в пух и прах, будьте уверены. Да нет, он еще не сдвинулся с места.
Он сдвинулся с места только шагом души.
* * *Сегодня после полудня мэйдостранки отдыхают. Они поднимаются на деревья. Не по ветвям, а с древесными соками.
Временную определенность форм, которая накопилась у них от смертельной усталости, они утратят среди сучков и листьев, замшелостей и стебельков.
Пьянящее восхождение, мягкое — как мыло проникает в слой грязи. По травинкам — стремительно, в старых осинах — неторопливо. Ласково — по цветам. Под чуть различимое, но уверенное причмокивание бабочкиных хоботков они замирают без движения.
Потом по корням опускаются в землю-сестричку, в которой столько всего, умей только взять.
И радость, радость накатывает, словно паника, радость, как под одеялом.
Потом нужно вернуть на землю маленьких мэйдостранчиков, которые потерялись и голову потеряли среди деревьев, не в силах от них оторваться.
Угрожать им или, хуже того, унижать. Тогда они спускаются, их без труда снимают и ведут прочь, напитанных древесными соками и обидой.
* * *Обледенели его веревочки-нервы, обледенели.
Их здешний маршрут недолог, издерган стремлениями, ржавыми зазубринами на пути обратно в холод Небытия.
Голова трещит, старятся кости. А плоть, ну кто теперь говорит о плоти? Кто станет на нее полагаться?
А он живет.
Крутятся стрелки, время замирает. Нутро трагедии, это здесь.
И бежать никуда не нужно, это здесь…
Потеет мрамор, вечер погружается в сумерки.
А он живет…
* * *Нет, эта играет не шутки ради. Играет, чтобы держаться, чтобы сдержаться и выдержать.
Луной вцепляется в небо, луной срывается вниз.
Она ставит на шарик против вола и проигрывает верблюда.
Наверно, ошибка? Да нет, какие ошибки в порочном круге.
Все не на шутку. Не до шуток. Собралась, как могла, с силами, чтобы страдать и держаться.
Лоханка слез полна до краев.
* * *Вот мэйдостранец вспыхнул, как ракета. Вот он унесся, как ракета.
Спокойно, он вернется.
Может, и не с такой скоростью, но вернется — по зову нитей, которые удерживают капсюль.
* * *Она поет, потому что не хочет выть. Поет из гордости. Но надо уметь расслышать. Такая у нее песня, стон в глубине тишины.
* * *Чесотка вспышек разъедает ноющий череп. Это мэйдостранец. Раскат боли. Разбег улепетывания. Воздух ему причиняет боль, и он мечется в отчаянии. Не сможет ли кто-то ему помочь?
Нет!
* * *Медные небеса над ним нависают.{120} Сахарный город насмехается. Что тут сделаешь? Ему не расплавить город. Не продырявить медь.
Откажись, маленький мэйдостранец.
Откажись, не то потеряешь все…
* * *Он нравится, и все же…
Он спит наяву, устав от тяжких трудов. Его путь — круговой горизонт и дырявая башня звездного неба.
Он нравится. Его горизонт, оставаясь в тени, возвеличивает других мэйдостранцев, и они восклицают: «Что происходит? Да что же происходит-то?..» и чувствуют что-то странное, чувствуют, что увеличиваются при его приближении.
А он все равно спит наяву, устав от тяжких трудов…
* * *Опасность! Надо бежать. Бежать. Срочно.
Он не побежит. Его повелитель справа не позволяет ему.
Но надо бежать. Не согласен его повелитель справа. Его устрашитель слева мечется в судорогах, изводится, орет. Бесполезно, не согласен его повелитель справа. И умирает мэйдостранец, хотя в единстве с собой он бы мог спастись.
Кончена жизнь. Ничего не осталось. Только и можно, если уж очень хочется, написать рассказик.
* * *Хоть они и так с превеликой легкостью растягиваются и плавно переходят из одной формы в другую, эти волоконца, человекообразные приматы, мечтают о еще большей легкости, стремительности, лишь бы только перемена была ненадолго, и чтобы они были уверены, что смогут вернуться в прежнее состояние. Вот почему мэйдостранцы с радостью, как зачарованные, движутся туда, где им обещают расширить горизонты, наполнить жизнь, а потом, вдохновившись, устремляются в другие места, где им обещано что-то подобное.
* * *Потоки притяжения, заражения, потоки застарелых страданий, горькая карамель прошлого, медленно растущие сталагмиты, эти потоки — его способ ходьбы, его способ постижения, эти губчатые конечности растут у него из головы и пронизаны тысячами маленьких поперечных потоков, они тянутся к земле, изливаются, как от крови лопающиеся артериолы, да нет же, это не кровь, это кровь воспоминаний из пробитой души, из хрупкой рубки управления, что колотится в клубке пакли, покрасневшая вода из вены памяти, она течет бесцельно, но вовсе не беспричинно, течет по своим вездесущим кишочкам; и в них малюсенькие бессчетные проколы.
Мэйдостранец взрывается. В нем взрываются тысячи капилляров его убеждений. Вновь и вновь он падает, расшибается, изливается в новые сумерки, новые пруды.
Какой трудный способ ходить…
* * *Вот оно, лицо, закованное в цепи.
Череда звеньев вцепилась в глаза, обвивает шею, свисает, оттягивает, терзает тяжестью звеньев, и от этого еще непосильней тяжесть неволи.
Длинная тень, которую это лицо отбрасывает, скажет о многом.
Время! Ох уж это время! Все это время, которое у тебя есть — которое у тебя было…
* * *Большой-пребольшой мэйдостранец, но не очень-то и большой в итоге, для такой головы. Мэйдостранец с обожженным лицом.
Что ж тебя так опалило, уголек?
Это было вчера? Нет, сегодня. Одно сегодня за другим.
И она зла на весь мир.
А что ей еще остается — такой обугленной?
* * *Бычий Будда своей букашки…
Нижний мир размышляет в нем, не распутывая своих изгибов, и щиплет мэйдостранец невидимую траву страданий, каждое на своем месте.
Он возвышается над? Да нет, просто до него никто не дорос.
* * *Из воздушной вагонетки или с какого-то неизвестного островка, затерянного в ионосфере, спрыгнула кучка мэйдостранцев, они голые, у некоторых — парашюты, другие держатся за какие-то веревочки или за плавучую кочку, а третьи и вовсе ни за что не держатся.
Они летят наискось (может быть, их слегка сносит в сторону), легонькие, откинули назад свои нити-волокна и опустили расслабленные ладони по швам.
Падать так падать, они падают послушно, их чуть сносит ветром.
Нет, они не волнуются, опускаются спокойно-преспокойно, как следует расправив конечности. Без всякой задней мысли. А какой смысл нервничать раньше времени?
У них еще будет на это несколько секунд перед ударом.
* * *Профили в форме упреков, в форме обманутых девичьих грез, вот какие бывают у них профили.
Еще и выгнулись вдобавок, выгнулись в печали, но не плачут.
Они против грубости, но и против плача. Против.
Мэйдостранцы их едва замечают.
* * *Если их одолевают заботы, они начинают копаться в себе, выходит яма, тоннель, пустота, яма все растет, а в ней — ничего, и сами они уже почти в нее провалились.
Если им приходится выбирать из двух зол, и надо решать, которое предпочесть, если любое возможное решение неприятно и грозит породить новые трудности, заранее не известные, если они не могут отдать предпочтение ни одному из решений, и проблема не перестает их терзать, они переходят к действию — заползают все глубже в себя, так что образуется пустота между ними и мучившим их вопросом, хотя он все равно продолжает их мучить, болезненная пустота, рядом с которой ни для чего больше нет места, — пространство небытия.
