Кнут Гамсун - Женщины у колодца
Девочки ушли спать и вскоре Абель тоже отправился на своё место. Он спал в каморке, у бабушки, на скамье, но он всегда бывал так утомлён, что засыпал крепчайшим сном. Ведь утром рано ему надо идти на работу, в кузницу!
Оливер остался один за столом. Он думал о том, что Петра слишком долго остаётся в отсутствии. Бог весть, что она делает! Оливер зевает и рассматривает себя с вниманием в карманное зеркальце. Он решил непременно спросить Петру, что она делала так долго. Да, он непременно расспросит её!
Когда Петра пришла, то она сейчас же сообщила ему новость и с первых же слов предупредила с его стороны всякое порицание.
— В город пришёл иностранный пароход, — сказала она.
Старый матрос проснулся в душе Оливера и он с живостью спросил жену:
— Где он остановился?
— Он бросил якорь у набережной.
Услышав это, Оливер забыл всё остальное. Он тотчас же заковылял из дома, чтобы посмотреть на новое судно, и, когда вернулся, то сейчас же с важностью заявил:
— Судя по флагу, это английское судно.
— Английский пароход! — вскричала Петра.
— У него такие люки, какие бывают на судах, перевозящих хлебные грузы. Очевидно, этот груз привезён для Ольсена.
Петра, чтобы угодить ему, притворяется очень заинтересованной.
— Для Ольсена? — воскликнула она. — Только ты один мог сразу догадаться об этом!
— Да, — самодовольно отвечал он. — Не даром же я так много странствовал по свету!
Воспользовавшись тем, что он пришёл в хорошее настроение, Петра сказала:
— Я очень долго пробыла у адвоката. Ведь надо было хорошенько поговорить с ним!
— Конечно, — согласился Оливер. — Что же он сказал?
— Он ворчал.
— Этакий живодёр! Ах, если б у меня были прежние силы и здоровье! На чём же вы порешили?
— Он немного уступил. Во всяком случае, он согласился подождать ещё. Но с одного раза нельзя было уговорить его.
— Неужели?
— Ну, да. Я должна на будущей неделе опять пойти к нему.
— Всё-таки, это отсрочка! Я надеюсь, что ты уладишь дело. Ты сумеешь ответить ему на всё, что он говорит. Этакий негодяй!
Оливер снова ушёл из дома. Все мысли его были заняты иностранным судном и его сердце моряка стремилось туда, на набережную. Ему хотелось посмотреть вблизи на это судно, пришедшее из-за границы, на матросов и кочегаров, снова ощутить запах морского корабля, услышать английскую речь. На валу набережной уже собрались любопытные. Оливер нашёл там рыбака Иёргена и неизбежного Олауса с трубкой в зубах.
— Хорошо, что ты пришёл, — обратился к нему Олаус. — Помоги мне объяснить им, чтобы они дали мне табачку для трубки. А то они никак не поймут меня.
Оливер был не прочь разыграть из себя человека, знающего английский язык, и, как только были положены мостки, он тотчас же отправился на пароход. Но Олаус остаётся таким, как всегда. Он издевался над тем, что ему дали лишь крошечную щепотку табаку, которую можно поместить на одном ногте. Ему случалось курить гораздо лучший табак, чёрт возьми! Неужели на пароходе нет никого, у кого нашёлся бы хороший, крепкий табак? Где же шкипер?
Но английский матрос как будто понял на этот раз желание Олауса. Он взял у Олауса трубку и набил её, как следует. Оливер взглянул на матроса и у него мелькнуло в голове смутное воспоминание. Он где-то встречал этого иностранного матроса. Но где, он не помнил. Быть может, в каком-нибудь кабаке, или на улице за границей, или в конторе, где нанимают матросов. Мир ведь так велик и он побывал в стольких местах!
Оливер заговорил с другим матросом, припоминая полузабытый им английский язык. Он узнал от него, откуда пришёл корабль и для кого предназначен груз. Всё это было ему интересно и он переносился в свою прежнюю жизнь на море. Он узнал, какой груз может взять корабль, сколько на нём матросов, сколько лет капитану и сколько времени понадобилось пароходу, чтобы придти сюда из Балтийского моря. Оливер сообщил, что он сам был матросом и много плавал, пока с ним не приключилось несчастье и он лишился ноги. Рассказал он также и о том, что он спас судно, потерпевшее аварию, и о нём писали в газетах. А теперь он служит заведующим складом у консула Ионсена, имеет жену и четверо детей и один сын у него уже студент.
Олаусу надоело слушать разговор на непонятном ему языке, и он ушёл, Англичанин оказался терпеливее. Оказалось, что это был второй штурман. Он был простой, и, по-видимому, славный малый и даже выказал некоторое участие Оливеру. Он очень понравился последнему.
Сойдя на берег, Оливер тотчас же собрал своих знакомых и стал рассказывать им про иностранное судно. Рыбак Иёрген с большим вниманием слушал его. Иёрген состарился и имел какой-то пришибленный вид. Его жена Лидия, очевидно, подавила его окончательно. Она была по-прежнему бодрая, энергичная женщина, прекрасная работница, лучшая в городе прачка, но до сих пор обладала злым и острым, как бритва, языком. Она не сумела заставить мужа подняться выше. Он был слишком тяжеловесным человеком, честным и покорным. Может быть, он стал таким именно потому, что дома у него было слишком много дочерей? Его единственный сын Эдуард ушёл в море.
Хотя английский пароход был лишь простым грузовым судном, но Оливер так расхваливал его, как будто это был его собственный корабль, и уверял, что он везде побывал на нём, всё осмотрел. Салон на корабле был украшен красным деревом с позолотой.
— Да ты вовсе и не был в салоне! — прервал его Олаус.
Оливер возмутился.
— Я не был в салоне, по твоему? — крикнул он.
— Ты хочешь нас уверить? Но ведь шкипер находится на берегу, — в свою очередь закричал Олаус.
Оливер уступил.
— Я проходил мимо салона и всё рассмотрел. Не понимаю, как это ты никогда не можешь заткнуть свою глотку, — возразил он Олаусу и, обернувшись к другим, прибавил: — Капитан должен быть очень богат.
— Он тебе сам сказал это? — вмешался Олаус.
Тут Оливер напустил на себя важность, вспомнил, что он заведующий складом и не подобает ему спорить с человеком, который стоит настолько ниже его. У калеки ведь существует собственная гордость!
Но и у Олауса тоже есть своя гордость. Видел ли кто-нибудь, чтоб он отступал когда-либо? Поэтому он остаётся на пристани, когда все уходят, и остаётся просто лишь потому, чтобы показать, что он не из тех, которые уходят. Упрямый, взбалмошный человек, но без всякой злобы, только большой крикун, он был неисправимый пьяница, но никогда не выпрашивал ничего, кроме табаку. Он был невежлив, никогда не кланялся почётным лицам города и никого не признавал. Благодаря своему железному здоровью, он мог спать, где попало, под открытым небом или под крышей. Он был только простым рабочим в гавани, жалким калекой, но всё же остался человеком. Конечно, у него были основания сетовать на свою судьбу, но он никогда не жаловался и топил своё горе в вине. Вообще, он был большой чудак. Ему даже и во сне не снилось что-нибудь украсть и можно было вполне доверить ему товары на пристани. Но если представлялся случай, то он резко высказывал своё мнение людям, не щадя никого. Его дерзость, в сущности, была всегда чистосердечной, он никогда ни от кого не прятался, говорил прямо, что хотел сказать, никого не боясь, как грубый и безответственный человек. Он привык, в конце концов, к тому, что у него была только одна рука; он мог ведь и одной рукой поднимать и носить тяжести. Всё-таки лучше иметь одну руку, чем совсем их не иметь, и Олаус примирялся со своим несчастьем. Он смотрел свысока на жирного Оливера. Этот жалкий дурак имел только одну ногу! И оба калеки презирали друг друга. Но перевес, конечно, был на стороне Оливера и он, в сознании своего преимущества, выказывал подчас навязчивое сострадание своему собрату по несчастью. Он жалел, что несчастье сделало его пьяницей и в состоянии бешенства он бьёт свою жену.
— Я не бью её! — кричал Олаус. — Это случалось лишь тогда, когда она начинала с другими заигрывать. Смотри ты лучше за своей женой!
Но Оливер не отставал и участие его к Олаусу принимало совсем трогательный характер. Он говорил ему:
— Тебя можно искренно жалеть. Уже не говоря про твоё лицо, но ещё хуже с твоими руками. Ведь ты не можешь сам себе помогать ни в чём, не можешь даже вдеть нитку в иголку! Да, мне сердечно жаль тебя!
Конечно, Олаус не мог вдеть нитку в иголку, но зато он не стал безбородым и гладким, как баба. Наоборот, у него было костлявое лицо тёмного цвета, и пороховые зёрна, застрявшие у него в щеках, конечно, не стали светлее от времени. А лицо Оливера было гладкое и круглое, как задняя часть у ребёнка, щеки у него отвисли и рот был всегда мокрый. Наружность Олауса была разумеется мало привлекательна, но в наружности Оливера было что-то отталкивающее.
Возвращаясь домой, Оливер был занят мыслью, нельзя ли ему будет воспользоваться теперь случаем и продать свой гагачий пух? Правда, это был запрещённый товар, но ведь он не украл его ни у кого! Во всяком случае, если уж он совершил это воровство, то вина его не увеличится от того, что он продаст пух, вместо того, чтобы отдать его в жертву моли на чердаке дома!
