Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба
— Осторожно.
Вдоль стены полз человек с гранатой в руках. Матье прицелился в это странное вожделенное существо; его сердце гулко колотилось в груди.
— Гадство!
Промазал. Предмет скрючился, стал растерявшимся человеком, который озирался по сторонам, ничего не понимая. Туг выстрелил Шассерьо. Немец расслабился, как пружина, вскочил на ноги, подпрыгнул, быстро вращая рукой, бросил гранату и рухнул на спину прямо посреди мостовой. В тот же миг выскочили стекла, на ослепляюще тусклом дне Матье увидел тени, извивающиеся на первом этаже мэрии, потом в глазах у него потемнело, замелькали какие-то желтые пятна. Он был в ярости — Шассерьо запоздал.
— Вот блядь! — повторял он в бешенстве. — Вот блядь!
— Не злись, — сказал Шассерьо. — Он тоже промахнулся, ребята на втором этаже.
Матье моргал глазами и тряс головой, чтобы избавиться от ослеплявших его желтых пятен.
— Осторожно, — сказал он, — я слепну.
— Пройдет, — успокоил Шассерьо, — целься, мать-перемать, в типа, которого я подстрелил, если он побежит.
Матье наклонился; теперь он видел немного лучше. Фриц лежал на спине с широко открытыми глазами и подергивался. Матье приложил приклад к плечу.
— Не сходи с ума! — сказал Шассерьо. — Не переводи зря патроны.
Матье недовольно опустил ружье. «Он, может, еще выпутается, этот выблядок!» — подумал он.
Дверь мэрии широко распахнулась. На пороге появился человек, он продвигался с некой вальяжностью. Он был обнажен по пояс: казалось, с него содрали кожу. С его багровых шероховатых щек свисали ошметки кожи. Вдруг он начал вопить, два десятка винтовок выстрелили одновременно, человек в дверях зашатался и ничком рухнул на ступеньки крыльца.
— Это не из наших, — сказал Шассерьо.
— Нет, — сдавленным от бешенства голосом сказал Матье. — Он из наших. Его зовут Латекс.
Его руки дрожали, глаза болели; дрожащим голосом он повторил:
— Его звали Латекс. У него было шестеро детей.
Внезапно он наклонился, прицелился в раненого, который, казалось, глядел на него широко раскрытыми глазами.
— Ты заплатишь за него, сволочь!
— Ты что, чокнулся?! — крикнул Шассерьо. — Я же тебе сказал: не переводи патроны.
— Отстань! — отмахнулся Матье.
Он не торопился стрелять: «Если этот мерзавец меня видит, ему сейчас погано». Он прицелился тому в голову и выстрелил: голова немца разлетелась, но конечности продолжали двигаться.
— Сволочь! — крикнул Матье. — Сволочь!
— Осторожно, мать твою! Посмотри налево. Появились пять или шесть немцев. Шассерьо и Матье
начали стрелять, но немцы изменили тактику. Они прятались по углам и, казалось, выжидали.
— Клапо! Дандье! Сюда! — позвал Шассерьо. — Здесь хреново!
— Не могу, — отозвался Клапо.
— Пинетт! — крикнул Матье.
Пинетт не ответил. Матье не посмел обернуться.
— Осторожно!
Немцы сделали перебежку. Матье выстрелил, но они уже успели пересечь улицу.
— Черт побери! — крикнул Клапо. — Под деревьями полно фрицев. Кто их пропустил?
Все промолчали. Под деревьями копошились, и Шассерьо выстрелил наугад.
— Без катавасии их оттуда не выбить.
Из школы начали стрелять; укрывшись за деревьями, немцы им отвечали. Из мэрии больше не стреляли. Земля на улице тихо дымилась.
— Не стреляйте по деревьям! — крикнул Клапо. — Только патроны зря тратите!
В эту минуту у фасада мэрии, на уровне второго этажа разорвалась граната.
— По деревьям карабкаются, — сказал Шассерьо.
— Если это так, — ответил Матье, — мы их накроем. Он пытался что-нибудь рассмотреть сквозь листву; он
увидел, как чья-то рука описала дугу, и тут же выстрелил. Слишком поздно: мэрия взорвалась, окна второго этажа были выбиты; глаза Матье снова заволокла желтизна. Он выстрелил наугад: он видел, как большие зрелые плоды перемещаются с ветки на ветку, но не различал, падают они или спускаются.
— Из мэрии больше не стреляют, — сказал Клапо.
Они прислушивались, затаив дыхание. Немцы непрерывно стреляли, но мэрия не отвечала. Матье вздрогнул. Значит, погибли. Куски кровавого мяса на развороченном полу в пустых залах.
— Мы не виноваты, — сказал Шассерьо. — Их было слишком много.
Внезапно клубы дыма повалили из окон второго этажа; сквозь дым Матье различил красно-черные языки пламени. В мэрии кто-то начал кричать, голос был пронзительный и почти беззвучный, голос голосящей женщины. Матье почувствовал дурноту. Шассерьо выстрелил.
— Ты с ума сошел! — крикнул ему Матье. — Зачем ты стреляешь по мэрии? Ты же сам ругал меня, что я перевожу зря патроны!
Шассерьо нацелился на окна мэрии и трижды выстрелил в языки пламени.
— Не могу больше выносить этого крика, — ответил Шассерьо.
— Он все равно кричит, — сказал Матье. Застыв, они вслушивались. Голос ослабел.
— Кончено.
Но вдруг вопли возобновились, страшные, нечеловеческие вопли. Они начинались на басах и поднимались до визга. Матье, не удержавшись, тоже выстрелил в окно мэрии, но безрезультатно.
— Стало быть, он не хочет подыхать! — сказал Шассерьо. Вдруг крики затихли.
— Уф! — вздохнул Матье.
— Кончено, — сказал Шассерьо. — Загнулся.
Ни под деревьями, ни на улице ничто больше не шевелилось. Солнце золотило фронтон горящей мэрии. Шассерьо посмотрел на часы.
— Семь минут, — сказал он.
Матье изнемогал от жары, он превратился в сплошной ожог. Прижимая руки к груди, он медленно опускал их вниз, до живота, чтобы убедиться, что цел и невредим. Вдруг Клапо сказал:
— Они на крышах.
— На крышах?
— Как раз напротив нас, они стреляют по школе. Черт, этого еще не хватало!
— Чего?
— Они устанавливают пулемет. Пинетт! — крикнул он. Пинетт отполз назад.
— Давай сюда! Сейчас будут обстреливать ребят из школы. Пинетт стал на четвереньки: он смотрел на них с отсутствующим видом.
Лицо его было землисто-серым.
— Плохи дела? — спросил Матье.
— Наоборот, все отлично, — сухо ответил он. Пинетт прокрался к Клапо и стал на колени.
— Стреляй! — распорядился Клапо. — Стреляй по улице, чтобы отвлечь их. А мы займемся пулеметом.
Пинетт, не говоря ни слова, стал стрелять.
— Целься, мать твою! — рявкнул Клапо. — Кто же с закрытыми глазами стреляет?
Пинетт вздрогнул и, казалось, сделал над собой огромное усилие; щеки его чуть порозовели; вытаращив глаза, он прицелился. Рядом с ним Клапо и Дандье палили безостановочно. Клапо издал победный крик.
— Готово! — закричал он. — Готово! Его песенка спета. Матье прислушался: полная тишина.
— Да, — сказал он. — Но и ребята больше не стреляют. Школа молчала. Три немца, прятавшиеся за деревьями,
бегом пересекли улицу и распахнули дверь школы. Они вбежали туда и вскоре высунулись из окон второго этажа, они размахивали руками и что-то кричали. Клапо выстрелил, немцы скрылись. Через несколько минут впервые с утра Матье услышал возле уха свист пули. Шассерьо посмотрел на свои часы.
— Десять минут, — сказал он.
— Да, — отозвался Матье. — Это начало конца. Мэрия горела, немцы заняли школу; было ощущение,
будто Францию разгромили вторично.
— Стреляйте, мать-перемать!
Немцы осторожно выглядывали у входа на плавную улицу. Шассерьо, Пинетт и Клапо выстрелили. Головы мгновенно исчезли.
— На этот раз они нас засекли.
Снова тишина. Долгая пауза. Матье подумал: «Что они замышляют?» На главной улице четыре убитых, поодаль еще два: это все, что мы смогли сделать. Теперь пора завершать работу: погибнуть самим. А что это такое для немцев? Десять минут задержки в предусмотренном графике.
— Сзади! — вдруг предостерег Клапо.
Маленькое приземистое чудовище, сверкая на солнце, катилось к церкви.
— Schnellfeuerkanon[13], — сквозь зубы сказал Дандье. Матье пополз к ним. Они стреляли, но никого не было
видно: казалось, пушка катится сама. Они стреляли для очистки совести, потому что еще не кончились патроны. У них были прекрасные, спокойные, усталые лица, их последние лица.
— Назад!
Внезапно слева от пушки появился крепыш без кителя. Он не пытался укрыться: он спокойно отдавал распоряжения, поднимая руку. Матье резко выпрямился: этот человек с незащищенной шеей искушал его.
— Назад, ползком!
Зев пушки медленно приподнялся. Матье не пошевелился: он стоял на коленях и целился в фельдфебеля.
— Ты что, не слышишь?! — крикнул ему Клапо. — Спокойно! — проворчал Матье.
Он выстрелил первым, приклад винтовки толкнулся ему в плечо; раздался сильный взрыв, как эхо его выстрела, он увидел пламя, потом услышал долгий мягкий шум разрыва.
— Мимо! — сказал Клапо. — Слишком высоко взяли.
