Томас Хьюз - Школьные годы Тома Брауна
Они раскрыли книги и принялись за работу; но Артур не забыл об этом разговоре и много потом думал об этом.
Глава III Артур находит друга
Пусть учит вас Природа. Сладко
Её ученье для людей.
Наш разум, силясь понимать,
Лишь искажает красоту вещей, —
Мы убиваем, чтобы изучать.
Достаточно науки и искусства.
Закрой страницы пыльных книг.
Смотри вокруг, пусть ум и чувство
Тебе помогут понимать её язык.
Недель через шесть после начала полугодия, перед ужином, когда Том и Артур принялись за сочинение латинских стихов на завтра, Артур вдруг оторвался от книги и спросил:
— Том, ты знаешь Мартина?
— Да, — ответил Том, с удовольствием швыряя свой “Gradus ad Parnassum”[122] на диван и убирая руку, которой усердно чесал затылок, — знаю, конечно. Он хороший парень, только чокнутый. Его так и называют — Чокнутый. Другого такого чудного я не видал. В прошлом полугодии он приручил двух змей и всюду таскал их за собой в кармане. И я точно знаю, что сейчас у него в шкафу живут ежи и крысы и Бог знает что ещё.
— Я бы хотел с ним познакомиться, — сказал Артур. — Сегодня в классе он сидел рядом со мной. Он потерял книгу и смотрел в мою. Он такой добрый и спокойный и очень мне понравился.
— Бедняга Чокнутый, вечно он теряет книги, — сказал Том, — а потом его вызывают, а он не знает урока.
— Всё равно он мне нравится, — сказал Артур.
— Говорю тебе, с ним потехи не оберёшься, — сказал Том, откинулся на диване и, посмеиваясь, погрузился в воспоминания. — Ну и история с ним была в прошлом полугодии! У него в кабинете одно время что-то жутко воняло, наверно, кто-то пожаловался Мэри, а она сказала Доктору. Как бы там ни было, однажды перед обедом Доктор возвращался из библиотеки и, вместо того, чтобы пойти к себе, зашёл в холл. Мы с Истом и ещё человек пять-шесть были у камина и просто остолбенели — он ведь никогда не ходит этой дорогой, разве что на улице дождь или в холле драка. «Ист, — говорит Доктор, — иди-ка сюда и покажи мне кабинет Мартина». «Ну, сейчас будет!», — зашептали все и бегом кинулись за Истом и Доктором. Пришли мы в Новый ряд, а коридор там такой узкий, что Доктор в шляпе и мантии еле-еле мог пройти. И тут слышим: стук-стук-стук — доносится у Чокнутого из кабинета. А потом вдруг стало тихо, и мы услышали, как задвинулись засовы: это он узнал шаги Иста и подумал, что будет осада. «Мартин, здесь Доктор. Он хочет тебя видеть», — закричал Ист. Тогда засовы медленно отодвинулись, дверь открылась, а за ней стоял старина Чокнутый, перепуганный до чёртиков; без куртки, рукава закатаны до локтей, а руки у него длинные и костлявые и сплошь покрыты всякими там якорями, стрелками и буквами, прямо как у матроса, — он сам их вытатуировал порохом. Вонь там стояла такая, что хоть вон беги. Бедный Доктор еле удержался на ногах, а мы с Истом зажали носы. Мы выглядывали у Доктора по бокам и видели, что на подоконнике сидит старая сорока, вся взъерошенная, и вид у неё такой, будто она отравилась и ей очень противно. «Чем это ты здесь занимаешься, Мартин? — говорит Доктор. — Так, знаешь ли, нельзя, ты же досаждаешь всему коридору!» «С вашего позволения, сэр, я ничего такого не делаю, просто смешиваю вот этот порошок», — нервно сказал Чокнутый и опять взялся за ступку с пестиком, чтобы показать Доктору, какое безобидное у него занятие. Стук, стук, стук, не успел он стукнуть и шесть раз, как вдруг — бах! — вспыхнуло пламя, ступка с пестиком полетела через весь кабинет, а мы все вывалились назад в коридор. Сорока с громким криком вылетела во двор, а следом за нами с рёвом выскочил Мартин, с пальцами во рту. Доктор подхватил его, а нам велел принести воды. «Вот видишь, дурачок, — сказал он с облегчением, когда увидел, что он не сильно поранился, — ты сам не знаешь, что делаешь. И учти, с этого дня ты должен прекратить самостоятельно заниматься химией». Потом он взял его за руку и стал рассматривать татуировки; я видел, как он кусает губы, и глаза у него поблёскивали, но он сказал совершенно серьёзно: «Вот, пожалуйста, наделал этих глупых рисунков. Вывести их невозможно, и чрез год-два ты очень об этом пожалеешь. Ладно, идём в комнату экономки, нужно посмотреть, всё ли с тобой в порядке». И они ушли вдвоём, а мы остались и переворачивали Мартинову берлогу кверху дном, пока он не вернулся с забинтованной рукой и не выгнал нас. Вот что, я пойду погляжу, чем он сейчас занят, и приглашу его к нам на ужин после молитвы.
И Том отправился на поиски мальчика, о котором шла речь, и который обитал один в маленьком кабинете в Новом ряду.
Вышеупомянутый Мартин, который так пришёлся по душе Артуру, был одним из тех несчастных, которые были в то время (и, боюсь, остаются до сих пор) в публичной школе совершенно не на месте. Если бы мы умели правильно использовать наших ребят, то Мартина стали бы учить естественным наукам. У него была страсть к птицам, зверям и насекомым, и никто в Рагби не знал о них столько, сколько он, кроме разве что Доктора, который знал всё. Ещё он был начинающим химиком-экспериментатором и сам сделал динамо-машину. Он с гордостью и удовольствием демонстрировал её действие, нанося несильные электрические удары младшим, которые рисковали входить к нему в кабинет. Для них это было целое приключение, потому что, помимо вероятности, что змея упадёт вам на голову или ласково обовьётся вокруг ноги, или в карман в поисках пищи залезет крыса, в берлоге у Мартина стояла специфическая смесь запахов химии и животных, и существовала возможность подорваться во время одного из множества опытов, которые он постоянно проводил, и результатами которых были то взрывы, то запахи, которые ни один нормальный мальчишка даже вообразить себе не мог. Конечно, при таких занятиях бедняга Мартин стал в корпусе настоящим исмаилитом. Во-первых, он постоянно отравлял запахами своих соседей, а они в отместку охотились на его многочисленную живность и доводили его до белого каления тем, что заманивали его любимицу, старую сороку, в соседний кабинет, где кормили хлебом, смоченным пивом и посыпанным сахаром, так что она становилась совершенно пьяной. Кроме того, окно кабинета Мартина (должно быть, в наказание за его грехи) выходило в маленький дворик шириной футов десять, и прямо напротив него и немного повыше были окна кабинетов, расположенных в Больничном ряду. Одно из них принадлежало Исту и его соседу по комнате, обладавшему таким же пытливым умом и неуёмным темпераментом; вдвоём они потратили немало времени и труда на изобретение различных инструментов, с помощью которых досаждали Мартину и его зверью. Однажды утром за окном у Мартина появилась старая корзина, висевшая на короткой верёвке, в ней было устроено гнездо, а в гнезде сидели четыре вечно голодных галчонка, которые составляли гордость и славу Мартиновой жизни на текущий момент; утверждали, что он сам их и высидел. Рано утром и поздно вечером можно было видеть, как он, наполовину высунувшись из окна, ухаживает за своим неоперившимся выводком. После долгих размышлений Ист с товарищем привязали нож к концу удочки, и, улучив момент, когда Мартина не было в кабинете, за полчаса упорной работы перепилили верёвку, на которой висела корзина, вывалив содержимое на землю к великому неудовольствию её обитателей.
Вернувшись после короткого отсутствия, бедняга Мартин собрал то, что осталось, и опять поместил выводок в корзину, за исключением одного, сломавшего себе шею при падении; корзину он подвесил на старое место, только теперь на верёвке, переплетённой с проволокой, так что применение любых острых инструментов стало бесполезным. Однако Ист с приятелем, как русские военные инженеры в Севастополе,[123] умели находить ответ на любой ход противника. На следующий день они установили на выступе своего окна пушку, стрелявшую горохом, и нацеленную точно в то место, где появлялся Мартин, когда ухаживал за своими питомцами. Как только он начинал кормить птенцов, они начинали стрелять; напрасно их противник пытался стрелять горохом в ответ и одновременно кормить птенцов другой рукой; ему приходилось распределять внимание, и стрелял он в основном наобум, в то время как их выстрелы точно попадали ему по лицу и рукам, вызывая вопли и проклятия. Пришлось ему поместить гнездо в углу своей и так битком набитой берлоги.
Его дверь запиралась целой серией хитроумных засовов собственного изобретения, потому что осады со стороны соседей случались довольно часто, когда из его берлоги по соседним кабинетам распространялся какой-нибудь особенно восхитительный аромат. Дверные панели обычно были разбиты, но сама дверь была неприступной для осаждающих, и за ней её владелец предавался своим многообразным занятиям, — должно быть, в том же состоянии духа, как какой-нибудь фермер на шотландской границе в старые времена, который жил, зная, что в любой момент его имущество может быть разграблено, а скот угнан.
