Пэлем Вудхауз - Том 14. М-р Моллой и другие
— Тривиальная?!
— Сущая безделица. Теперь вы понимаете, что я вполне могу протянуть вам руку помощи. Как я уже сказал, это доставит мне огромное удовольствие.
Фредди с шумом выдохнул воздух. Мистер Корнелиус, его кролики и палисадник «Бухты» исполняли зажигательную версию популярного в двадцатых годах танца, который назывался шимми.
— Корнелиус, — проговорил он, — вы будете возражать, если я полезу к вам с поцелуями, так что целоваться я не буду, а просто скажу… Нет, не могу я говорить! Вы сами-то понимаете, что совершили чудо? Вытащили из бездны два живых существа! Можете цитировать меня направо и налево, но если и был добрый гений, превратившийся в человека… Нет-нет, увольте, лучше помолчу.
Мистер Корнелиус, который до этого все-таки улыбался — по крайней мере, так решил Фредди, поскольку борода его пребывала в постоянном треморе, — вдруг стал серьезным.
— Только одна просьба, мистер Виджен. Вы не должны обмолвиться об этом деле ни единым словечком, за исключением, понятно, мисс Фостер, которой вам, естественно, придется сказать все. Но пусть и она пообещает хранить тайну.
— На ее устах будет печать молчания. А в чем дело?
— Это не должно дойти до миссис Корнелиус.
— Разве еще не дошло?
— К счастью, нет.
— Вы хотите сказать, что она ничего не знает? Что вы ей не рассказали о золотом дождике?
— Не рассказал, и не собираюсь. Мистер Виджен, — Корнелиус стал еще серьезнее, — представляете ли вы себе, что может случиться, если моей жене станет известно, что я — миллионер? Неужто вы полагаете, что мне дозволят остаться в любимейшем месте, трудясь на излюбленном поприще? Неужто вы думаете, что мне разрешат сохранить старых друзей, вроде мистера Ренна из «Сан-Рафаэля», с которым по субботам я сражаюсь в шахматы, или кормить кроликов, выходя во двор в одной рубашке? Куда там! Меня засунут в какую-нибудь роскошную квартиру, я должен буду каждый год долгие месяцы проводить на юге Франции, найму дворецкого, каждый вечер буду одеваться к обеду. Мало того, мне придется вступить в один из лондонских клубов, снять на весь сезон ложу в опере, научиться играть в поло. — Мистер Корнелиус дал волю распаленной фантазии. — Против таких соблазнов не устоят самые лучшие женщины. Миссис Корнелиус совершенно довольна и счастлива в той обстановке, к которой она привыкала с младых лет, — до того, как мы поженились, она звалась мисс Балстроуд и жила в «Блаженной гавани», — и я хочу, чтобы счастливой и довольной она оставалась до конца своих дней.
Фредди кивнул.
— Понимаю. От изложенной вами программы у меня лично слюнки текут, но я сознаю, что у вас может быть свое мнение. Все зависит от того, как вы смотрите на проблему. Ладно, будьте уверены, что никто не узнает вашей тайны от Фредерика Фозерингея Виджена, или, коли на то пошло, от будущей миссис Ф. Ф. В. У нее на устах, как я говорил, будет печать молчания. Если нужно, перехватим их скотчем. Я думаю, вы не очень обидитесь, что я сейчас отлучусь? Хочу позвонить и сообщить ей новости.
— Пожалуйста!
— Я не увижу ее личика, но я знаю, что оно озарится, как прославленный «техноколор».[71] Благодаря вам!
— Дорогой мой мистер Виджен, умоляю вас!!!
— Повторю, благодаря вам. И если у вас есть какие-то пожелания…
— Пожалуй, ничего такого… Ах, да! Можете вы мне напомнить, как там этот «Утес»?[72]
— Лошадь? В моем списке такой вроде бы не было.
— Церковный гимн. «Утес веков».
— А-а, гимн! Теперь я вас понял. Ну, очень просто: пум-пу-пу-пу, пум-пу-пу. Разве не так?
— Нет-нет, слова.
— А-а, слова? Простите, забыл. По-моему, что-то там такое разверзлось. Или я путаю с другим гимном?
Лицо мистера Корнелиуса озарилось восторгом, что совсем скоро предстояло и личику Салли.
— Ничего-ничего! Теперь я и сам все вспомнил.
— Вот и прекрасно. Будут еще поручения?
— Нет, благодарю.
— Тогда, милейший мой мультимиллионер, временно — конец связи. Пип-пип!
Фредди помчался к себе. Мистер Корнелиус вернулся к своим кроликам, которые подметили, что это весьма кстати.
— «Разверзлась бе-ез-дна для меня…» — запел он. Кролики чуточку поморщились. Они не разделяли новомодного помешательства на музыке во время еды.
Но латук, между тем, вовсе не дурен, подметили они философски. Если кролик хочет, он достойнейшим образом переносит испытания.
Даровые деньги
Перевод с английского Н. Трауберг
Иэну Хэю Бейтсу[73]
Глава I ПРЕДСТАВЛЯЮЩАЯ ЧИТАТЕЛЮ ВЛЮБЛЕННОГО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА
Деревушка Радж дремала в летних лучах. На узкой, хотя и главной улице жизнь замерла, если не считать кошки, трущейся о желоб, мух, занимавшихся гимнастикой на раскаленных подоконниках, и глубоких мыслителей у кабачка, ожидавших, когда он откроется. Жизнь вообще не кипит здесь, но чужеземцу особенно трудно принять эту местность за Пиккадилли, Бродвей или Рю де Риволи в два часа пополудни, жарким летом.
Саму деревушку вы найдете, внимательно изучив ту живописную часть Англии, где серый камень Глостершира сменяется серым кирпичом, которым славен Вустершир. Тихо, почти бессознательно, притулилась она у речки Скерм, и никого не трогает, никуда не лезет, сонно довольствуясь норманнской церковью, одиннадцатью кабачками, населением (если верить справочнику) в 3541 ч. и единственным знаком прогресса, аптекой Ч. Байуотера.
Ч. Байуотер трудолюбив. Не ведая радостей сиесты, он бдит, когда другие спят. Местные жители, как правило, расходятся днем по спальням, прикрывают лицо платком и выключаются. Так поступают они, но не Байуотер. В те мгновения, с которых начинается наша повесть, он работал, не покладая рук, и только что продал полковнику Уиверну чудодейственное средство от комариных укусов.
Купив эликсир, полковник собирался уйти, но Ч. Байуотер любил приправить сделку беседой. К тому же, Мередит Уиверн еще не заходил к нему с тех пор, как разразился знаменитый скандал, другими словами — две недели, и главный сплетник селенья страдал без сведений.
Главное он, конечно, знал. Радж-холл, обиталище рода Кармоди, окружал парк, а в этом парке росло несколько дубов, посаженных при Елизавете. То один из них, то другой становился настолько трухлявым, что угрожал жизни гуляющих. Тогда вызывали экспертов, и те, применив динамит, обращали его в невинный пень. Судя по слухам, две недели назад именно эта процедура едва не погубила полковника и мистера Кармоди. Они подошли к дубу как раз тогда, когда эксперт поджег шнур.
Это знали все и живо обсуждали в одиннадцати кабачках. Но Ч. Байуотер с его нюхом или тем шестым чувством, которое подсказывало ему, что творится у мелкой и крупной аристократии, чувствовал, что есть еще что-то, и надеялся на полковника.
— Жара… — начал он.
— Э, — согласился покупатель.
— А барометр поднимается.
— Э…
— Может, станет полегче.
— Э…
Ч. Байуотер открыл карты.
— У вас хороший вид, — сказал он. — После таких неприятностей…
Полковник, человек пылкий, как раз собирался узнать, почему, черт подери, надо заворачивать этот эликсир чуть не до вечера. Но тут, обретя ярко-малиновый цвет и грозно нахмурив брови, он яростно воззрился на аптекаря.
— Неприятности! — вскричал он. — Ну, знаете!
— Я имел в виду…
— Ха-ха! Неприятности!
— Да я просто…
— Если вы хотите сказать, — загрохотал полковник, — что я чудом спасся от смерти, я бы вам посоветовал лучше выбирать слова. Этот жирный мерзавец пытался меня убить. Неприятности! Нет, это бесподобно!
Мало что в мире печальней, чем ссора близких друзей, которые долго разделяли радости и скорби, что там — думали одно и то же о вере, вине, сигарах, политике и современной молодежи. Услышав, что полковник именует жирным мерзавцем Лестера Кармоди, надо бы опечалиться; но нет, аптекарь испытал греховный восторг. Нюх не подвел, скандал изрядный. И Ч. Байуотер развесил уши, ожидая разъяснений.
Он их дождался, и в превеликом количестве. Полковника он понимал, тут не захочешь — обидишься. Когда мы гуляем с другом в парке, слышим вскрик и, оглянувшись, понимаем, что сейчас бабахнет, легко ли, если этот друг схватит нас сзади и сунет между собой и шнуром, чтобы защититься от взрыва?
— Так-так-так… — сказал Байуотер, поднимая уши еще на один дюйм.
Хорошенько подумав, полковник не выбрал бы его в наперсники, но какие тут думы! Бутылка не выбирает пробочник, ей бы только не лопнуть; а несчастный Уиверн был именно такой бутылкой. Дочь уехала, две недели он терпел, и наконец излил душу.
Изливал он ее с блеском. Аптекарь просто видел все, от окрика до тех мгновений, когда, подбежав к упавшему дереву, люди заметили, что полковник встает с физиономии мистера Кармоди. Честно говоря, аптекарь считал, что хозяин парка опроверг невысокое мнение об уме английской знати. Однако обидели все-таки полковника, и он ему сочувствовал. Жертва коварства имеет право на брань, а можно ли называть бывших друзей трусами и гадами, это уж дело личной совести.
