Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге
Это была пора печали и радости. Слезы капали на пяльцы и смывали нанесенный мелом рисунок. По вечерам какая-нибудь бледная мечтательница, бывало, сидела в сиреневой беседке, а наверху мамзель Мари пела, аккомпанируя себе на одетой в новые струны гитаре, томные любовные романсы, которым она выучилась у своей матери.
А юный органный мастер по-прежнему оставался таким же беззаботным и веселым и щедро одаривал своими улыбками и вниманием всех этих изнывающих от любви женщин, которые ссорились из-за него, когда он уходил на работу. Но вот наступил наконец день, когда он должен был уехать.
У дверей уже ожидал возок, сзади был привязан чемодан; и молодой человек стал прощаться. Он поцеловал руку фру Муреус, а затем поочередно обнял и расцеловал в щечки всех плачущих девушек. Он и сам плакал, расставаясь с маленьким домиком, где провел такое чудесное, светлое лето. Наконец он обернулся, отыскивая взглядом мамзель Мари.
И тогда она сошла по старой лестнице с чердака в своем лучшем наряде. На шее, на широкой зеленой ленте, у нее висела гитара, а в руках она держала розы, которые расцвели в этом году на кусте ее матери. Она остановилась перед юношей и, перебирая струны гитары, запела:
Ты нас покидаешь, но дружеский зов
В душе твоей пусть не смолкает.
И знай: средь вермландских полей и лесов
Друг верный тебя ожидает.
Окончив петь, она, это старое пугало, сунула ему в петлицу цветы, поцеловала прямо в губы и затем убежала к себе на чердак.
Любовь отомстила ей, сделав ее посмешищем в глазах окружающих; но никогда больше она не жаловалась на любовь, никогда больше не забрасывала гитары и не забывала ухаживать за розовым кустом своей матери.
Она научилась ценить любовь со всеми ее муками, слезами и тоской.
«Лучше грустить любя, чем быть веселой без любви», — говорила теперь она.
Время шло. Майоршу изгнали из Экебю, и там хозяйничали кавалеры. Как уже известно, однажды воскресным вечером Йёста Берлинг прочел свою поэму молодой графине Элисабет, и она запретила ему появляться у нее в доме.
Рассказывали, что, когда за Йёстой закрылись двери графского дома, он увидел несколько саней, которые подъезжали к Боргу. Взгляд его упал на невысокую даму, сидевшую в передних санях. Мрачный и расстроенный из-за случившейся с ним неприятной истории, он помрачнел еще более, увидев ее! Он поспешил прочь, опасаясь быть узнанным, но все его существо преисполнилось чувством тревоги. Может быть, только что происшедшая сцена в голубой гостиной имеет какую-то связь с появлением этой женщины? Одно несчастье ведь всегда влечет за собой другое.
Из дому уже бежали слуги, встречая гостей. Кто же приехал? Кто же она, эта невысокая дама в санях? Это была сама Мэрта Дона, знаменитая графиня.
Это была самая веселая и самая сумасбродная женщина на свете. Светские удовольствия возвели ее на свой трон и сделали своей королевой. Развлечения были ее подданными, а игры, танцы и приключения — ее уделом.
Ей было уже под пятьдесят, но она была одной из тех мудрых женщин, которые не ведут счета годам. «Тот, у кого ноги не способны больше танцевать, а губы улыбаться, — любила повторять она, — тот действительно стар, тот ощущает отвратительное бремя лет, но ко мне это не относится».
В дни ее юности этот трон радости и веселья не раз колебался, но разнообразие впечатлений и неуверенность в завтрашнем дне лишь делали ее времяпрепровождение еще более увлекательным. Сегодня она порхала при дворе в Стокгольме, а завтра уже танцевала во фраке и с тросточкой где-нибудь на балу в Париже. Она бывала в полевом лагере Наполеона, она плавала с флотом Нельсона по синему Средиземному морю, она присутствовала на Венском конгрессе и даже осмелилась появиться на балу в Брюсселе в ночь перед знаменитой битвой[20].
Там, где царили удовольствие и веселье, там появлялась Мэрта Дона, их признанная королева. Танцуя и играя, летала графиня Мэрта по всему свету. Чего только она не перевидела, чего не пережила. Она опрокидывала троны, проигрывала в экарте целые королевства, шутками добивалась объявления опустошительных войн! Весельем и сумасбродством была полна ее жизнь, и такой оставалась всегда. Никогда тело ее не было слишком дряхлым для танцев, а сердце — слишком старым для любви. Никогда не уставала она от маскарадов, представлений, забавных выходок и душещипательных романсов.
Если же становилось трудно развлекаться в странах, превратившихся в поле великих битв, она на более или менее долгий срок появлялась в старом графском поместье на берегу родного Лёвена. Жила она здесь и в годы Священного Союза, когда дворы европейских монархов стали для нее слишком мрачны. В одно из таких посещений она взяла к себе Йёсту Берлинга домашним учителем.
Она хорошо проводила здесь время. Никогда, казалось, у веселья и развлечений не было более великолепных владений. Здесь было все — и песни, и игры, и мужчины, охотники до всякого рода приключений, и красивые, веселые женщины. Здесь не было недостатка в балах и вечеринках. Прогулки на лодках по озеру в лунные ночи сменялись бешеной гонкой в санях по темным лесам. Не обходилось тут и без потрясающих приключений, не обходилось и без мук и страданий любви.
Но после смерти дочери графиня ни разу не приезжала в Борг. Она не была здесь целых пять лет. И вот теперь она приехала, чтобы посмотреть, как переносит ее невестка жизнь среди дремучих лесов, медведей и снежных сугробов. Она считала своим долгом приехать и посмотреть, не замучил ли ее до смерти глупый и скучный Хенрик. Она решила стать добрым гением домашнего очага. Солнечное сияние и счастье были упакованы в ее сорока кожаных чемоданах, ее камеристкой было веселье, ее кучером — шутка, а компаньонкой — забава.
И когда она взбежала по лестнице, ее встретили с распростертыми объятиями. Ее прежние комнаты в нижнем этаже ожидали ее. Ее слуги, компаньонки и камеристка, ее сорок кожаных чемоданов и тридцать картонок со шляпами, ее несессеры, шали и шубы — все понемногу было размещено. Весь дом наполнился шумом и суетой. Хлопали двери, прислуга как угорелая бегала по лестницам. Сразу было видно, что графиня Мэрта прибыла в Борг.
Стоял чудесный весенний вечер, поистине чудесный вечер, хотя было только начало апреля и озеро еще сковывал лед. Мамзель Мари сидела у окна в своей комнате, перебирая струны гитары, и пела.
Она так была поглощена гитарой и воспоминаниями, что не заметила, как к домику фру Муреус подкатил экипаж. В экипаже сидела графиня Мэрта и с интересом разглядывала мамзель Мари, которая сидела у окна с гитарой в руках и, устремив глаза к небу, пела старинные любовные романсы.
Графиня Мэрта вышла из экипажа и вошла в дом, где работали за пяльцами прилежные девушки. Графиня не была высокомерной: ветер революции вдохнул и в ее легкие свежее дыхание эпохи.
Ну и что с того, что она урожденная графиня, бывало говорила она; во всяком случае, она желала жить так, как ей нравится. Ей было одинаково весело и на крестьянской свадьбе и на придворном балу. Она разыгрывала комедии перед своими служанками, когда под рукой не оказывалось других зрителей. В любом обществе, где бы ни появлялась графиня, своей красотой и бьющей через край жизнерадостностью она всюду приносила веселье.
Она заказала фру Муреус одеяло и похвалила девушек за прилежание. Затем она осмотрела садик и рассказала о своих дорожных приключениях. Под конец она даже решилась подняться по крутой и узкой лестнице на чердак и навестила мамзель Мари в ее мансарде.
Здесь она окончательно покорила сердце маленькой одинокой мамзель блеском своих черных глаз и очаровала ее своим мелодичным голосом.
Она накупила у нее гардин и скатертей. Конечно, в Борге ей было не обойтись без гардин и скатертей, сотканных руками мамзель Мари.
Потом графиня взяла гитару и спела ей о радости, счастье и любви. Она рассказала мамзель Мари так много интересных историй, что та сразу почувствовала себя перенесенной в водоворот событий веселого, шумного света. Графиня смеялась так заразительно, что замерзшие птицы защебетали, а лицо ее, которое теперь едва ли можно было назвать красивым, потому что кожа была испорчена косметикой, а рот окружали складки, говорившие о грубой чувственности, — это лицо показалось мамзель Мари таким прекрасным; она даже удивилась, как могло исчезнуть его отражение в маленьком зеркальце, после того как ему однажды удалось отразить эти черты на своей гладкой поверхности.
На прощание графиня Мэрта поцеловала мамзель Мари и просила ее заезжать в Борг.
В сердце у мамзель Мари было так же пусто, как в гнезде ласточки на рождество. Она была свободна, но тосковала по оковам, как тоскует раб, получивший свободу на склоне лет.
И вот для мамзель Мари снова наступила пора радости и печали, — но не надолго, всего только на восемь дней.
