Форд Мэдокс Форд - Солдат всегда солдат. Хроника страсти
Не подумайте ничего плохого: больших неприятностей не случилось. Там была другая проблема: нравственная. Видите ли, старик Хелбёрд завещал все свое имущество Флоренс — одним небольшим условием: она должна увековечить его имя, выстроив в городке Уотербери, штат Иллинойс, институт или медицинский центр помощи страдающим от сердечных недугов. А поскольку все состояние Флоренс после ее смерти унаследовал я, то я автоматически оказался и наследником по завещанию старого мистера Хелбёрда. Ведь Флоренс пережила его всего на пять дней.
Так вот, я был не против того, чтоб выложить кругленькую сумму в миллион долларов на облегчение страданий сердечников. Старик оставил полтора миллиона, состояние Флоренс «тянуло» тысяч на восемьсот, да и сам я «стоил» около миллиона. Во всяком случае, деньги были, и немалые. Оставалось выяснить отношение к воле покойного его родственников. И тут начались проблемы. Оказалось, что ничего серьезного с сердцем у мистера Хелбёрда не было. Всю жизнь его беспокоили легкие, и умер он от бронхита.
А раз так, рассудила мисс Флоренс Хелбёрд то деньги должны пойти на лечение пациентов, страдающих легочными, а не сердечными заболеваниями. Именно так поступил бы ее брат, доказывала она. С другой стороны, ее сестра убеждала меня все деньги оставить себе, и тогда я счел это чисто женской блажью: она наотрез отказалась от каких-либо памятников в честь семейства Хелбёрд.
В ту пору я думал, что это из-за неприязни жительницы Нового Света к любым пышностям похоронного ритуала. Но сейчас, припоминая ее настойчивые расспросы про Эдварда Эшбернама, я склоняюсь к другому объяснению. Оказывается, возле тела мертвой Флоренс, на туалетном столике, лежало письмо, адресованное мисс Хелбёрд, и, обнаружив его, Леонора отправила конверт по назначению, — узнал я от нее об этом совсем недавно. Уж не знаю, как Флоренс успела написать записку своей тетушке, но я вполне допускаю, что уйти из жизни просто так, не оставив полсловечка, она не могла. Подозреваю, что в той наспех набросанной записке Флоренс успела объяснить мисс Хелбёрд, кем ей приходится Эдвард Эшбернам. Вот почему пожилая леди забраковала идею увековечения имени Хелбёрд. А может, она думала, что я с лихвой отработал Хелбёрдовы денежки — кто знает?
В общем, пересудов хватало, а тут еще врачи поочередно стали выражать беспокойство о том, что споры плохо скажутся на самочувствии их пожилых пациенток. Пошли интриги за спиной друг у друга, начались ненужные сомнения, поползли слухи о том, что мистер Хелбёрд на самом деле умер от сердечной недостаточности, вопреки диагнозу его врача. Мнения адвокатов тоже разделились относительно наилучшего способа помещения капитала и попечительства.
Сам я хотел поместить деньги таким образом, чтобы прибыль шла на нужды сердечных больных. Пусть у старика Хелбёрда было все в порядке по части сердечной мышцы, но он-то полагал, что у него порок. И с Флоренс, по-моему, то же самое. Поэтому, когда мисс Флоренс Хелбёрд твердо сказала, что деньги должны пойти на лечение легочных больных, я решил не спорить и положил полтора миллиона долларов на оба заведения сразу — одно для сердечников, другое для легочников. Пусть каждое получит поровну — по семьсот пятьдесят тысяч. Мне самому деньги были не нужны. Главное — чтобы Нэнси себе ни в чем не отказывала. Она, наверное, захочет жить в Англии, а насколько там дорогая жизнь, я плохо представлял себе. Я знал, что круг ее удовольствий в то время был невелик: хороший шоколад, одна-две чистокровные лошади для верховой езды и простые элегантные платья. Возможно, со временем ей понадобится больше. Но даже если я отдам полтора миллиона на лечебные заведения, у меня все равно останется сумма, эквивалентная двадцати тысячам фунтов годового дохода, а ее вполне хватит, чтоб обеспечить Нэнси.
Вот такие жаркие споры происходили в особняке сестер Хелбёрд, что завис над городом на вершине холма. Возможно, тебе, мой молчаливый слушатель, это покажется комедией, особенно если ты европеец. Но у меня на родине такого рода нравственные дилеммы и вопросы завещательных распоряжений на благотворительные акции, вроде учреждения больниц или социальных институтов, имеют колоссальное значение.
Собственно, для состоятельных слоев они — главный классовый признак У нас же нет института пэров, нас в общем мало интересует продвижение вверх по общественной лестнице. Политикой приличные люди не занимаются, а пожилые не интересуются спортом. Так что волнения и слезы обеих сестер накануне моего отъезда совершенно понятны.
Сорвался я с места в одночасье. Вслед за телеграммой Эдварда подоспела другая, от Леоноры, такого содержания: «Приезжайте пожалуйста без вас никак». Я просто передал моему адвокату, что речь идет о полутора миллионах, что поместить их он может по своему усмотрению, а цель вклада определят сестры Хелбёрд. Мне и так уже порядком надоела вся эта шумиха. А поскольку я до сих пор не получил никакого известия от сестер, то полагаю, что мисс Хелбёрд с помощью религиозных или нравственных доводов уговорила свою сестру сделать так, чтоб не торчал, мозоля всем глаза, посреди Уотербери, штат Коннектикут, памятник в их честь. Услышав, что я еду к Эшбернамам, мисс Хелбёрд всплеснула руками и разрыдалась, но ничего не сказала. В то время я уже знал, что их племянницу еще до нашей с ней свадьбы соблазнил тип по имени Джимми, но я постарался уверить ее, что всегда считал Флоренс примерной женой. Что поделаешь? Тогда я действительно верил, что, выйдя за меня замуж, Флоренс вела себя безупречно. Я не допускал и мысли, что она могла так низко пасть, чтобы в моем доме продолжать встречаться с этим типом. Да, я глупец. Но что мне Флоренс? Я тогда о ней не вспоминал — все мои помыслы были целиком поглощены происходящим в Брэншоу.
Из телеграмм я понял, что речь идет о Нэнси. Вдруг она стала отвечать взаимностью на домогательства какого-нибудь невозможного ухажера и Леонора забила тревогу: как бы не вышло беды, — мол, возвращайся скорее и женись. Это предположение крепко засело у меня в голове. И примерно первые десять дней после приезда в их прекрасный старинный дом я считал, что так и есть. Даром что хозяева не обмолвились ни о чем другом — все только о погоде да урожае.
И все же несколько молодых людей в доме крутились, но никого из них, насколько я мог заметить, Нэнси не выделяла из общего круга знакомых.
Она ходила бледная, удрученная и оживлялась, только когда садилась рядышком посмеяться.
До чего хороша была!..
Я-то воображал, что Леонора отказала от дома какому-то нежелательному молодому кавалеру, вот Нэнси немножко и дуется.
А в доме был самый настоящий ад. Все началось с того, что Леонора поговорила с Нэнси, Нэнси с Эдвардом, Эдвард с Леонорой — и пошло-поехало. Они уже не могли остановиться. Представьте: темные комнаты, полумрак, и ночи напролет говорят, говорят, все больше давая волю чувствам, не сдерживая эмоций. Ведь до чего дошло! Появляется вдруг среди ночи у Эдварда в спальне моя красавица, встает у него в ногах — представьте: длинные волосы распущены по плечам, и от падающего света ночника, горящего у него за спиной над кроватью, фигурка Нэнси кажется узкой полоской света, окруженной с обеих сторон тьмой. Только подумайте: молча, с разрывающимся от боли сердцем она, как тень, как призрак, внезапно предлагает ему себя — и для чего б, вы думали? — чтоб спасти его рассудок! А он — вообразите! — исступленно отказывается! И — говорит, говорит, говорит. О боже!
Но мне-то, гостю, наслаждающемуся спокойной, размеренной жизнью, окруженному вниманием молчаливых вышколенных слуг, чье заботливое отношение к моему фраку уже ласкало глаз, — мне-то, их безотлучному приятелю, они казались совсем другими: нежными, заботливыми, преданными. Они улыбались, вежливо выходили из комнаты, как положено, возили меня к знакомым, — одно слово, замечательные люди! Как же, черт побери, как, черт возьми, они ухитрялись делать вид, что ничего не происходит?
Однажды вечером за обедом Леонора объявила — она только что вскрыла телеграмму: «Завтра Нэнси отправляется к отцу в Индию».
Новость встретили молча. Нэнси не поднимала глаз, Эдвард сидел, уткнувшись в тарелку, — как сейчас помню, в тот вечер подавали фазана. Я ужасно расстроился — только собрался с духом, чтоб сделать Нэнси предложение, и надо же! Странно, конечно, что меня не предупредили об ее отъезде, но, возможно, у англичан так принято: их щепетильность выше моего разумения. Поймите, в ту пору я целиком доверился этой троице — Эдварду, Леоноре, Нэнси Раффорд, а еще — духу умиротворения, обитающему в старинных домах. Доверился так, как когда-то ребенком верил в любовь матери. Разговор с Эдвардом в тот же вечер вернул меня на грешную землю.
Оказывается, пока меня не было, произошло вот что.
