Форд Мэдокс Форд - Солдат всегда солдат. Хроника страсти
«Все мужчины таковы. На всё воля Божья — постепенно образуется».
Вот какую жизненную перспективу нарисовали духовные наставники Леоноры. Во всяком случае, в такой форме они преподносили ей свое учение — такой урок, по ее словам, она усвоила. Не берусь сказать точно, чему ее научили святые отцы. Призвание женщины — это терпение, терпение и еще раз терпение, ad majorem Dei gloriam,[68] вплоть до назначенного часа, когда она, если Бог того пожелает, получит награду за труды свои. Если, в конце концов, ей удастся вернуть Эдварда, значит, ей удалось удержать его в рамках — самое большее, на что может надеяться женщина. Ей даже внушали, что для мужчин такие эскапады естественны, простительны — как детские шалости.
Самое главное — избежать скандала и разбирательств. Поэтому Леонора изо всех сил стремилась найти способ вернуть Эдварда. Ей показалось, она его нашла, и она ухватилась за эту идею. А идея состояла в том, чтобы вернувшийся к ней Эдвард предстал пред всеми, как встарь: богатым, цветущим, — под стать своим землям, — с гордо поднятой головой. Она всем докажет, что есть в этом лживом мире одна католичка, преуспевшая в том, чтоб сохранить мужнину верность. Казалось, она уже у цели.
Ее план насчет Мейзи складывался как нельзя лучше. Эдвард, по ее наблюдениям, постепенно остывал к малышке. В Наухайме его уже не тянуло каждую минуту к шезлонгу, в котором она полулежала отдыхая: нет, он ходил играть в поло, вечерами — в бридж, вообще был бодр и весел. Леонора видела, что он и не думает о том, чтоб соблазнить эту крошку. Порой ей даже казалось, что у него ничего такого и в мыслях никогда не было. Всё как в начале их знакомства: милый галантный офицер, на правах старшего по званию, оказывает знаки внимания невесте молодого сослуживца. Как ранним утром месяц с зарей встречается, так и Эдвард невинно флиртовал с Мейзи. А та вовсе не выглядела расстроенной, когда он отправлялся с нами на экскурсии и она оставалась одна: каждый день ей приходилось подолгу лежать в постели, и в эти часы общество Эдварда было даже некстати.
Наоборот, он снова принялся обхаживать Леонору. Пару раз, оставшись с ней наедине, он шепнул ей на ушко: «Ты прелестна!», «Платье — просто чудо!», а раньше говорил ей такое только на людях. Она съездила вместе с Флоренс во Франкфурт — там одеваются не хуже, чем в Париже, — и купила себе несколько новых туалетов. Средства позволяли, а Флоренс была отличным консультантом по части моды. И Леонора решила, что нашла ключ к загадке.
Да, ларчик просто открывался во всяком случае, так ей показалось. Она даже упрекнула себя за то, что поступала в прошлом неправильно. Не надо ей было держать Эдварда на таком коротком поводке в отношении денег. Тем более верным теперь ей казалось ее недавнее решение позволить ему снова распоряжаться своим доходом, хотя и подтолкнули ее к этому лишь страх и смятение. Он, кстати, оценил ее добрую волю, сделав шаг навстречу — признав, что она поступила очень мудро, когда взяла его состояние в свои руки и по-мужски, твердо распоряжалась им несколько лет. Однажды в порыве благодарности он сказал ей: «Молодец, девочка! Я ведь в душе немножко мот — люблю покутить при случае. Теперь могу себе это позволить, и всё благодаря тебе».
При этих словах у нее сердце подскочило от радости, вспоминала она после. И он понял ее состояние — осторожно коснулся ее плеча. А вообще-то пришел попросить у нее булавку.
Тот же эпизод с пощечиной Мейзи — хоть и неприятный, но он лишний раз убедил ее в том, что между Эдвардом и миссис Мейден нет ничего такого. И она решила, что все обойдется, только впредь ей не надо держать его на голодном пайке — в смысле денег и общества хорошеньких барышень. И тогда он очень скоро вернется к ней — она не сомневалась. В тот месяц она уже не отвергала его робкие ласки (между прочим, мог быть и посмелее!). Ошибки не было — он с ней заигрывал. То по плечику погладит, то шепнет на ушко анекдот про чудака в казино. Дело не в анекдоте — дорого то, что шепчут на ухо: такая маленькая интимная подробность…
И вдруг — всё вдребезги. Всё разлетелось к черту, стоило Флоренс коснуться ладонью руки Эдварда, лежавшей на стеклянной витрине, где хранится рукопись лютеровского Протеста. И надо же этому было случиться в то самое мгновение, когда мы вчетвером находились наверху башни в комнате со ставнями, через которые то там, то сям проникал солнечный свет! Всё распалось, едва Леонора увидела, посмотрев на Эдварда, каким взглядом ответил он на взгляд Флоренс. Взгляд этот был ей знаком.
Она давно знала — собственно, с того самого момента, когда они впервые встретились, и мы все вчетвером оказались за одним столиком, — что Флоренс строит Эдварду глазки. Тогда она не придала этому значения — мало ли кто и где строит ему глазки: да этих женщин десятки и сотни повсюду, где они бывают, — в гостиницах, поездах, на палубе океанских пароходов, на улице! Про себя она давно решила, что Эдвард не ценит тех, кто строит ему глазки. Она давно уже составила верную на тот момент картину, как и почему он влюбляется. Могла перечислить все его увлечения: эскападу с Дольчиквитой, серьезное чувство к миссис Бейзил, милый, легкий, как она считала, флирт с Мейзи Мейден. И потом, она была настолько дурного мнения о Флоренс, что и вообразить не могла, чтобы Эдвард ею увлекся. Она была уверена, что они с Мейзи для него как крепость.
Кроме того, она не доверяла Флоренс — ведь та знала о пощечине. А для Леоноры было очень важно представить свой союз с Эдвардом абсолютно безупречным. Но теперь всё это уже не имело смысла…
Увидев, как Эдвард отвечает взглядом на призывный взгляд голубоглазой Флоренс, Леонора поняла: всё кончено. Она знала, что скрывал этот взгляд: долгие интимные беседы вдвоем — о чем? — обо всем на свете: вкусах, характерах, взглядах на брак. Теперь-то она знала, что происходило у нее за спиной, когда, отправляясь вчетвером на прогулку, она неизменно оказывалась со мной впереди, метров за десять от Флоренс и Эдварда. И пусть пока дело не пошло дальше разговоров о вкусах, привычках, институте брака, она знала — даром что давно жила с Эдвардом: если коснулись друг друга руками, смотрят глаза в глаза, значит, быть беде. У Эдварда всё всерьез.
Знала она и другое: попытайся она разлучить эту парочку, и Эдвард почувствует неодолимую страсть. Такой уж у него склад характера: думать, что если соблазнил женщину, то это связь на всю жизнь. Коснуться же руки друг друга значило сделать первый шаг к неотвратимому: к соблазну. А Леонора так презирала Флоренс, что предпочла бы, чтоб на ее месте была горничная. Среди них попадаются очень приличные.
И тут Леонора похолодела от внезапной страшной догадки: что, если Мейзи Мейден всерьез любит Эдварда? Тогда это новое увлечение мужа разобьет той сердце и отвечать за эту трагедию придется ей. От этой мысли она буквально помешалась. Вцепилась в мою руку, потащила меня вниз по лестнице, потом через рыцарский зал с высокими расписными колоннами, камином, — там гулко отдавался каждый звук, вплоть до шепота… Жаль только, что помешательство ее длилось недолго.
Ей бы сказать мне: «Послушайте, ваша жена потаскуха, она соблазняет моего мужа…» Это всё расставило бы по своим местам. Так ведь нет, она боялась заходить далеко — рассудок не покидал ее даже в минуту безумия. Она опасалась, что, заговорив, вынудит Эдварда и Флоренс улизнуть, а если это случится, ей его больше не видать — нечего и надеяться. Словом, она обошлась со мной по-свински.
Что же, она несчастная, страдалица — свою Церковь ставила выше интересов какого-то заезжего квакера из Филадельфии. Всё правильно, я согласен: если выбирать между мной и Церковью, так Римская церковь, конечно, важнее.
Прошла неделя после смерти Мейзи Мейден, и Леонора догадалась, что Эдвард и Флоренс стали любовниками. Она дежурила у двери в комнату Флоренс, и они с Эдвардом столкнулись в тот момент, когда он оттуда выходил. Она ничего ему не сказала, а он только хмыкнул. Но думаю, ему было не весело.
Да, удивительно, как быстро Леонора разъехалась после душевного надлома, спровоцированного Флоренс: вся жизнь, все ее надежды пошли прахом. Во-первых, она больше не надеялась на то, что Эдвард вернется, как можно, после пошлой интриги с женщиной без роду, без племени? Она никогда не позволила бы себе назвать интригой его связь с миссис Бейзил, а ведь это единственное, что у нее против него осталось, положа руку на сердце. То была связь по любви — по-своему чистая. Но эти шашни вызывали у нее отвращение и ужас — тем более что спровоцировала их Флоренс, которую она терпеть не могла. А Флоренс все говорила и говорила…
Ужаснее всего было то, что из-за Флоренс и всей этой истории Леонора сама сбилась с высокой ноты сдержанной неприступности. Похоже, Флоренс раздумывала, кому лучше признаться в связи с Эдвардом — мне или Леоноре. Ей, видите ли, не терпелось. И в конце концов она остановила свой выбор на Леоноре, иначе ей пришлось бы признаваться и в других грехах. Да я бы, наверное, и сам догадался насчет ее «сердца», насчет Джимми. И вот в один прекрасный день она пришла к Леоноре и стала ей исподволь намекать то на одно, то на другое. Наконец Леонора не выдержала и говорит:
