Уильям Теккерей - Базар житейской суеты. Часть 4
— Майоръ Доббинъ, отвѣчалъ старикъ Осборнъ, устремивъ на своего собесѣдника пристальный взглядъ, — вы нанесли мнѣ величайшее оскорбленіе, но позвольте вамъ замѣтить, сэръ, что вы честнѣйшій человѣкъ. Вотъ вамъ моя рука, сэръ, хотя, признаться, я никакъ не воображалъ, что родственники мои будутъ существовать на вашъ счетъ…
И они крѣпко пожали другъ другу руки, причемъ майоръ, пойманный внезапно въ своемъ филантропическомъ лицемѣріи, растерялся совершеннѣйшимъ образомъ. Мало-по-малу однакожь онъ собрался съ мыслями, и старался помирить стараго джентльмена съ памятью его сына.
— Онъ былъ между нами образцомъ великодушія и благородства, сказалъ мистеръ Доббинъ. Мы всѣ его любили, и каждый готовъ былъ на все для мистера Джорджа. Я, какъ младшій офицеръ въ тѣ дни, гордился его дружбой, и поставилъ бы себѣ за особенную честь служить въ его ротѣ. Въ немъ соединялись всѣ качества лучшаго британскаго воина, и никого еще не удавалось мнѣ видѣть храбрѣе и отважнѣе вашего сына.
И распространяясь на эту тему, Доббинъ разсказалъ десятки исторій въ подтвержденіе необыкновенныхъ свойствъ покойнаго капитана.
— Джорджинька похожъ на него, какъ двѣ капли воды, заключилъ майоръ энергическимъ тономъ.
— Что правда, то правда, сказалъ мистеръ Осборнъ, — я весь дрожу по временамъ, когда замѣчаю, какъ мальчикъ похожъ на своего отца.
Разъ или два майоръ Доббинъ обѣдалъ на Россель-Скверѣ въ обществѣ знистера Осборна (это было еще при жизни старика Седли), и когда они сидѣли вдвоемъ послѣ обѣда, разговоръ ихъ склонялся преимущественно на покойнаго капитана. Отецъ любилъ теперь хвастаться своимъ сыномъ, и выставляя на показъ его подвиги, прославлялъ еще болѣе свою собственную особу. Во всякомъ случаѣ, въ отзывахъ его о покойникѣ уже не было замѣтно прежней желчи и негодованія, и чувствительный майоръ радовался душевно, что старикъ помирился наконецъ съ памятью сына. Самъ Вилльямъ уже начиналъ, повидимому, пользоваться его благосклонностью. При второмъ визитѣ, онъ сталъ съ нимъ обходиться запросто, безъ церемоніи, и уже называлъ его Вилльямомъ, точь-въ-точь какъ въ бывалые времена, когда Доббинъ и Джорджъ учились вмѣстѣ въ пансіонѣ доктора Свиштеля. Такая благосклонность доставляла невыразимое удовольствіо честному джентльмену.
Когда на другой день во время завтрака, миссъ Осборнъ, дѣйствуя подъ вліяніемъ сатирическаго направленія, свойственнаго ея лѣтамъ, произнесла нѣсколько легкомысленныхъ и довольно колкихъ замѣчаній относительно наружности и обращенія майора, мистеръ Осборнъ прервалъ ее на половинѣ фразы и сказалъ:
— Вздоръ вы говорите, миссъ Осборнъ, было бы вамъ это извѣстно, сударыня. Вы бы съ радостію согласились вручить свое сердце майору, да только виноградъ-то еще слишкомъ зеленъ для насъ съ вами: не такъ ли? Ха, ха, ха! майоръ Вилльямъ — прекраснѣйшій джентльменъ.
— Правда ваша, дѣдушка, правда! подтвердилъ мастеръ Джорджъ одобрительнымъ тонозгъ.
И подбѣжавъ къ старому джентльмену, онъ началъ, съ особенною нѣжностію, разглаживать его сѣдые бакенбарды и цаловать его въ лицо. Вечеромъ въ тотъ же день юный джентльменъ разсказалъ эту исторію своей матери, и мистриссъ Эмми вполнѣ соглаеилась съ мнѣніемъ сына.
— Конечно твоя правда, мой милый, сказала она, — отецъ твой всегда отзывался о немъ съ хорошей стороны. Вилльямъ благороднѣйшій и, что всего лучше, самый правдивый джентльменъ.
Легкій на поминѣ, Доббинъ скоро вошелъ послѣ этой интересной бесѣды, распространившей краску на лицѣ мистриссъ Эмми. Смущеніе ея увеличилось еще больше, когда маленькій шалунъ принялся разсказывать вторую часть исторіи, происходившей на Россель-Скверѣ.
— Знаешь ли что, Доббинъ? сказалъ мастеръ Джорджъ, — одна прекрасная особа съ необыкновенными талантами хочетъ выйдти за тебя замужъ. Она румянится каждый день, носитъ фальшивую косу, фальшивые локоны, и бранитъ прислугу отъ утра до вечера.
— Кто же это? спросилъ Доббинъ.
— Тётушка Осборнъ, отвѣчалъ мальчикъ, — такъ по крайней мѣрѣ сказалъ дѣдушка. И право бы, очень недурно, еслибъ ты вздумалъ породниться съ нами. Меня ужь давно забираетъ охота величать тебя дядюшкой.
Въ эту минуту послышался изъ ближайшей комнаты дрожащій голосъ старика Седли. Амелія ушла, и смѣхъ прекратился.
Было ясно для всѣхъ, что мнѣнія старика Осборна и образъ его чувствованій измѣнялись мало-по-малу. Повременамъ онъ разспрашивалъ Джорджиньку о его дядѣ и смѣялся отъ души, когда мальчикъ каррикатурилъ и передразнивалъ мистера Джоя. Разъ, однакожь, онъ сдѣлалъ внуку довольно строгое замѣчаніе на этотъ счетъ.
— Это нехорошо, сэръ, и неуважительно, когда молодежь позволяетъ себѣ смѣяться надъ старшими родственниками, сказалъ старикъ. Если вы вздумаете сегодня выѣхать, миссъ Осборнъ, прошу васъ завезти мою карточку мистеру Джозефу Седли: слышите ли? Между мною и этимъ джентльменомъ никогда не было ссоры.
Получивъ эту карточку, сановникъ Индіи не замедлилъ отправить и свою. Вслѣдъ затѣмъ мистеръ Джой и майоръ Доббинъ получили торжественное приглашеніе на Россель-Скверъ, гдѣ изготовили для нихъ обѣдъ, блистательный и глупѣйшій, какой когда-либо давали въ домѣ мистера Осборна. Столъ нагруженъ былъ весь фамильнымъ серебромъ и гости приглашены были изъ разныхъ кварталовъ столицы. Мистеръ Седли удостоился чести идгти въ столовую подъ руку съ миссъ Осборнъ, и старая дѣвица была съ нимъ необыкновеяно любезна и мила, между-тѣмъ какъ съ майоромъ едва пролепетала нѣсколько словъ. Мистеръ Доббинъ, застенчивый и робкій, сидѣлъ вдалекѣ отъ нея, подлѣ самого хозяина дома. Джой замѣтилъ съ великою торжественностію, что черепаховый супъ былъ превосходенъ во всѣхъ отношеніяхъ, и любопытствовалъ узнать, откуда мистеръ Седли получилъ такую отличную мадеру.
«Это еще остатокъ отъ винъ Седли», прошепталъ буфетчикъ своему господину.
— Я купилъ это вино уже давно, лѣтъ двадцать назадъ, и обошлось оно мнѣ очень дорого, громко сказалъ мистеръ Осборнъ своему гостю, и тутъ же добавилъ на ухо своему сосѣду, что этотъ сортъ мадеры пріобрѣтенъ на аукціонѣ изъ погребовъ «этого стараго банкрота».
Нѣсколько разъ въ этотъ день начиналъ онъ разспрашивать — о комъ бы вы думали? — о мистриссъ Джодржъ Осборнъ, и можно заранѣе представить, съ какимъ краснорѣчіемъ мистеръ Доббинъ принялся развивать свою задушевную, тему. Живо и подробно онъ изобразилъ старику ея страданія, пламенную любовь мистриссъ Эмми къ супругу, котораго она обожаетъ до сихъ поръ, нѣжную любовь къ родителямъ, и рѣдкое самоотверженіе, на которое она обрекла себя, разставаясь съ своимъ сыномъ.
— Вы не можете представить, сэръ, что она вытерпѣла, сказалъ честный Доббмнъ дрожащштъ голосомъ, — и я надѣюсь, сэръ, даже увѣренъ, что вы помиритесь наконецъ съ несчастной вдовой. Пусть Амелія разлучила васъ съ сыномъ, но зато теперь она отдала вамъ своего собственнаго сына, и если вы любили нѣкогда вашего Джорджа, могу васъ клятвенно увѣрить, что она любитъ своего Джорджиньку вдесятеро больше.
— Клянусь честью, сэръ, вы — благороднѣйшій человѣкъ.
И больше ничего не сказалъ въ отвѣтъ мистеръ Осборнъ. Ему въ голову не приходило до сихъ поръ, что вдова должна была чувствовать какую-нибудь горесть послѣ разлуки съ сыномъ, поставленнымъ на джентльменскую ногу въ домѣ своего дѣда. Примиреніе казалось близкимъ и неизбѣжнымъ, и сердце Амеліи уже начинало трепстать при мысли о страшной встрѣчѣ съ отцомъ своего мужа.
Этого, однакожь, не случилосъ. Медленная болѣзнь старика Седли, и кончина его, отсрочили на неопредѣленное время свиданіе невѣстки съ тестемъ. Эта катастрофа и другія событія, случившіяся въ послѣднее время, произвели, повидимому, гибельное впечатлѣніе на организмъ мистера Осборна, и онъ началъ слабѣть съ каждымъ днемъ. Духъ его былъ также неспокоенъ. Нѣсколько разъ посылалъ онъ за своими нотаріусами, и сдѣлалъ вѣроятно какія-нибудь измѣненія въ своемъ духовномъ завѣщаніи. Докторъ, признавшій его взволнованнымъ и растроеннымъ, предписалъ кровопусканіе и морской воздухъ, по старый джентльменъ не выполнилъ ни одного изъ этихъ рецептовъ.
Однажды, когда мистеръ Осборнъ не явился къ завтраку въ урочный часъ, каммердинеръ, заглянувъ въ его уборную, нашелъ своего господина лежавшимъ въ обморокѣ у ногъ туалетнаго стола. Извѣстили объ этомъ миссъ Осборнъ, послали за докторами, Джорджинька не пошелъ въ пансіонъ, явились кровопускатели съ ланцетами и рожками. Осборнъ приведенъ былъ въ чувство, но уже не могъ говорить, хотя два или три раза употребилъ отчаянныя усилія для произнесенія какихъ-то словъ. Черезъ четыре дня онъ умеръ. Доктора разъѣхались, гробовщикъ и его работники забрались наверхъ, и ставни были закрыты на лицевой сторонѣ, выходившей на Россель-Скверскій садъ. Буллокъ, сломя голову, прибѣжалъ изъ Сити.
