Сигрид Унсет - Мадам Дортея
— Мне тоже! — Вильхельм осмелился прикоснуться к ее шее. — А ты еще и работала весь день…
— Подумаешь! Нынче всем досталось! — Она посмотрела ему в глаза и улыбнулась своей сердечной улыбкой, не сделав никакой попытки освободиться от его теплой руки; тогда рука, скользнув вниз по шее, коснулась маленькой нежной груди…
Я касаюсь ее груди, подумал Вильхельм и вспомнил, что ему всегда было смешно, когда герои Хольберга говорили: «Коснуться ее груди… Моя прекрасная йомфру… Я ощутил ее грудь…» Ах, ему было так приятно сидеть здесь и ласкать маленькую девичью грудь Туры… Он придвинулся ближе и другой рукой обнял ее талию. От ее тела шел пряный запах, совсем как от влажных, полураскрывшихся листьев черемухи… Только от черемухи тянуло холодом, а от Туры исходило чарующее тепло… Он поднял руку к лицу и понюхал свои пальцы. От них пахло черной смородиной, как в жаркий солнечный день, когда он украдкой рвал в саду эти дивные ягоды. Вильхельм снова спрятал руку у нее под сорочкой и обхватил ее нежную грудь.
— Тура, какая ты красивая! Самая красивая из всех здешних девушек! Красивее самой невесты…
— Да что ты! Я же дочь бедной вдовы, хотя моя матушка и сестра самого ленсмана. А Ингебьёрг единственная дочь Ларса Гуллауга…
— Ну и что с того, что вы небогаты, разве это мешает тебе быть красивой?..
— Мало кто считает меня красивой. — Она улыбнулась, но ее прекрасные темные глаза грустно смотрели на синеющую долину.
— Тура, милая Тура, если б ты знала, как ты мне нравишься!
— Я это заметила. — Она тихонько, словно насмешливо, засмеялась.
Вильхельм прижался к ней, по спине у него как будто пробегала сладостная рябь.
— Можно тебя поцеловать?
— Нет, вот это нельзя, — добродушно ответила она, но даже не шелохнулась, чтобы освободиться из его рук; тогда он обхватил ее голову и повернул к себе. Щека Туры была прохладная, гладкая и шелковистая, наконец его губы нашли ее, они приоткрылись, и он поцеловал открытый рот девушки — опьянев от восторга, он все целовал и целовал Туру…
Но вот она вывернулась, и его губы скользнули по ее щеке.
— Ну, хватит, хорошего помаленьку, — сказала она, едва сдерживая смех. — Ты славный парень, Вильхельм…
Он рассмеялся и нырнул головой в складки ее юбки:
— Значит, я тебе нравлюсь? Нравится, когда я целую тебя?..
— С чего ты взял?.. — Тура запустила пальцы в его рыжий чуб и растрепала его. — Ох, Вильхельм, Вильхельм… — Потом она развязала ленту, которой была завязана его косица, распустила ее, так что волосы свободно упали ему на лицо, взяла их в руки и подергала: — До чего же ты рыжий, Вильхельм, я таких еще не видела. — Ее смех звучал как ласка.
Он обхватил рукой ее щиколотку над туфлей с пряжкой — какая она тонкая и изящная! Голень же в грубом вязаном чулке была полная и крепкая. Но когда его рука поползла под юбками к теплой обнаженной коже над коленом, Тура сразу рванулась:
— Нет, Вильхельм… веди себя, как люди… этого я не хочу…
Вильхельм догадывался, что на самом деле Тура так не думает, и продолжал шарить рукой под юбками. Тогда она крепче схватила его за волосы и оттолкнула от себя:
— Веди себя как подобает, малыш…
Вильхельм замер от удивления, но она не сердилась, с лукавой улыбкой она поправила кофту и стала застегивать пряжки.
— Наверное, нам пора возвращаться?..
— Тебе холодно? Возьми… — Он сдернул с себя сюртук и накинул его ей на плечи. Он был не прочь показать, что его черный шелковый жилет был с длинными рукавами[32] и что рубашка украшена кружевным жабо.
— А теперь будет холодно тебе, — сказала Тура, но не двинулась с места, перебирая пальцами металлические пуговицы на его сюртуке и разглядывая их. Вильхельм снова обнял ее за талию и поправил сюртук так, чтобы он укрывал их обоих.
И он думал, что любит эту насмешницу Матильду Хаусс! Как он всегда боялся, что она поднимет его на смех, у него начинало стучать сердце, когда он, набравшись храбрости, заговаривал с ней! А Тура… Тура тоже смеялась над ним, но так весело и ласково, что он был готов без конца слушать ее нежный смех. А как она красива!.. Вильхельм вспомнил, как однажды на Рождество поцеловал Матильду, они играли в фанты. Господи, такого жеманства он еще не видывал…
Тура не говорила ни да ни нет, но теперь Вильхельм уже понимал, что это означает. Они снова начали целоваться. Наконец Тура положила конец поцелуям — она отвернула лицо и заговорила о поездке на сетер.
— Тебе нравится в Люнде? Ведь моя бабушка очень строгая?
— А ты знаешь… — Было уже совсем темно, и Вильхельм скорее угадывал, чем видел, что Тура улыбается. — Твоя бабушка получила премию в Сельскохозяйственном обществе, потому что у нее в усадьбе выткали тысячу локтей всякой тканины, и шерстяной и льняной. Так что, сам понимаешь, девушки тут без дела не сидят… Но я не жалуюсь, мадам Элисабет вообще-то добрая и справедливая хозяйка.
— А я и не знал, что бабушка получала какие-то премии. Вот ленсман в прошлом году получил серебряную медаль за осушение болот и увеличение пахотных земель.
— Тут премий хватает. И ничего удивительного в этом нет, вон у него сколько помощников. Мой отец умер, так и не успев расчистить нашу землю после сильного наводнения, убрать камни, сделать плотину…
Должно быть, уже наступила полночь, самое темное время суток. Окутанная сумерками Тура рассказывала Вильхельму о своем доме, он слушал с участием. Когда ее мать, выйдя замуж, приехала в Сюнстеволл, это была большая и богатая усадьба, но через год, в 1772 году — тогда как раз родился старший брат Туры, — случилось сильное наводнение. Большая часть пашни была погребена под камнями и песком, в усадьбе пострадали почти все дома и постройки. Тура родилась и выросла в Сюнстеволлхагане, маленьком хуторе, который ее отец прежде сдавал в аренду, теперь семья поселилась там, пока отец очищал свои поля от камней. Но он умер, так и не завершив этого дела, — Туре тогда было пять лет. Его смерть стала тяжелым ударом для матери, которая была слаба здоровьем и не могла держать даже такую маленькую усадьбу. Младших детей раздали по родственникам. Сюнстеволл перешел старшему брату, и он продолжал расчищать то, что не успел расчистить отец. Но тут случилось еще одно наводнение и снова погубило землю. Тура уже не верила, что когда-нибудь вернется домой к своим близким…
Вильхельм не отпускал руку Туры и время от времени нежно пожимал ее, а она продолжала рассказывать, спокойно и ровно. Даже серьезная, она казалась ему обворожительной.
Наконец голод напомнил им о себе — ведь они сегодня не ужинали! Однако Тура не сомневалась, что этой беде легко помочь.
Уже светало, когда они рука об руку возвращались в усадьбу. Пустынную дорогу освещала луна, но самой луны на посветлевшем небе было почти не видно.
Люди им попались только у самой усадьбы — на обочине спали два парня.
— Гляди-ка, один из них Клаус! Может, разбудишь его? — встрепенулась Тура.
— Захочет, так и сам доберется до дому, небось не в канаве валяется, — беззаботно ответил Вильхельм.
В усадьбе Тура повела Вильхельма к старому низкому домишке, зажатому между большими домами. Она сказала, что в этом доме мадам Элисабет угощала кофе некоторых избранных гостей, — может, в кофейнике осталось немного кофе.
В старом доме царил полумрак — от тлеющих в открытом очаге углей к волоковому отверстию в крыше поднимался синий дымок, через отверстие в дом заглядывали стебли, свисавшие с дерновой крыши. На скамьях, прибитых к стенам, и в темных углах слышались сопение и храп — Вильхельм со стыдом вспомнил, что пренебрег своими обязанностями, — он как шафер должен был сопровождать дядю Уле в комнату молодых. Теперь-то Уле и Ингебьёрг уже давно спали. Впрочем, не он один забыл о своих обязанностях — Вильхельм видел на дороге и других шаферов…
Тура нашла большую кружку и нацедила из кофейника, стоявшего на краю очага, немного кофе, почти одну гущу. В комнате было душно, пахло потом и табачным дымом — миска с полными и наполовину выкуренными трубками стояла на столе среди корзин со сдобой, это были остатки присланных на свадьбу угощений. Тура выбрала немного аппетитных плюшек и печенья, налила в кружку молока и взяла в губы кусочек бурого сахара:
— Пошли!..
В доме были небольшие сени и там, стоя, они совершили свою трапезу. Тура раскусила сахар и половину протянула Вильхельму, они по-очереди пили молоко, ели вафли, печенье и плюшки, смеясь, сами не зная чему.
Было уже совсем светло, когда они наконец решили, что пора лечь спать.
— Последний поцелуй, Тура… — В сенях их никто не видел. Вильхельм уже знал, что можно не дожидаться ответа. Поцелуй был долгий и сладкий, Тура доверчиво обвила руками его шею. Но посреди поцелуя она зевнула так, что у нее щелкнула челюсть.
