Иван Шмелев - История любовная
– Какая я такая?! – крикнула она злым шипом. – Вы меня где видали?! Со мной гуляли?! Что ко мне дураки-то лезут, так – такая?! Почестнее вашей шлюхи!…
– Не смей оскорблять её! Не смеешь!…
Я поднял палец. Она вдруг плюнула и растерла.
– Шлюха и есть шлюха! Нате вот вам, отдайте… вашей шлюхе!…
Она сунула руку за матроску и вышвырнула клочок картона.
– Не надо… – зашептала она, закрывая лицо руками, – не надо вашего ничего… не надо… ду-ра!…
Я узнал свою карточку, которую она стащила из альбома.
– Ааа… – услыхал я всхлипы.
Она уткнулась в стену. Плечи ее дрожали, трепетали. Меня пронизало болью. Я подошел, коснулся… Она рванулась:
– Оставьте… не трожьте меня!… – всхлипнула она громче и затряслась по-детски. – Не тро… жьте… ох, не трожьте!… ой, не могу… закричу сейчас… не трожьте!
Я страшно испугался, растерялся. Такое же было у тети Маши, когда расстроилась ее свадьба с паркетчиком. Она закричала курицей и хотела скакнуть в окошко.
– Паша, голубушка… миленькая, не плачь… ну, Паша… – успокаивал я ее, поглаживая по кофточке.
Она стала еще сильнее плакать. Я почувствовал жалость к ней, что-то еще сильнее, – и мне захотелось ее обнять. Я обнял ее за талию. Она затихла.
– Пашечка, успокойся… это все глупости… – бормотал я в волнении, чувствуя, как она дрожит. – Ах, Паша…
И я поцеловал ее возле ушка.
Но тут… пол подо мной поехал, словно меня ударили.
– Вот так… пре-красно!… – услыхал я ужасный голос.
У лестницы из столовой стояла тетка, как привидение! Она держала полосатую подушку и зачем-то качала ею. И головой качала. Паша пропала, юркнула в свою каморку. А я остался. Осталась и тетя Маша, качала своей подушкой.
– Поди-ка сюда, господин хороший…
И поманила пальцем. Я подошел покорно.
– Это… что же?… – сказала она, как мертвая.
– Ужасная история, тетя… ужа-сная!… – угрожающим голосом сказал я. – Она чуть не умерла! Она… – я уже нашел выход, – лежала без помощи на полу, в истерике… Я выбежал из комнаты и подал помощь, как… беззащитному существу…
– Что ты мне…? – горячо зашептала тетя Маша, – я сама видела, как ты… сделал это?!
– Что же я такое сделал? Не понимаю… – горячо зашептал и я. – Я, я поднял и… стал уговаривать…
– Ты… ее… целовал! – выговорила с трудом тетка. – Ты занимаешься… развра-том?! С таких лет… У тебя с ней роман! Ну-ну… я уж теперь… У тебя… ро-ман?!
– Роман?! – в ужасе вскрикнул я, и слово «роман» показалось мне страшным. – Вы ска-же-те… Вот, могу перекреститься! – и я перекрестился. – Я ее уговаривал, шептал ей – «успокойся, не придавай значения»! Вы сами понимаете, милая тетя Маша, что для невинной девушки значит, когда оскорблена ее честь! Да, ей нанесли ужасное оскорбление! Сейчас на дворе… Можете спросить Катерину, скор-нячиху… В Пашу влюбился Мишка, а кучер ее ударил… все ругались. Паша прибежала и ляпнулась, стало ее трясти, в истерике!… Я первый пришел на помощь, бросил даже заниматься геометрией!…
– Пойдем к тебе… – сказала тетка, махнув подушкой. Она притворила дверь.
– У тебя… с ней… ро-ман! – сказала она холодным тоном, словно приговаривала меня к смерти. – Изволь мне сказать всю правду… Нет, ты прямо гляди, не саркастичествуй, а прямо… я твоя тетка… У тебя, с ней, роман! Да, ро-ман!…
– Не оскорбляйте невинных девушек, тетя Маша! – поднял я руку к небу и погрозил. – Клянусь всеми святыми, что…
– Ты с ней… – она опустила глаза к подушке, – не… У вас ничего нет?
– Ровно ничего… не понимаю, чего вы меня пытаете!… Если бы вы упали, я первый полил бы вас водой… и постарался успокоить!
– Ты успоко-ил бы!… Я тебя, перца, зна-ю!… – и она потянула меня за нос. – Вот что… Повторяй за мной: «Перед Богом клянусь…»
– «Перед Богом клянусь…» – тревожно повторил я, стараясь понять, что будет.
– …«что я провалюсь…» Повторяй, повторяй…
– Ну… «что я провалюсь…»? – повторил я отчаянно.
– …«если я соврал, что у меня ничего не было»!
– С удовольствием! – крикнул я, веря, что у меня ровно ничего не было. Разве целоваться – что-то? – «Если я соврал, что у меня ничего не было»! – И я даже добавил: «с Пашей». Ни-чего предосудительного!… Могу поклясться жизнью!…
– Ну, теперь я спокойна… – прошептала тетка, пытливо смотря в глаза. – Помни, Тоня, что это в твои годы очень вредно. Ты можешь иссохнуть, как мумия… и умереть даже! Вася Кашин от этого и помер…
– Вы можете спросить Катерину, как там дрались, а Паша убежала. Я не могу видеть женских слез, тетя, я готов кричать… и мне стало так, жалко невинную сироту, что я готов был даже целовать ее… как ребенка…
– Я знаю, что у тебя доброе сердце…
– Надо же защитить невинную женщину… то есть девушку!… И сказать, наконец, этому мужчине, чтобы он не смел оскорблять публично… У нас не трактир! – с возмущением сказал я, чувствуя нежность к Паше. – Тетя, употребите ваше влияние… вы сами понимаете, что для девушки добрая честь… И увидите, что Господь пошлет вам счастье! увидите, тетя Маша!…
– Это делает тебе честь, и я употреблю влияние… – проговорила задумчиво тетя Маша, и я услыхал, как кто-то поскрипывал за дверью.
Она, наконец, ушла, и я горячо перекрестился. У меня ничего же не было! После ужина ко мне заглянула Паша, в розовой кофточке.
– Ну и хитрущий вы! – сказала она, смеясь. – Я все слыхала…
Я учил геометрию. Приход Паши меня встревожил: опять, пожалуй, начнет про «шлюху». Она стала приготовлять постель.
– Ну и хитру-щий!…
– Вовсе я не хитрущий, а…
– …злющий, – сказала она шутя. – Пытала меня за вас Марья Михайловна… креститься заставляла! Перевести меня вниз хотят. Катерина ей наболтала бо-знать чего, Марье Михайловне… «ломовик» ей все жалился, Катерине-то…
– Чего он мог жаловаться?
– Сами знаете…
Она вдруг подбежала сзади, обняла и поцеловала в лоб. Я отстранился. Она посмотрела с болью.
– Тетка подслушать может… – шепнул я ей, играя ее рукой.
Она выпорхнула из комнаты. Я представил ее «сорокой», в голубенькой матроске…
– На лестнице скрипит что-то… – шепнула Паша, заглядывая из коридора.
И пропала. На лестнице скрипело. Я раскрыл готовальню и вынул циркуль.
– Не спишь еще?… – пытливо спросила тетка.
– Поспишь тут, с чертовой геометрией!… Тысяча чертежей… – тыкал я циркулем, – концентрические окружности, сегменты, хорды, секторы, касательные!… Можно с ума сойти. И со всякими пустяками пристают.
– То-ня… – сокрушенно сказала тетка. – У меня болит сердце, за тебя. Поклянись, что у тебя… нет с ней…
– Чего у меня нет?! – с недоумением спросил я.
Она покачала головой, словно прощалась со мной навеки.
– И ты не знаешь, что я хочу сказать?…
– Не знаю…
– Ты… не знаешь?! – впивалась она глазами. – Неужели ты и в самом деле еще не знаешь?…
– Уверяю вас, не знаю. Объясните, пожалуйста…
– К Паше… ты ничего не чувствуешь?…
– А что же мне к ней чувствовать? – сказал я, глядя на потолок, словно решал задачу. – Я ее не ругаю… Только не люблю, когда она убирает на столе, путает мои тетрадки! Если бы у нас был лакей… Лакеи всегда понятливей.
– Ну, учи екзамены, Бог с тобой. Ты добрый мальчик. Она перекрестила меня и пошла к Пашиной каморке.
Минут через десять она ушла. Сейчас же вьюркнула Паша.
– Тоничка, Тоничка… вы знаете? что она мне сказала!… – фыркала Паша в руки, – сказала, что… – она перегнулась и замоталась в смехе, – сказала… что вы… младенчик!., ничево-шеньки-то не знает!…
Я только теперь увидел, что она опять в голубенькой матроске.
– Нравится вам, ка-кая?… – повертелась она «сорокой». – Я знаю, мужчины любят… все барышни пошили!
Она подошла так близко…
– Паша… – прошептал я, – ты, прямо… – вертелось в голове – «вакханка», но я сдержался, – прямо, весенняя…
Она протянула руки, и мы зацеловались.
– Опять любишь?… Никогда не разлюбишь?… Мой будешь…? – шептала она, целуясь.
Я ничего не слышал. Она метнулась. Я видел ее кудряшки, заломленный воротник матроски…
– Боюсь, еще подкрадется… – шепнула она от двери. – Ми-лый!…
Она поцеловала воздух и пропала.
Я долго не мог заснуть. Лежал и думал: «Но ведь я же люблю ее! это же преступно, – любить двоих?»… Но Паша совсем вакханка… Кажется, шептала… – «приду к тебе…» или – «можно прийти к тебе?…»
XXXVII
Приснилась Паша. Подошла к двери и открыла. Стоит, не входит. Она полураздета, в одеяле. Словно чего-то ждет. В коридоре совсем темно, и что-то там есть, опасное, – будто бы тетя Маша или кучер. Я показываю – иди скорей! Мне мучительно хочется, чтобы Паша скорей вошла – и сейчас же на ключ запремся. Но Паше, должно быть, стыдно. Одеяло на ней лоскутное. «Куплю ей одеяло, как у тетки, стеганное цветочками, розовое!» – подумал я. А Паша стоит и манит: скорей идите! Мне стыдно, что я раздетый, и захватывающе приятно, до щекотки, что Паша хочет войти ко мне… И я полетел, как птица. Такая радость!… Стоит ударить ногой, подпрыгнуть, – и вот я легко летаю, плыву, как воздушный шар. Полетел к Волокитину и сел у дома. Виден наш сад с березами. Хочется крикнуть Паше: «Смотри, летаю…!» – как вдруг выбегает Волокитин, в одной рубашке, и прямо бежит, где Паша. Я хочу полететь на помощь, но ноги мои увязли. А там – орут!… Волокитин орет ужасно. Это его бьет кучер?… Может совсем убить!… И я просыпаюсь в страхе.
