Пэлем Вудхауз - Вся правда о Муллинерах (сборник)
Презирать его за честную бедность она не могла. Доход у него был вполне приличным.
Услышать о нем что-нибудь плохое она не могла. Его прошлое было безупречно.
Иметь что-либо против его внешности она не могла, ибо — как и у всех Муллинеров — его облик был безоговорочно симпатичным, а под некоторыми углами и обаятельным. К тому же девушка, которая выросла в доме, где имелся отец, занимавший видное место среди химер, украшающих кенсингтонские водосточные трубы, а также парочка недочеловеков, вроде ее братьев Сиприена и Джорджа, вряд ли могла быть уж слишком придирчивой к мужской красоте. Сиприен был бледный, тощий и писал критику на художников для еженедельников, а Джордж был толстый, розовый и обходился без каких-либо оплачиваемых занятий, так как еще в нежном возрасте весьма преуспел в искусстве вытряхивать из друзей и знакомых небольшие суммы взаймы.
Игнатиуса осенила спасительная мысль: один из братьев вполне мог располагать секретной информацией касательно этой проблемы. Они часто бывали в обществе Гермионы, и она, конечно же, могла упомянуть, что именно в нем заставляет ее с таким постоянством отвергать любовь достойного человека. Он заглянул к Сиприену и без обиняков изложил ему все. Сиприен слушал внимательно, поглаживая худой рукой левую бакенбарду.
— А? — сказал Сиприен. — Субъект ощущает нежелание девушки взвесить матримониальное предложение?
— Ощущает, — сказал Игнатиус.
— И растет недоумение, почему нет никакого продвижения вперед?
— Растет.
— И встает вопрос о причине?
— Встает, причем неоднократно.
— Ну, если есть желание услышать правду, — сказал Сиприен, поглаживая правую бакенбарду, — то, как мне известно, Гермиона говорит, что ты слишком похож на моего брата Джорджа.
Игнатиус пошатнулся и отступил на шаг.
— Похож на Джорджа?
— Так она говорит.
— Но я никак не могу быть похож на Джорджа. Никакой человек не может быть похож на Джорджа.
— Субъект сказал только то, что слышал.
Игнатиус вышел из комнаты, еле держась на ногах и пошатываясь, очутился на Фулемроуд и кое-как добрел до «Козы и бутылки», куда и свернул, чтобы восстановить силы бодрящим напитком. И первым, кого он увидел в баре, был Джордж, принимающий свою утреннюю дозу.
— Эгей! — сказал Джордж. — Эгей, эгей, эгей!
Он выглядел даже более толстым и розовым, чем обычно, так что теория, будто он может хоть немного походить на такое прискорбное нечто, вызвала у Игнатиуса брезгливое омерзение, и он решил выслушать второе мнение.
— Джордж, — сказал он, — у тебя есть хоть какое-то предположение, почему твоя сестра Гермиона отвергает мою руку и мое сердце?
— Имеется, — сказал Джордж.
— Имеется? Так почему же?
Джордж допил стопку.
— Ты спрашиваешь меня почему?
— Да.
— Ты хочешь знать причину?
— Хочу.
— Ну так, начать с того, — сказал Джордж, — не можешь ли ты одолжить мне фунт до среды без задержки?
— Нет, не могу.
— И даже полфунта?
— И даже полфунта. Будь добр, не уклоняйся от темы и объясни мне, почему твоя сестра не хочет даже смотреть на меня?
— Объясню, — сказал Джордж. — Мало того что ты по натуре жмот и скаред, Гермиона утверждает, что ты еще слишком похож на моего брата Сиприена.
Игнатиус зашатался и упал бы, если бы прежде не подсунул ногу под стойку.
— Я похож на Сиприена?
— Так она говорит.
Склонив голову, Игнатиус покинул бар и вернулся к себе в студию поразмышлять. Он был поражен в самое сердце. Он искал секретную информацию, и он ее получил, но никто не мог потребовать, чтобы она его обрадовала.
Он был не только поражен в самое сердце, но и ошарашен. С некоторой натяжкой еще можно было допустить, что человек походит на Джорджа Росситера. И он допускал, что человек — при условии, что Природа сыграла с ним скверную штуку, — мог бы выглядеть, как Сиприен. Но не мог же человек походить разом на них обоих и остаться в живых!
Взяв лист бумаги и карандаш, он принялся составлять список качеств и характерных черт обоих братьев, разнося их по параллельным столбцам. Кончив, он начал тщательно изучать результаты. И вот что он написал:
Джордж
Морда, как у свиньи
Прыщи
Профессиональный
паразит
Говорит «эгей!»
Хлопает по спинам
Обжора
Рассказывает анекдоты
Липкие пальцы
Сиприен
Морда, как у верблюда
Бакенбарды
Пишет критику на художников
Говорит «субъект»
Испускает противные смешки
Вегетарианец
Декламирует стихи
Костлявые пальцы
Он нахмурил брови. Тайна осталась тайной. Но затем он прочел последний пункт.
Джордж
Заядлый курильщик
Сиприен
Заядлый курильщик
Игнатиус Муллинер содрогнулся. Вот наконец-то он — общий фактор. Неужели?.. Возможно ли?..
Единственный логический вывод. Однако Игнатиус отбивался от него, сколько хватало сил. Любовь к Гермионе была путеводной звездой его жизни, но следом, отставая лишь на полголовы, к финишу устремлялась его любовь к своей трубке. Неужто он должен выбирать между ними?
Способен ли он на подобную жертву?
Игнатиус заколебался.
И тут его взгляд упал на одиннадцать фотографий Гермионы Росситер, взирающих на него с каминной полки, и ему почудилось, что они одобрительно улыбаются. Он отринул колебания. С тихим вздохом, который мог бы вырваться у любящего отца в русских степях, когда ради своего спасения он вынужден выбрасывать родных детей через задок саней мчащейся за ними волчьей стае, он вынул трубку изо рта, собрал остальные свои трубки, свой табак, свои сигары, аккуратно завернул их и, позвав уборщицу, приходившую убирать его студию, вручил ей сверток для передачи ее супругу, весьма достойному человеку по фамилии Перкинс, который из-за стесненного финансового положения курил, как правило, только то, что ему удавалось подобрать с тротуаров.
Игнатиус Муллинер принял великое решение.
Как известно тем из вас, кто испробовал это на опыте, смертоносные последствия отказа от курения редко дают о себе знать в полную силу сразу же после разрыва с табаком. Процесс развивается постепенно. Наоборот, на первой стадии пациент не только не испытывает каких-либо неудобств, но весело разгуливает, надуваясь своего рода газообразной духовной гордостью. И на следующий день Игнатиус все утро, выйдя из дома, испытывал пренебрежительную жалость ко всем тем согражданам, из чьих ртов торчат трубки и сигареты. Он чувствовал себя как святой, который, ведя аскетическую жизнь, очистился от любых низменных эмоций. Он жаждал поведать этим заблудшим о пиридине и тяжелом раздражении, вызываемом этим веществом в горле и других слизистых тканях при вдыхании табачного дыма, в котором оно злокозненно прячется. Ему хотелось ухватить за рукав людей, посасывающих сигары, и поставить их в известность, что табак содержит немалое количество газа, известного под названием угарного, или окиси углерода, который, прямо действуя на пигмент крови, образует с последним столь стойкое соединение, что красные кровяные тельца уже не в состоянии доставлять кислород тканям тела. Он томился желанием объяснить им, что курение — всего лишь привычка, от которой человек способен избавиться ценой легчайшего усилия воли в любой момент, когда пожелает. И лишь после того, как он вернулся к себе в студию, чтобы наложить завершающие мазки на полотно, предназначенное для выставки в академии, начался переход к следующей стадии.
Он вкусил второй завтрак художника, состоявший из двух сардинок, мосла ветчины и бутылки пива, и тут, едва его желудок обнаружил, что завтрак не будет завершен покуриванием трубки, на Игнатиуса навалилось странное ощущение пустоты и потери, родственное тому, которое испытал историк Гиббон, завершив свою многотомную «Историю упадка и разрушения Римской империи». Симптомами были неспособность что-либо делать и подавленность, будто он только что потерял близкого друга. Жизнь, казалось, утратила всякий смысл. Он бродил по студии, преследуемый ощущением, что не делает чего-то, что должен был сделать. Время от времени с его губ срывались пузырьки, и раза два его зубы щелкнули, словно он сомкнул их на том, чего между ними не было.
Им овладела сумеречная скорбь. Он взял свою гавайскую гитару, инструмент, которому, как я уже упоминал, был очень привержен, и некоторое время наигрывал «Миссисипи», тоскливую негритянскую песню. Но меланхолия не рассеивалась. И теперь Игнатиус словно бы обнаружил причину. Беда была в том, что он творил слишком мало добра.
