Оулавюр Сигурдссон - Избранное
— Я не тороплюсь, — ответил я.
— Тогда давайте забежим в мою контору, это на Эйстюрстрайти, тридцать два.
Мы молча миновали несколько магазинов, вошли в каменный дом и по широкой лестнице поднялись на третий этаж. Мой спутник вытащил из кармана связку ключей, отпер дверь и сказал: «Прошу». Контора мне показалась не совсем обычной. В ней никого не было, шторы на окнах отсутствовали, вся мебель состояла из двух сравнительно новых письменных столов соснового дерева, трех старых стульев и нескольких полок на стене, пустых, как непроданные гробы. На одном из столов стоял телефон и лежала телефонная книга, на другом стояли пепельница и чернильница, лежала стопка бумаги и несколько датских журналов — «Родной очаг» и «Семейный журнал». Я не увидел ни сейфа, ни какого-нибудь запирающегося тайника, ни других предметов, украшающих большинство контор, вроде пишущей машинки, арифмометра, писем, документов, книг с записями кредита, не говоря уже про разные мелочи типа сшивателей, дыроколов, штемпелей, губок, красочных реклам и календарей. Вальтоур Стефаун Гвюдлёйхссон распахнул дверь в маленькую комнатку позади конторы, скинул пальто, повесил его на плечики, а шляпу на крючок. Я увидел конец кушетки, раковину с двумя кранами, полотенце и зеркало. Он сразу же вернулся в контору и закрыл за собой дверь.
Указав мне на стул, он сел напротив меня за один из столов, провел ладонью по своим волнистым каштановым волосам, солидно откашлялся и слегка нахмурился. Костюм у него был почти так же великолепен, как и пальто, шляпа и туфли. Я обратил внимание, что запонки у него были разные: одна представляла собою блестящий, как золото, кружок, другая — голубой эмалевый клинышек. Я вдруг начал проникаться симпатией к этому незнакомому человеку, он показался мне дружелюбнее, чем раньше, серо-карие глаза его располагали к доверию и откровенности. Вместе с тем у меня сложилось впечатление, что человек он настырный и любитель красивой жизни.
— Приятно встретиться с молодым поэтом, — сказал он. — Вы много выпустили книг?
— Ни одной.
— И все же я что-то написанное вами читал. Только не помню, стихи или прозу.
— Я бы не назвал это стихами, — ответил я и только собрался сообщить ему, что уже покончил с этим ребячеством, как он спросил, сколько мне лет, и я ответил, что мне двадцать один год.
— Что, двадцать один? — переспросил он и бросил быстрый взгляд на портрет девушки на обложке датского журнала. — Стало быть, вам двадцать один год. Отличный возраст. Студент?
Я робко сообщил, что экстерном кончаю гимназию, выбрав филологический уклон[25], но еще не решил, учиться ли дальше. Во всяком случае, в настоящий момент я занимаюсь мало.
— Аттестат зрелости — не главное в жизни, окончить реальное училище, ей-богу, вполне достаточно, — сказал он. — Вы родились в Рейкьявике?
— Нет, я из Дьюпифьёрдюра.
— Очень хорошо. Сестра моей матери переехала туда несколько лет тому назад. Ее зовут Вильборг Пьетюрсдоухтир. Вы знаете ее?
— Да, это жена Йоуакима Йоунссона.
— Совершенно верно, она вышла замуж за какого-то Йоуакима, кажется кузнеца. Как она поживает?
— Неплохо, в общем, ничего. Правда, я не был в Дьюпифьёрдюре уже три года.
— Ваши родители там живут?
— Нет, я воспитывался у бабушки. Она умерла.
— Холостяк?
— Да, — ответил я и, спохватившись, добавил: — Я считаю себя помолвленным с одной девушкой.
К моему великому удивлению, это сообщение так развеселило его, что он, казалось, с трудом сдержал смех. Затем он посерьезнел, снова стал похожим на государственного мужа и принялся вертеть в руках авторучку.
— Вы, Паудль, наверное, сильны в исландском?
— Нет, — чистосердечно признался я, — к сожалению, это не так. Я знаю только тот исландский, которому научился у моей покойной бабушки.
— Вы когда-нибудь держали корректуру?
— Нет, — удивленно ответил я.
— И не писали статей в газеты и не переводили рассказов?
— Нет.
— А выпить любите?
— Сам не знаю. Я пробовал спиртное всего два раза в жизни.
— Чем вы занимаетесь — помимо литературы? На что живете?
Зачем он привел меня в эту странную контору? Выпытывать подноготную? У меня не было ни малейшей охоты посвящать незнакомого человека в мои личные дела, но тем не менее я сообщил, что прошлое лето провел на строительстве дороги, а теперь ищу работу.
— Вы состоите в каком-нибудь политическом союзе?
— Я никогда не интересовался политикой.
— Превосходно, стало быть, такой же независимый, как и я, — сказал он, протягивая мне руку. — Не перейти ли нам на «ты»?
Он поднес вечную ручку ко рту, словно губную гармошку, устремил задумчивый взгляд в потолок и принялся отстукивать носком ботинка какую-то мелодию. Видимо, он решил, догадался я, что уже в достаточной мере проявил любезность, и желает закончить беседу. Все, однако, оказалось не так.
— У тебя нет работы, — вдруг сказал он, — а у меня нет приличного и честного журналиста. Что скажешь, если я тебе предложу поступить ко мне?
Прежде чем я успел вникнуть в смысл его фантастического предложения, он встал и принялся расхаживать по комнате. Потом сообщил, что еще летом задумал издавать журнал и в первой половине августа съездил в Данию, чтобы предварительно набраться опыта. Начать издание планировал с осени, однако так не получилось, в частности из-за того, что прежний съемщик этого помещения, фирма «Бьёрднссон, Йонссон и Ко», переехал в свое новое здание лишь в ноябре. Считает, ему повезло, что он разместил редакцию на Эйстюрстрайти, хорошее место в таком деле может сыграть решающую роль. К примеру, «Бьёрднссон, Йонссон и Ко». Всего несколько лет назад начали ввозить в страну дамские чулки и резиновые куклы, а теперь превратились в гигантское предприятие с миллионным оборотом. Он с улыбкой взглянул на меня. Затаив дыхание, я ждал продолжения.
— Журнал, — сказал он, расхаживая по конторе и размахивая вечной ручкой, — журнал мой будет выходить раз в неделю и посвящен будет литературе, искусству и различным культурным вопросам — во всяком случае, со временем. Вначале самое главное — это сделать журнал интересным для всех — старых и молодых, мужчин и женщин, богатых и бедных, для крестьян и для столичных жителей.
Он подчеркнул, что журнал будет совершенно аполитичным. Уже есть договоренность о сотрудничестве с Управлением культуры, и он собирается познакомить народ с его работой и штатом, публикуя как фотографии ведущих его деятелей, так и статьи о важнейших его мероприятиях. Он доверительно сообщил, что основано издание при недостатке средств, откровенно говоря, он кругом в долгах и по этой причине не может предложить мне такое жалованье, как хотелось бы. Нам обоим придется выкладываться с утра до ночи, пока журнал не окрепнет настолько, что он сможет увеличить штат.
— Понятно, — сказал я.
— Кроме того, — продолжал он, — нам придется на первых порах самим заниматься рассылкой и взысканием абонементной платы. Я попытаюсь платить тебе к весне сто двадцать пять или сто пятьдесят крон в месяц, если не вылечу к тому времени в трубу. Разумеется, я повышу тебе жалованье, если ты мне придешься по душе, а журнал будет хорошо расходиться. Ну, что скажешь?
— Хорошо, — сказал я, мысленно благодаря бога, но все-таки добавил, что с журналистикой я незнаком и не рискую говорить о своих способностях в этой сфере.
— Ну, ты-то справишься, — ободряюще сказал он, точно был уверен, что кто-кто, а я способен на великие подвиги. — Тут и говорить нечего, месяца за два нам надо сделать такой рывок, чтобы журнал стал для народа предметом первой необходимости, который будут покупать без колебаний, как… как, например, молоко.
Я кивнул. Его слова, весь его облик так вдохновили меня, что просто руки зачесались.
— Мне бы хотелось подчеркнуть один момент, — продолжал Вальтоур, глядя мне в глаза. — Я требую, чтобы все, что касается журнала, его редакции, его дел, тиража и так далее, держалось в полной тайне. Я должен быть на сто процентов уверен, что мой сотрудник не станет разглашать мои секреты направо и налево.
— Разумеется, — ответил я.
— Хорошо, стало быть, договорились?
— Да, — сказал я. — Когда приступать?
— Журнал должен выйти в начале следующего месяца. Мне тут сегодня надо переговорить с несколькими подонками, сходить в банк да уладить еще кое-какие дела. Можешь приступить завтра, суббота — день счастливый, приходи к десяти утра, я тебя введу в курс дела и передам ключи от редакции и от парадной.
Вдруг он заторопился и взглянул на часы.
— Уже больше половины первого! — воскликнул он. — А мне до обеда еще надо сделать три звонка!
Он схватил телефонную книгу и принялся лихорадочно листать ее. Я встал и прочувствованно поблагодарил его.
