Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
— Позвольте только, господин Гертерих, я его проучу.
— Правда?
— But how![26]
Тут он просиял, бедный малый.
Ну что ж, если другого выхода нет, негритенок получит сегодня по полной программе! Если все пойдет, как я хочу, дружба господина Гертериха будет мне скоро нужна как воздух, жизненно необходима. У меня часто будет случаться жар по утрам…
И вот Ноа стоит передо мной, подает мне три исписанные мелким почерком странички, о чем они, я уже отчасти написал, но это не все.
— Что означает эта мура?
— Это не мура, а потрясающий документ, запечатлевший человеческое отчаяние, — говорит он, ухмыляясь.
— Сегодня утром здесь творилось такое… С кровати упадешь от удивления. Кстати, как все прошло?
— Спасибо.
— Судя по голосу, должно быть, дело дрянь.
— Заткнись!
— Но-но-но! Уж не любовь ли это?
— Да.
— Тогда прости, пожалуйста, — он снова ухмыляется и говорит: — Вот Распутница обрадуется!
— Что стряслось сегодня утром?
— Шеф задал жару Гастону и Карле! Выгнал из интерната. Они уже уехали. На поезде в десять пятьдесят: он — в Париж, она — в Вену. Все происходило молниеносно. Шеф — странный малый. Иногда его месяцами не слышно, а потом ни с того ни с сего — раз!
— Что случилось?
— Фрейлейн Гильденбранд застукала их вчера в лесу. Именно Гильденбранд. Она едва еще что-то видит. Но сразу донесла шефу. А шеф в таких вещах шуток не понимает. Еще вечером было собрание учителей. Шеф позвонил родителям Гастона и Карлы и сообщил, что он обязан без промедления выгнать их чудесных детей и почему. А чудесным детям он объявил это только сегодня утром. У шефа и учителей они уже давно на мушке. Первое предупреждение, второе предупреждение. Событие в лесу оказалось, так сказать, последней каплей, переполнившей чашу.
— Так это случилось сегодня утром?
— Это случилось на уроке латыни. Кстати, шеф, сам того не подозревая, испортил Хорьку шутку.
— Как это?
— Хорек выдумал кое-что особенное, психологическую ловушку. И, насколько я знаю нашего брата, дело бы выгорело. Но теперь, конечно, все коту под хвост.
— Расскажи!
— Ты помнишь историю с нюхательным табаком?
— Которую устроил Гастон?
— Да. Сегодня утром — на первом уроке латыни — Хорек входит в класс, направляется прямо к Гастону и говорит: «Ну так что?» — «Пардон?» — спрашивает Гастон. — «Нюхательный табак, — отвечает Хорек. — Будет мне понюшка или не будет?»
— Черт возьми!
— Да, и мы так подумали. Это он в самом деле чудесно выдумал! Гастон встает, протягивает ему табак и потрясенно лепечет: «Вуаля, месье!» Хорек нюхает. Затем нюхают все остальные мальчишки в классе. Некоторые даже хлопают в ладоши. Но соль не в этом.
— А в чем?
— Когда все мальчишки нюхнули, Хорек говорит: «А теперь, господа, как ни прискорбно, Тацит. Что до остального, предлагаю: пусть мы с сегодняшнего дня, только после урока… — Ноа набирает воздуха — будем нюхать табак», — хотел он сказать! Но посреди этой первоклассной фразы вклинивается шеф и сообщает, что Гастон изгнан и должен спешно собирать вещи, чтобы успеть на поезд в десять пятьдесят. Испортил пьесу.
— Гастон очень расстроился?
— Совсем нет. Но прежде чем смыться, они с Карлой еще сочинили памфлет, — говорит Ноа и показывает три страницы. — Каждый писал по строчке: одну — она, другую — он. А потом они прикололи памфлет на черной доске. В обеденный перерыв все его прочли, и стар и млад! Я его сорвал, завидев учителя. Ты ведь интересуешься такими вещами, верно?
— Да.
— Так я и думал. Читай дальше!
Итак, я продолжаю читать странный документ, составленный из перемежающихся строчек мальчишечьего и девчачьего почерка.
Вы, разумные, справедливые взрослые!
Вы говорите: «Не делайте этого!»
А мы говорим вам: «Мы делаем что хотим, а вы хоть на голову встаньте! Мы снова встретимся, мы не расстанемся, а вы хоть отравитесь!»
«Town without pity!»[27]
Вы снимаете фильмы, чтобы мы заплатили полторы марки за билет и смотрели дрянь.
«We need an understanding heart»[28]
Вы пишете песни, чтобы разжалобить нас, чтобы мы купили пластинки.
Teenager age![29]
Twen age![30]
Что еще? Все это — лишь реклама для вашей грязной индустрии!
— Ну, — говорю я, — в спешке они написали много душевного. Тебе следовало оставить памфлет на доске.
— Я снова его повешу, когда пойду есть. Я только хотел тебе показать. Если какой-нибудь учитель его прочтет, памфлета ведь не будет!
Я читаю конец:
Все родители говорят: «Нам бы ваши проблемы!»
Отлично, у вас свои проблемы.
Вас волнуют деньги.
Нас волнуют любовь и доверие.
Неужели вы думаете, что можно, как радио, выключить любовь?
— Эта фраза мне особенно нравится, — говорит Ноа, он читает вместе со мной. — И при этом они должны были успеть на десять пятьдесят.
Неужели у вас нет сердца?
А любовь для вас — заморское слово?
От кого же мы появились на свет?
От вас!
Благодаря любви! Или иначе?
Что же с вами стряслось?
Почему вы запрещаете нам то, что делали сами?
Почему вы наказываете нас за это, ведь вы нам так часто говорили, что мы раньше вас созрели, раньше вас стали взрослыми?
Мы знаем наверное: шеф боится, что у Карлы будет ребенок, а у его интерната — дурная слава!
— Ну и ну, — произношу я.
— Да уж, — отвечает Ноа. — Это у них темперамент прорезался. Конечно, в такой беременности приятного мало!
Почему вы нас не понимаете?
Почему не поможете нам?
Вы сдали нас в интернат, как чемоданы в камеру хранения, а когда мы помогаем друг другу в нашем одиночестве, то совершаем преступление, верно?
На кой нам ваши прекрасные речи?
Вам никогда не понять, что вы нам нужны!
Есть ли вообще еще связь между нашим миром и вашим?
Не живете ли вы в каком-то совершенно ином мире?
Так мы считаем!
Во всяком случае, большинство из нас уже создали свои миры, как мы вдвоем — наш.
Почему вы не создаете их вместе с нами?
Потому что вы — идиоты!
— Они заходят слишком далеко, — говорю я.
— Это точно, — соглашается Ноа.
Я читаю.
Вам ни разу не хватило понимания, чтобы понять нас!
Вы полагаете, оттого что вы были другими, мы должны быть такими же!
Да-да-да, мы — другие!
Однажды мы станем взрослыми — и совсем-совсем-совсем другими, с Божьей помощью, не такими, как вы.
Мы будем стараться понять наших детей, защитить их. Наши дети будут счастливее нас!
Мы не желаем вам счастливо оставаться, ведь вы все равно не умеете, никогда не умели быть счастливыми.
Карла Хонигштайн и Гастон Латуш.
— Так, — говорит Ноа. — А теперь отдай мне листки снова, пусть наши учителя тоже порадуются.
Прячет листки.
— Кстати, ты так и будешь прикидываться больным или встанешь после обеда?
— Зачем?
— Чичита будет творить макумбу. Ровно в три, — Ноа смеется. — Ведь Чичита приехала из Рио, не так ли? Ну, а в Бразилии у них есть такое суеверие. Чичита дружила с Карлой. Поэтому и сотворит макумбу, чтобы добрые духи защитили Гастона и ее подругу Карлу, а злые духи не могли причинить им вреда. Чтобы их любовь сохранилась вопреки разлуке.
— Но ведь это чушь.
— Чужие нравы и обычаи. Я пойду. И сто других ребят тоже обязательно пойдут.
— Через час я встану и тоже пойду.
— Но тебе нужно принести несколько сигарет или немного табаку, спички или шнапс.
— Зачем?
— Не знаю. Чичита сказала, что все объяснит, когда мы будем в ущелье. Я возьму маленькую бутылочку шнапса.
— Я возьму сигареты, — говорю я. — Это все равно, какие сигареты я принесу?
— Да. Духи курят и пьют все. Так сказала Чичита.
— Это меня радует.
— Не шути. Гастона и Карлу вышвырнули.
— Я не шучу. Я правда хочу, чтобы духи их защитили. Только поэтому я сказал про сигареты. Духи должны остаться довольны.
— Любовь — это любовь, любовь, — пояснил Ноа. — See you later, alligator![31]
Глава 12
Три часа дня. Солнце светит. Южный ветер. Гряды облаков на голубом небе. А сто двадцать детей в молчании тихо стоят перед маленькой пещерой в маленьком ущелье и смотрят, что делает изящная Чичита, кожа у которой цвета кофе с молоком. Она ставит в пещеру открытые бутылки шнапса, рядом кладет пачки сигарет и спички. Чтобы духи могли закурить сигареты. А бутылки шнапса нужно открыть — у духов нет открывашек. В лесу, прямо над Рио-де-Жанейро, на Корковадо, рассказала Чичита, есть бесчисленные пещеры. Там везде можно найти огарки свечей, пачки из-под сигарет, бутылки из-под шнапса. Белые женщины тоже творят макумбы, чтобы их любовь была защищена и чтобы их желания сбывались. Чичита сказала:
