Герман Гессе - Нарцисс и Златоуст
— Ты дочка крестьянина, Лене, а крестьяне думают о будущем. Не бойся, ты найдешь дорогу домой, когда минует чума, не вечно же ей длиться. Тогда ты вернешься к своим родителям или к тому, кто у тебя есть, или поступишь на службу в городе и будешь зарабатывать себе на хлеб. Но сейчас еще лето, повсюду в округе гуляет смерть, а здесь так уютно и живется нам хорошо. Поэтому мы останемся здесь до тех пор, пока не надоест.
— А потом? — вспылила Лене. — Потом все кончится? И ты уйдешь? А я?
Златоуст взял ее за косу и легонько дернул.
— Глупая малышка, — сказал он, — ты что, уже забыла прислужников смерти, вымершие дома и громадную яму перед воротами, вокруг которой пылают костры? Радуйся, что не лежишь в этой яме и дождь не льет на твою рубашку. Думай о том, что ты избежала всего этого, что ты еще жива и здорова и можешь смеяться и петь.
Она все еще была недовольна.
— Но я не хочу уходить, — жалобно сказала она, — я не хочу отпускать тебя, нет. Нельзя же радоваться, зная, что скоро все кончится!
Златоуст еще раз ответил ей, ласково, но со скрытой угрозой в голосе:
— Над этим, моя маленькая Лене, уже ломали головы все мудрецы и святые. Нет счастья, которое длится долго. Но если тебе мало того, что у нас есть, если оно тебя не радует, тогда я тотчас же подожгу хибару и каждый из нас отправится своей дорогой. Пусть все будет как есть, Лене, хватит чесать языком.
На том и поладили, и она покорилась, но радость ее была омрачена.
Четырнадцатая глава
Еще до того как окончательно отцвело лето, жизнь в лачуге закончилась, закончилась не так, как они предполагали. Наступил день, когда Златоуст долго бродил по окрестностям в надежде поймать куропатку или какую-нибудь другую дичь, поскольку съестные припасы подходили к концу. Лене была поблизости и собирала ягоды, иногда он проходил совсем рядом и видел сквозь кусты ее голову на загорелой шее, выступавшую из льняной рубашки, или слышал, как она поет; один раз он полакомился у нее ягодами, затем пошел подальше и какое-то время больше ее не видел. Он думал о ней то с нежностью, то с досадой, она опять стала заводить разговор об осени и о будущем, о том, что она, кажется, беременна и не отпустит его. Скоро все это кончится, думал он, терпению придет конец, я отправлюсь странствовать один, и Роберта тоже не возьму с собой, посмотрим, может, до зимы мне удастся дойти до большого города, к мастеру Никлаусу, там я перезимую, а следующей весной куплю себе новые хорошие башмаки и двинусь в путь, буду топать, пока не доберусь до нашего монастыря в Мариабронне и не увижу Нарцисса, должно быть, прошло уже десять лет с тех пор, как я видел его. Я непременно должен встретиться с ним, пусть даже на денек-другой.
Какой-то необычный звук вывел его из задумчивости, и ему вдруг стало ясно, как далеко улетел он в своих мыслях и желаниях от этого места. Он внимательно прислушался, тот страшный крик повторился, ему показалось, что это был голос Лене, и он пошел на него, хотя ему совсем не нравилось, что она его зовет. Вскоре он приблизился — да, это был голос Лене, она отчаянно звала его на помощь. Он побежал быстрее, все еще немного досадуя на нее, но крики повторялись, и сострадание вкупе с тревогой взяли в нем верх. Когда он наконец увидел ее, она сидела или стояла на коленях в траве, в совершенно изодранной рубашке, и, не переставая кричать, боролась с каким-то мужчиной, который хотел овладеть ею. Несколькими длинными прыжками Златоуст подскочил к ним и всю кипевшую в нем злость, всю тревогу и печаль обрушил в неистовом гневе на незнакомого насильника. Он застал его врасплох, когда тот уже совсем было прижал Лене к земле, ее обнаженная грудь кровоточила, он жадно вцепился в нее руками. Златоуст бросился на него и в бешенстве сдавил руками его тощую, жилистую шею, густо заросшую волосами. Он с наслаждением сжимал пальцы, пока тот не отпустил девушку и не обмяк в его руках; не ослабляя хватки, он оттащил обессилевшего, полумертвого бродягу по траве к голым серым выступам скалы, торчавшей из земли. Там он поднял побежденного врага, несмотря на всю его тяжесть, и два-три раза ударил головой об острые камни. Сломав ему шею, он отбросил тело прочь, но гнев его еще не остыл, он мог бы и дальше истязать противника.
Лене сияющими глазами смотрела на происходившее. Грудь ее кровоточила, она все еще дрожала всем телом и жадно ловила ртом воздух, но скоро собралась с силами, поднялась и отрешенным, полным сладострастного восхищения взглядом наблюдала, как ее сильный возлюбленный оттаскивал пришельца, душил его, сломал ему шею и отбросил труп в сторону. Обмякший, с неестественно подвернутыми ногами покойник напоминал убитую змею, его серое, заросшее бородой лицо повисло, уткнувшись в землю, голова была покрыта редкими волосами. Лене выпрямилась с ликующим видом и бросилась на грудь Златоусту, но вдруг побледнела, ужас все еще сковывал ее тело, ей стало дурно, и она без сил опустилась в заросли черники. Но вскоре она уже могла дойти со Златоустом до лачуги. Златоуст обмыл ей груди, они были расцарапаны, а на одной виднелась ранка, оставленная зубами преступника.
Происшествие очень взволновало Роберта, он заинтересованно расспрашивал о подробностях схватки.
— Говоришь, сломал ему шею? Великолепно! Златоуст, с тобой шутки плохи.
Но Златоусту больше не хотелось говорить об этом, он уже остыл, а уходя от убитого, поневоле подумал о бедном разбойнике Викторе и о том, что это уже второй человек, умерший от его руки. Чтобы отделаться от Роберта, он сказал:
— А теперь и ты мог бы кое-что сделать. Сходи туда и посмотри, сможешь ли ты убрать труп. Если трудно вырыть яму, оттащи его к озеру в камыши или хорошенько прикрой камнями и землей.
Но эта просьба показалась Роберту унизительной и была отклонена, с трупом он не хотел иметь дела, кто знает, какая в нем сидит зараза.
Лене прилегла в лачуге. Укушенная грудь побаливала, но скоро Лене почувствовала себя лучше, встала, развела огонь и вскипятила вечернее молоко; настроение у нее было отличное, но ее отправили в постель пораньше. Она не прекословила, так сильно было ее восхищение Златоустом. Златоуст же был молчалив и мрачен; Роберт знал, что это значит, и оставил его в покое. Пробравшись поздно вечером к своему соломенному ложу, Златоуст наклонился над Лене и прислушался. Она спала. На душе у него было неспокойно, он думал о Викторе, испытывал тревогу и жажду странствий; он чувствовал, что игра в домашний очаг подошла к концу. Но одно обстоятельство заставило его крепко задуматься. Он поймал взгляд Лене, когда она смотрела, как он тряс и отбрасывал в сторону мертвого парня. Странный это был взгляд. Златоуст знал, что никогда его не забудет: в широко раскрытых, полных ужаса и восхищения глазах сиял триумф, сияла гордость, глубокая и жгучая радость от соучастия в мести и убийстве, такого в женском лице ему еще не доводилось видеть, он и не подозревал об этом. Не будь этого взгляда, подумалось ему, он бы позже, с годами, вероятно, забыл лицо Лене. Этот взгляд придал ее лицу, лицу крестьянской девушки, величавое, прекрасное и страшное выражение. Уже много месяцев на глаза ему не попадалось ничего, что пробудило бы в нем желание: это надо нарисовать! Но взгляд Лене, с каким-то ужасом почувствовал он, снова всколыхнул в нем это желание.
Ему не спалось, поэтому через какое-то время он встал и вышел из хибары. Было прохладно, легкий ветерок игриво шевелил листву берез. Походив в темноте взад и вперед, он сел на камень, задумался и погрузился в глубокую печаль. Ему было жаль Виктора, ему было жаль того, кого он убил сегодня, ему было жаль утраченной невинности и детской чистоты своей души. Разве для того он ушел из монастыря, оставил Нарцисса, обидел мастера Никлауса и отказался от прекрасной Лизбет, чтобы найти приют в этой пустынной местности, подстерегать разбежавшихся домашних животных, чтобы там, среди камней, убить этого бедного парня? Был ли во всем этом смысл, стоило ли испытать все это? Сердце его сжалось от нелепости пережитого, от презрения к себе. Он прилег на камнях, вытянулся на спине и невидящими глазами уставился в бледные ночные облака, от долгой неподвижности мысли его куда-то исчезли; он не знал, смотрит ли он на облака в небе или вглядывается в сумрачный мир своей души. Внезапно, в тот момент, когда он засыпал на камнях, перед ним возникло, словно мимолетная зарница в плывущих облаках, большое бледное лицо, лицо Евы, оно было печальным и хмурым, но вдруг глаза на нем широко раскрылись — огромные глаза, полные похоти и жажды убийства. Златоуст спал до тех пор, пока роса не промочила его насквозь.
На другой день Лене заболела. Ее оставили лежать, им было не до нее; утром Роберт наткнулся в рощице на двух овец, которые вскоре от него убежали. Он позвал Златоуста, полдня и больше гонялись они за ними и поймали-таки одну; они совсем выбились из сил, когда к вечеру вернулись с овцой к хибаре. Лене была очень плоха. Златоуст осмотрел и ощупал ее и нашел чумные бубоны. Он утаил это, но Роберт, узнав, что Лене все еще больна, что-то заподозрил и не остался в лачуге. Он подыщет себе место для ночлега снаружи, сказал Роберт, и козу возьмет с собой, она тоже может заразиться.
