В. Белов - РАЗДУМЬЯ НА РОДИНЕ
— интеллигенты видят в деревне основную среду, поставляющую обществу лишь косные, сопротивляющиеся прогрессу силы. Тут уже, разумеется, не до объективности, будь то литература или кинематограф. И вот деревенский житель вновь и вновь становится козлом отпущения, как только заходит речь о частнособственнических пережитках общества. (Считается, что иметь корову и приусадебный участок — это одно, а дачу и автомашину — совсем другое.)
Образ некоего мужичка с собственническими, а иногда и прямо кулацкими взглядами времен 20-х годов так и кочует из одного фильма в другой. Очень выгодный этот образный трафарет! Во-первых, не надо тут много трудиться, думать, изучать. Достаточно вспомнить шолоховского Якова Лукича, облечь его в современные одежды — дело наполовину сделано. Во-вторых, незнание современной деревни всегда можно скомпенсировать пусть и примитивным, но все-таки классовым конфликтом (вспомним нелепую драку братьев Трубниковых). В результате всего этого не топчутся ли на одном месте наши кинематографисты, изображающие в своих работах современную деревню и крестьянина? Ведь в сущности Тендряковский Ряшкин, у которого отросла солидная борода, мало чем отличается от Егора Байнова, только-только появившегося на экранах.
* * *
Справедливости ради надо заметить, что фильм «Дом и хозяин», поставленный «Мосфильмом» по сценарию Б. Метельникова, особой ортодоксальностью во взгляде на деревню не отличается. Но традиция и в этом фильме великолепно соблюдена.
Егор Байнов (кругом Егоры), как и Трубников, возвращается после войны в колхоз. Возвращается, однако, из плена. Хотел этого сценарист или не хотел, но объективно в этом сразу же и проглядывается намек на гражданскую неполноценность Байнова. Достаточно вспомнить хотя бы разговор Егора в конторе с председателем, вся грудь которого увешана орденами. Что ж, вероятно, далеко не все председатели колхозов отсиживались в войну в конторских креслах, как и рядовые колхозники далеко не все предпочли плену почетную смерть. Я не берусь судить, которых и где было больше — это было бы оскорбительным для целого поколения, которое худо-бедно, а вышло все же победителем в схватке с фашизмом.
Допустим, что авторы лишили героя фильма воинских заслуг непредумышленно, хотя отсутствие наград у Егора слегка и противоречит его характеру. Но традиция так сильна, что создатели «Дома и хозяина» при всей своей симпатии к герою опять не могли удержаться от искушения и построили образ чуть ли не целиком на стяжательских свойствах, будто бы являющихся главными в характере русского мужика. Противоречие, лишающее образ художественной цельности, а следовательно, силы и убедительности, сопровождает Егора на протяжении всего фильма. Что же это за противоречие?
Вот в весеннем поле Егор с извечным крестьянским добродушием делит свой скудный хлеб с лошадью, на которой пашет. Но вот Иван Лапиков, играющий Байнова, с ехидством, демонстративно волокет по улице мешок зерна, не желая пользоваться подводой. Глядя на эту сцену, почему-то ощущаешь ехидство не самого Егора, а всего лишь авторов фильма. Жена Егора в его отсутствие приняла в дом другого мужчину. Зрителя волнует и подкупает великодушие Егора, простившего жене ее измену. На подобный поступок вряд ли бы был способен человек мелкий, себялюбивый, думающий категориями того заядлого собственника, каким позднее то и дело стараются сделать героя авторы фильма.
Почему-то очень трудно представить, что Егор добр и великодушен только тогда, когда речь не идет о деньгах. Тем более, хорошие, по-настоящему высокие человеческие качества его проявляются довольно часто. Мы видим, как он неподражаемо благороден, даже к своему обидчику в семейном смысле. Видим, с каким пониманием относится он к председателю колхоза, с каким воодушевлением он трудится, будь то в колхозе или в леспромхозе. Но авторов фильма совсем не устраивает цельность образа. В самом деле, что это за мужик, ежели он не стяжатель и не собственник? Нет таких мужиков, и баста… Весь сюжет, динамика сценария зиждутся на своеобразной погоне Егора Байнова за так называемым длинным рублем. Действие в сценарии остановилось бы, не заставь сценарист Егора позариться на более высокие заработки. И вот сценарист смело перекидывает своего героя с железной дороги на лесозаготовки. (То, что эта переброска противоречит уже наметившемуся характеру героя, — это не в счет.) Легкость сюжетной интриги вконец соблазняет сценариста, и он, вдыхая в действие сценария новые силы, перекидывает Егора с лесозаготовок на траловый флот, где деньги люди гребут лопатами, а потом не знают, что с ними делать. Вот ведь какой он, этот траловый флот! Какие открывает возможности для предприимчивого человека…
Но вернемся к нашему Егору-стяжателю. Говоря о художественной противоречивости этого образа, есть искушение оправдать ее противоречивостью жизненных явлений, в том числе и противоречивостью человеческих характеров. Но ведь одно дело жизненная противоречивость характера, другое дело противоречивость художественная, когда элементы, составляющие образ, взаимно уничтожаются из-за своей художественной несовместимости.
Думается, как раз такое взаимоуничтожение произошло с художественными элементами, составляющими образ Егора Байнова. То есть образ этот разрушался в сценарии тем же пером, из-под которого и рождался. Вероятно, одновременно с рождением. Нет, что ни говори, а сложность и противоречивость самой жизни ни при чем. Все дело, как мне кажется, в традиционном, двойственно-противоречивом и потому неопределенном отношении к деревне самих кинематографистов. Ведь даже уход Егора из деревни преподносится зрителю скорее как дезертирство, а не как вынужденный обстоятельствами шаг. (Вспомним попутно и тех плотников-рвачей из фильма «Председатель».) Реплика героя: «Я, между прочим, работать иду» — дела не меняет. Все последующие события убеждают зрителя то в одном, то в другом: то в бескорыстии Егора, то в его стяжательстве, но больше всего, конечно, в последнем свойстве. Допустим, впрочем, что у авторов не было неопределенности относительно причин ухода героя из деревни: Егору нужен заработок, и все ясно. Но можно ли искусственно ограничивать причины ухода из деревень одними материальными интересами? (Хотя и это само по себе достойно и сочувствия, и понимания.) Ведь совсем немного среди ушедших было таких, например, людей, которые, приезжая в город, с олимпийским спокойствием шли ночевать на вокзал, потому что в Дом крестьянина их не пускали из-за отсутствия документов. Нынче это кажется нам диким, но в 46 — 50-м годах такие вещи случались, и нередко. А разве простое стремление повидать новое, приобрести интересную профессию, образование, наконец обычное желание жить около родных и близких, покинувших деревню раньше, — разве все это не могло стать причинами ухода? Причинами в наших глазах положительными?
Само собой, я вовсе не за то, чтобы втискивать в один фильм все эти причины, все обстоятельства, сопутствовавшие уходу Егора Байнова из родной деревни. Речь идет не об этом. Речь о том, что нельзя ограничивать крестьянскую психологию традиционными для кино свойствами, нельзя искусственно сужать нравственные и социальные проблемы деревни. Ведь даже сам труд — нечто, казалось бы неуязвимо-чистое, незагрязненное понятие в нашем обществе, — даже сам труд применительно к крестьянину, ставшему рыбаком или там лесорубом, многие из нас стараются опорочить, выставить не обычным трудом, а трудом стяжательским. Именно таким выглядит труд Егора Байнова в сценарии «Дом и хозяин».
Раздвоенное, неопределенное отношение сценариста к своему герою вызвано, видимо, с одной стороны стремлением преодолеть традиционность, с другой — неспособностью трезвого, правдивого и глубокого понимания деревни. С этой раздвоенностью, таящейся в сценарии, неминуемо сталкивается сначала режиссер, ставящий фильм, затем и актеры. Можно только посочувствовать Ивану Лапикову, который в фильме «Дом и хозяин» все время преодолевает эту раздвоенность: сценарный материал хотя и в меньшей мере, чем в «Председателе», но сковывает возможности актеров. Вероятно, артисту Новикову было намного легче играть, чем И. Лапикову. Потому что сценарный образ безногого Митьки написан пусть не так масштабно, зато более цельно, — по крайней мере, в нем нет внутренних художественных противоречий, что так свойственны образу главного героя. Поистине, рано завидовать киноактерам…
* * *
Свою беспомощность и неосведомленность в изображении деревни наши сценаристы компенсируют иногда довольно своеобразно. Показателен в этом смысле сценарий фильма «Ташкент — город хлебный», поставленный на Узбекской студии.
Был такой писатель — Александр Неверов. Я говорю, был, так как с выходом упомянутого фильма его не стало. Сценарист по-своему распорядился Неверовской повестью. Под его бойким пером эта замечательная повесть быстро превратилась в сценарий, а на экране она зазвучала и вовсе по-новому. Сценаристу материал повести показался для фильма недостаточным, и вот, не задумываясь о долге перед покойным писателем, не стыдясь зрителя, он вводит в сценарий дополнительные сюжетные линии, новых героев и т. д. И все это из-за того, что ему, видимо, почуялась в повести А. Неверова слабость классовой борьбы и, вероятно, некоторая идеализация крестьянской натуры. Ничем иным нельзя объяснить такое беспардонное вторжение в само содержание Неверовского произведения.
