Любовь Овсянникова - Побег аферистки
Вот вернется Татьяна… и я… повезу ее к ним, — снова подумал Григорий, будто отныне Татьяна была для него панацеей от всех болячек души и сердца и будто она настроена была полностью раствориться в нем, как он в ней.
Удивительно, что он знал ее не один год, а фактически не знал совсем. Ведь как раньше смотрел на женщин? Красивая или дурнушка, несварливая или норовистая, хорошая хозяйка или умеет только картофель жарить… Так вот и подобрал себе в качестве жены курортную проститутку — смотрите, глаза, пока не повылазите, — красивую; сговорчивую, так как ей все было безразлично; расположенную к любовным утехам. Она и готовить, зараза, умела, только не хотела. А жить с ней нельзя было. Он вздохнул облегченно, когда она съехала к чертовой матери. Только перед людьми стыдился своей радости, потому что над ним висела испокон проникшая в кровь мужская обязанность перед своей семьей, ответственность за женщину. Звал назад сдуру — старался соблюдать пристойность! Хотя понимал, что она не станет другой, что он только испортит свою жизнь. Но долг велел!
Вот именно из-за этого Григорий так долго казнился виной за раннюю смерть родителей. Как долго он досказывал себе, что не досмотрел их, и при большей с его стороны добросовестности они еще пожили бы! Такая гипертрофированная ответственность, распространяющаяся и на то, что от человека не зависит, — тоже является недостатком, источником комплекса неполноценности.
И не только на женщин он так смотрел, а вообще на всех людей! Дурак был. А оказывается, в человеке по-настоящему и навеки привлекательной есть только душа, что-то нематериальное, что, однако, проявляется в целиком наглядных вещах — в его мировоззрении, а значит, в поступках. Он попробовал дать определение души, но не смог, лишь понял, что это не какой-то неизменяемый орган, а подвижная, как космос, ипостась личности, чрезвычайно непостоянная и настроенная на свое усиление, однако, бережливая к своим основным законам.
До возвращения Татьяны оставалась неделя, когда Григорий понял, что не помешает позаботиться о санаторных путевках на море. Он накупил гостинцев, редиски и молодой капусты, взял из дому меда, ведро пшеницы для кур и снова поехал к Огневым.
Теперь здесь в очереди стояло две женщины и постаревший мужичонка, пришлось ждать, пока Любовь Петровна осмотрит больных. Григорий занял очередь, попросил, чтобы его учитывали при появлении новых пациентов, а сам поехал на берег Днепра.
Несмотря что в природе левый берег реки всегда более пологий правого, как раз в этом месте можно было сойти к воде по крутым скалам, лишенным песчинки или растеньица. И сам берег был устелен камням довольно больших размеров для того, чтобы можно было загорать на нем. Лучше всего здесь, очевидно, было рыбачить, так как множество валунов возвышалось над водой то здесь то там, и, перескакивая с одного на другой, можно было добраться далеко от берега и закинуть удочку на приличную глубину.
Но не это поразило Григория, а загрязненность воды у берега. На поверхности плавали целлофановые кульки и пластиковые бутылки, какие-то щепки и куски фанеры, а между ними расплывались разноцветные пятна машинного масла. Ага, — понял Григорий, — так это недаром в Днепропетровске множество частных СТО расположились в помещениях бывших лодочных стоянок. Сбрасывают грязь в реку и в ус не дуют — у них везде все «схвачено». А почему же не распоясаться, когда практически нет государства, а народ в стране ворьем и бандитами запуган то той степени, что будет молчать и бездействовать? Ну не заботятся о близких и родных, не проявляют заботу о чужих людях, так хотя бы о себе подумали, ведь тоже на этой планете живут! Сто чертей им в глотку, капиталистам безмозглым!
Григорий ужасно огорчился и пошел назад, решив, что лучше будет сидеть во дворе на скамейке и слушать болтовню о болях и болезнях, чем наблюдать страдания исполина, седого Днепра, которые доставляют ему люди.
— Сколько времени, ну хотя бы приблизительно, требуется вам для лечения моей Татьяны? — спросил он у Любови Петровны, когда подошла его очередь зайти к ней.
— Все зависит от того, в каком состоянии она вернется из больницы, — ответила целительница. — Может она вообще без моего вмешательства обойдется.
— Хорошо, тогда скажите, какой наибольший срок забирает лечение подобных недугов при неблагоприятном протекании?
— О чем ты стараешься узнать?
— Хочу после вас повезти ее на море. Но путевки надо заранее приобрести. Вот я и высчитываю, на когда их брать.
Любовь Петровна взглянула на живописный листовой календарь, висевший на стене, что-то посчитала.
— Бери на вторую половину июля, не промахнешься.
— Скоро увидимся, — простился Григорий. — Что-то привезти в следующий раз? Вам или Игорю Свиридовичу?
— Нет, нет, большое спасибо!
Они еще немного поговорили о своих бытовых делах, и Григорий поехал домой.
5
Уже давно стрелки часов показывали за полночь, а к Григорию все не шел сон. Он переворачивался с боку на бок и никак не мог удобно улечься. А когда, казалось, устраивался, у него начинало чесаться то на ноге, то на спине, то за ухом. И он снова шевелился и снова искал удобную позу, чтобы успокоиться. В конце концов не выдержал и вышел во двор. Здесь было немо — пора сверчков еще не настала, только иногда вкрадчиво разрезала воздух ночная птица или летучая мышь, распространяя звук неуверенного шелестения. И от этого их замедленного движения делалось страшно, будто где-то вблизи рыскали призраки и искали возможность наброситься на живого человека. Григория пронял мистический страх, и он возвратился в комнату. Когда уснул, не заметил.
Под утро ему приснился сон, от которого он мигом побежал подвергать испытанию недавно оборудованный душ. А потом даже не захотел завтракать.
Снилось, что он находится где-то в толпе: то ли на рынке, то ли на большом вокзале, и ему приспичило присесть на унитаз. Он быстро нашел нужную дверь и нырнул в кабинку. Вдруг унитаз, стоя перед которым он расстегивал ширинку, начал расти, становиться выше и шире. Григорий испугался, что не успеет сделать свое дело, поэтому, оставив брюки где-то внизу, обхватил заразный горшок руками и взгромоздился на него сверху. Затем примостился с краешка, спустил ноги вниз, уцепился по сторонам за утолщенные окраины и сосредоточился на себе. Но справить нужду не удалось. Изнутри сосуда, оттуда, где должна была быть вода, появилась пена и полезла вверх, будто туда какой-то паразит вбросил карбид. Скоро стало понятно, что это поднимается то, что должно после многих-многих людей проваливаться в слив и исчезать с глаз. Липкая гадость перла на Григория, ближе подбиралась к его обнаженному телу. Пришлось бедному спрыгивать вниз, справляя нужду на ходу. Только это не помогло — густые и жирные лоскуты выплесков уже усеяли весь пол вокруг унитаза. Скоро они начали падать Григорию на голову, укрыли плечи, потекли по спине. Григорий в бешеном темпе сдирал с себя изгаженные одежды, но человеческие экскременты подбирались к коже, нарастали на ней толстым слоем, щекотали ее в нежных местах. Дверь кабинки открыть не удавалось, и Григорий ухитрился перемахнуть через перегородку и броситься наутек, вместе с тем довольно скоро поняв, что спастись не удастся. За ним гнался уже не отдельный комок, не языки или куски мерзости, а целый ее поток. И он, Григорий, вот-вот должен был утонуть в нем.
На улице уже всходило солнце и било лучами через неплотно спущенные жалюзи в комнату, словно несло впереди всех досад победное знамя жизни и радости. При таком солнце, таком чудно начинающемся дне грешно было оставаться в плохом настроении.
Смыв с себя остатки сна, Григорий метнулся в гараж и завел машину. Сегодня приезжала Татьяна и он ехал ее встречать. Надо было быть в форме, для чего как можно быстрее лишиться памяти о безобразном видении, всей этой ночи, а для этого еще до поездки на вокзал изменить обстановку, обновиться во впечатлениях. Известно, что англичане после потрясений предпринимают кругосветные путешествия, дабы забыть о них, накопив новые впечатления. Этот сон был для Григория сродни такому потрясению, которое стоило кругосветного путешествия. Только у русских для этого есть свой мир — ширь и раздолье полей!
Прислушиваясь к урчанию мотора, он пошел в палисадник, нарезал пионов, сосчитав требуемое количество, и выехал со двора.
Скоро им завладела нервная дрожь — верный признак сильного ожидания. Поезд из Москвы должен был остановиться на станции Синельниково через полтора часа. Он успеет съездить туда и назад раз пять, но сидеть дома не хотел. Решил, что лучше остановится где-то в полях, погуляет по травке, подышит духом целинных трав и молодого сена.
Невольно вспомнилось, что вчера ему принесли телеграмму от свояка, Карининого брата. Тот извещал, что хочет забрать подаренную машину, так как теперь они уже не родственники. И вдобавок он в конце концов устроился, имеет постоянное жилье, работу и семью, так вот надо все поставить на свои места. Телеграмма была длинной, путаной и неприятной. Не потому, что не хотелось оставаться без машины, нет. Ведь Григорий не мог на ней ездить дальше тех мест, где его знают, так как у него фактически не было соответствующих документов. А потому была неприятной, что напомнила об опостылевших ошибках из бывшей жизни. И надо же было так совпасть, чтобы этот свояк приезжал так несвоевременно. Здесь как раз надо Татьяне уделить внимание, а тут его черти несут. Это, конечно, не критически, но не желательно. Когда же все-таки он прибудет? Написал хотя бы что-то конкретное! А то «скоро», «при первой возможности»…
