Александр Ванярх - Иван
— Что это с ним? — спросила Настя Якова, — Где это он витает?
— Было дело, — загадочно ответил Яков, — Это со всеми бывает, пройдет.
А Люда еще в машине обратила внимание на его апатичное состояние.
— Вань, а Вань, ты где? — нежно шепнула она ему в ухо, прижавшись щекой к щеке.
— Да тут я, куда ж мне деваться?
— Вижу — сам сидишь тут, а душа где-то далеко.
— Ладно тебе выдумывать… Как тебе моя школа?
— Школа лучше, чем у нас в Каменском, учителя все о тебе расспрашивали, удивлялись, почему не пошел в институт, говорят, что очень умный ты, мне даже иногда стыдно за себя бывает, — щебетала и щебетала Люда, но Иван ее почти не слушал. Он все не мог забыть сцены прощания в аэропорту Елизово, которая явилась финалом его первой, такой мимолетной и такой страстной любви к девушке, о существовании которой он раньше даже и не подозревал, той, которая пробудила в нем мужчину, которая была готова в последний момент пойти за ним в огонь и в воду. Он буквально потерял голову, и, что удивительно, как только она села рядом с ним в вертолет и словно невзначай проникла рукой в его перчатку и стала нежно поглаживать его руку, он почувствовал, как просыпается его мужское желание. Он ничего не мог сделать с собой, его влекло к ней, он совсем потерял голову. Даже Яков Иванович, вначале с нескрываемой радостью наблюдавший за ними во время похода в «Долину гейзеров», после возвращения не на шутку встревожился.
— Ваня, не далеко ли вы зашли с Леной, может, пора остановиться?
— Зачем останавливаться, может, я хочу жениться на ней — вот будет для всех сюрприз: приедем мужем и женою.
И только серьезный разговор с Леной дал результат: она пообещала больше не приходить к ним в гостиницу и не провожать их. Но в последний момент, когда уже была объявлена посадка, Лена буквально влетела в здание аэропорта, и они застыли с Иваном в страстном объятии.
И все время, пока они ехали домой, Иван не мог ни на минуту забыть ее; даже оказавшись среди самых близких для него людей, он все же мысленно был с той, его первой любовью, с Леной.
— Ваня, а Ваня, — вывел его из оцепенения Виктор, — А не рвануть бы нам к хижине дяди Егора? Возьмем Якова Ивановича и вспомним молодость!
— Надо бы акклиматизироваться. Сейчас я, видимо, двести верст туда и обратно не осилю.
— Неужели двести верст? — удивился Яков.
— Примерно так и будет, — кивнул Виктор, — Но сходить бы надо.
— А еще, Ваня, — включилась в разговор Настя, — мы все документы на смену твоей фамилии сделали, судья советует делать это сразу, пока ты не получил паспорт. Так что буквально завтра надо подавать заявление.
— А стоит ли этот дом того, чтобы из-за него менять фамилию? Может, вначале съездить в Крым, посмотреть, а потом и затевать все это, — ответил Иван.
— Тут ты не прав! Не дома ради надо менять фамилию, а ради справедливости, ради отца и матери твоих, — возразил Виктор.
— Я думаю, Виктор прав, — сказал Яков, — нужно восстановить истину. Завтра нам все равно идти в военкомат, сразу и начнем.
— Ладно, уговорили! Был двадцать лет Сердюченко Иван Викторович, дальше продолжит жизнь Исаев Иван Егорович.
— Не думай, что это так просто. Но Рита Ивановна все документы тоже прислала, так что судья говорит, что вопрос будет решен положительно. Вот тогда и поедешь в Крым.
Так, за разговорами, а под конец и с песнями, просидели они всей своей большой и пока дружной семьей далеко за полночь, и уже начали голосить деревенские петухи, когда, уложив всех спать, Настя вышла в конюшню. Свет у них в селе теперь не выключался — район наконец-таки был подключен к общей энергосистеме, и Виктор поставил на стене синий фонарь, который горел целую ночь, поэтому в скотском помещении было относительно светло, можно было без труда делать самую необходимую работу.
Настя постояла несколько минут, послушала, как спокойно жует и дышит корова, как сытно сопит свинья, не подозревая о своем недалеком смертном часе, даже козы, обычно вскакивавшие при первом же шорохе, лежали мирно и спокойно. И вдруг это предутреннее сонное царство агрессивно и нагло нарушил петух, заорав, что было духу и захлопав крыльями.
— Свят, свят, свят, окаянный! — перекрестилась Настя, — Вот проклятый, так и умереть с перепугу можно, — прошептала она, взявшись за ручку входной двери, но дверь почему-то сама подалась на нее, еще больше испугав Настю, — и на пороге показался Иван.
— Да Господь с вами, тут петух напугал, а теперь ты… Чего не спится?
— Да есть, мама, причина, может, посидим, как на Дону говорят — «погутарим».
— А отчего же, можно и поговорить, все равно уже скоро вставать; чай, скамейку-то эту сам мастерил — помнишь?
— Конечно, помню, только разговор-то у меня уж больно серьезный.
— Хоть, по-моему, уж «больно серьезные разговоры» в конюшне не ведутся, но коли так получилось — давай говори, чего таить.
— Таить-то мне и нечего, жениться я надумал.
— Жениться — это всегда хорошо, только, не рано ли? — Настя имела ввиду Людмилу. — Она в девятом классе только.
— Это кто же? Люда, что ли?
— А кто же еще?
— Да есть одна, зовут ее Лена, живет в Елизово — это на Камчатке, люблю ее, сил нету.
— Это хорошо, если так, но ты же, по-моему, до сих пор, кроме как в детстве Дуси, никого и не любил. Откуда знаешь, как люди друг друга любить могут? А вообще я рада очень, что ты стал взрослым, дай я тебя обниму! И Настя прижала голову Ивана к своей груди и вдруг увидела седую полосу у правого виска. Вначале подумала, что это мел и попробовала рукой стряхнуть, но потом, поняв, что это белые волосы, с тревогой спросила:
— Это что у тебя за полоса над ухом?
— Да ладно, мам, это дело прошлое, потом как-нибудь расскажу.
И он, обняв, расцеловал мать сначала в губы, потом в обе щеки, потом в лоб. Настя, не ожидав этого, разревелась и еще больше расстроилась.
— Чуяло мое сердце прошлой зимой, что что-то с тобой было! Даже отцу говорила, а он все: служба да служба, — говорила, всхлипывая, она, — Ванечка, миленький, родненький, не я тебе судья в делах твоих, но одно советую — не торопись, подожди, обдумай, если это настоящая любовь — она не пройдет.
Опять скрипнула дверь и на пороге показалась длинная фигура Виктора.
— Я так и думал, что это вы тут. Ночь уже к концу идет — принимаете в компанию?
Еще громче заорал петух.
— Видал, он согласен, — показал рукой в сторону петуха Виктор. — А ты чего ревешь, мать?
Глава восьмая
А вот в Крыму октябрь это ещё далеко не осень. Даже виноградники не все убраны, не говоря уже о такой поздней ягоде как «Кизил». Стоит она весёлая и радостная, ожидая своих хозяев, но они что, то не идут и нее идут.
— Вы знаете, Николай Николаевич, — радостно говорила Софья Ивановна, — родственники у меня объявились — вот и письмо прислали.
Седая, худенькая, небольшого роста старушка держала в скрюченных старостью пальцах письмо и потряхивала сложенными вдвое листочками прямо у глаз плотного пожилого человека, сидевшего в кресле-качалке возле плетенного из хвороста заборчика своего дома.
— А вы говорили, что все сгинули! Да, видно не все, раз написали, — как, бы продолжая давний разговор, ответил мужчина.
— Столько лет, ведь столько лет ни весточки! Обещают к концу осени приехать, — и старушка, будто выполнив задачу, засеменила к себе.
Огромный каменный дом стоял на углу, в месте пересечения с улицей. Два входа-выхода — один через веранду, другой — через коридорчик. Под домом большой подвал — там когда-то хранилось вино, всевозможные соленья, фрукты, овощи. Строение было изрядно запущено, сыпалась наружная штукатурка, прогнулась крыша, порядком подгнили деревянные балки, а красная татарская черепица была довольно тяжелая. Усадьба большая, в основном занятая старым, но еще плодоносящим садом. На земле валялись почти сгнившие яблоки и груши. Прямо у колодца катались грецкие орехи.
Софья Ивановна прошла через веранду в первую половину дома, села за стол, надела очки и придвинула к себе уже исписанные ею листки бумаги, перечитала их и стала писать дальше.
«Так что родилась я и выросла в Крыму, тут и умирать, наверное, придется. Мои родители долго скитались на чужбине, вернулись в Россию перед самой войной, да, видать, на свою погибель и вернулись: тут и закончился их жизненный путь. Подробности описывать не буду, и так много вам написала для первого раза. Отец с матерью как-то рассказывали, что подарили этот дом своей работнице, но, видимо, она погибла в гражданскую, мы ее тут ни разу и не видели. Так и пришлось родителям и мне доживать свой век в своем и чужом доме. Очень прошу поподробнее написать мне, кто вы, откуда узнали об этом доме. И поскорее приезжайте — здоровье у меня плохонькое, как бы чего не случилось. Целую вас и жду».
