Томас Хьюз - Школьные годы Тома Брауна
Бедняга Том! Самым первым и горьким чувством, пронзившим его сердце, было сознание собственной трусости. Порок, который он больше всего презирал в других, оказался теперь в нём самом и огнём жёг его душу. Он лгал своей матери, своей совести и своему Богу. Как он мог выносить это? А потом появился маленький, слабенький мальчик, которого он жалел и почти презирал за слабость, и сделал то, на что не отважился он, вечно хваставшийся свой храбростью. Первые проблески утешения пришли к нему, когда он поклялся себе, что пройдёт с ним сквозь огонь, воду и медные трубы и будет помогать ему, и ободрять его, и разделит его ношу за то, что он сделал сегодня. Потом он решил, что завтра напишет домой и всё расскажет матери, в том числе и то, каким трусом был её сын. И, наконец, он успокоился, решив, что завтра прямо с утра начнёт молиться на коленях. Начинать утром будет труднее, чем вечером, но он чувствовал, что не может позволить себе упустить этот шанс. Сначала он колебался, потому что дьявол показывал ему, как все его старые друзья будут называть его «святошей», «педантом» и другими обидными прозвищами, и шептал, что его мотивы будут неправильно поняты, и он окажется в изоляции вдвоём с новеньким, в то время как его долг — всячески укреплять своё влияние, потому что это даст ему возможность влиять на других. Затем последовало более тонкое искушение: «А не получится ли, будто я пытаюсь показать, что я храбрее других? Имею ли я право начать это делать теперь? Не лучше ли будет, если я буду молиться у себя в кабинете и просто расскажу об этом остальным, и попытаюсь убедить их делать то же самое, а на публике буду вести себя как обычно?» Но его ангел-хранитель в ту ночь был настороже, и он перевернулся на бок и заснул, устав от размышлений, но с твёрдым решением следовать тому сильному импульсу, который принёс ему покой.
Он также обнаружил, что сильно преувеличивал эффект, который произвёл его поступок. Несколько вечеров над ним подшучивали и посмеивались, но вскоре это прекратилось, и постепенно все мальчики из их спальни, кроме трёх или четырёх, последовали его примеру. Боюсь, что до некоторой степени это объяснялось тем, что Том мог отлупить любого из их комнаты, кроме старосты; во всяком случае, каждый знал, что в ответ на малейшую провокацию он попытается это сделать, а рисковать нарваться на серьёзную драку только из-за того, что Тому Брауну приспичило молиться, они не желали. Маленькие мальчики, спавшие в четвёртом номере, рассказали о происходящем своим приятелям, и в некоторых других спальнях попробовали это тоже; в одном случае, когда новшество очень решительно поддержал староста, им сопутствовал частичный успех; но во всех остальных после короткой борьбы «исповедников» подавили наездами и насмешками, и ещё некоторое время всё шло по-старому. Но ещё до того, как Том Браун и Артур покинули школу, не осталось ни одной комнаты, в которой молитва перед сном не стала бы устоявшимся обычаем. Надеюсь, что это так и сейчас, и что старое положение дел навсегда ушло в прошлое.
Глава II Новенький
Инстинкт добра в душе растёт,
Совсем как вешние цветы
Стремятся к солнцу каждый год.
Я не буду рассказывать обо всех мелких заботах и неприятностях, которые преследовали Тома в начале этого полугодия в качестве поводыря маленького слабенького мальчика только что из дому. Ему казалось, что сам он снова стал новеньким, но без кротости и долготерпения, которые так необходимы для того, чтобы играть эту роль хотя бы со средним успехом. С утра и до вечера его не покидало чувство ответственности; и, если он оставлял Артура хотя бы на час одного на школьном дворе или в их кабинете, то до тех пор, пока не видел его снова, сердце у него было не на месте. Он ждал его у дверей школы после каждого урока и каждой переклички, следил, чтобы он не становился объектом розыгрышей, и чтобы ему не задавали никаких вопросов, кроме общепринятых; за завтраком и обедом не спускал глаз с его тарелки, чтобы у него не таскали еду; в общем, как выразился Ист, кудахтал над ним, как наседка над единственным цыплёнком.
Артур, в свою очередь, с трудом привыкал к своему новому положению, чем ничуть не облегчал его задачу; был робок и печален; едва ли произносил хоть слово, если Том не обращался к нему первым; и, что хуже всего, всегда и во всем с ним соглашался, что просто невыносимо для любого Брауна.
Иногда, когда по вечерам они вместе сидели в своём кабинете, Том довольно сильно сердился на него за эту раздражавшую его привычку со всем соглашаться и еле-еле удерживался, чтобы не разразиться лекцией о том, что у человека должно быть собственное мнение и умение его высказывать; но всякий раз его удерживало соображение, что это только напугает Артура, и воспоминание о том уроке, который получил от него в четвёртом номере в первый вечер. Тогда он решал сидеть молча до тех пор, пока Артур сам не заговорит; но в этой игре он неизменно проигрывал, и, в конце концов, заговаривал сам, боясь, как бы Артур не подумал, что он на него за что-нибудь сердится, и устав сидеть с закрытым ртом.
Да, это была нелёгкая работа! Но Том взялся за неё и собирался довести до конца во что бы то ни стало, просто для самоудовлетворения; в этом решении его только укрепляли подтрунивания Иста и других его старых друзей, которые стали называть его «нянечкой» и вообще всячески упражняться в остроумии на его счёт. Но иногда они применяли другую тактику, и это ставило Тома в тупик.
— Я вот что тебе скажу, Томми, — говорил, например, Ист, — ты испортишь своего Молодого и Многообещающего, если будешь так с ним носиться. Не бегай ты за ним без конца, пусть сам найдёт себе подходящую компанию. Он никогда и гроша медного не будет стоить, если ты всё время будешь сидеть на нём, как курица на яйцах.
— Да, но он не может ещё пробивать себе дорогу сам; я всё время стараюсь подвести его к этому, но он такой странный! Бедняга! Я его не понимаю. Таких я ещё никогда не встречал — кажется, он весь состоит из нервов. Ему что ни скажешь, он на всё реагирует, как на удар.
— Такие здесь не нужны, — сказал Ист, — он только испортится. Томми, я скажу тебе, что нужно делать. Раздобудь хорошую большую картонную коробку и упакуй его туда с большим количеством ваты, и положи ещё бутылочку с соской, а сверху напиши «Обращаться бережно, этой стороной вверх», и отошли домой мамочке.
— Говорите что хотите, — ответил Том, улыбаясь, — а я всё-таки найду к нему подход. Что-то в нём подсказывает мне, что храбрость у него всё-таки есть. А ведь только это и имеет значение, правда же, Скороход? Только вот как до неё добраться и вытащить наружу?
Том вынул одну руку из кармана и почесал затылок, надвинув шляпу себе на нос, — это был его излюбленный метод стимуляции умственной деятельности. Он уставился в землю с курьёзно-озадаченным видом, а когда поднял голову, то встретился глазами с Истом. Тот хлопнул его по спине и положил руку на плечо.
— Том, дружище, — сказал он, пока они шли через внутренний двор, — ты молодчина. Люблю смотреть, как ты берёшься за дело. Хотел бы я ко всему относиться так, как ты! Но я никогда не могу подняться выше шутки. Всё для меня шутка. Если бы через минуту меня должны были выпороть, я бы боялся до чёртиков, — и всё равно мне было бы смешно.
— Браун и Ист, отправляйтесь во двор для игры в мяч прислуживать Джонсу!
— А вот это уже не шутка, — оборвал себя Ист, и, бросившись к юному джентльмену, который сказал это, схватил его за воротник. — Держи его, Томми, пока он не заорал!
Они схватили мальчишку и потащили его, вырывающегося, со двора в холл Школьного корпуса. Это был один из тех несчастных хорошеньких мальчиков с кудрявыми головками и беленькими ручками, которых кое-кто из старших взял за обыкновение баловать и всячески им потакать, делал за них уроки, учил пить и ругаться, — в общем, делал всё, чтобы испортить их и для этого мира, и для следующего.[115] Одним из любимых занятий этих юных джентльменов было искать фагов для своих покровителей, когда вышеупомянутые герои играли в какую-нибудь игру. Они носили с собой бумагу и карандаш и записывали фамилии всех, кого посылали, причём посылали всегда раз в пять больше, чем было нужно, а те, кто не приходил, получали потом по шее. Данный молодой человек принадлежал к корпусу, с которым у Школьного корпуса было давнее соперничество, и всегда записывал фагов из Школьного корпуса, которые ему попадались. На сей раз, однако, он не на тех напал. Его похитители захлопнули тяжёлую дверь холла, и Ист прислонился к ней спиной, в то время как Том, хорошенько встряхнув пленника, отобрал у него список, а затем поставил его на пол и принялся неторопливо изучать этот документ.
— Выпустите меня, выпустите! — в бешенстве вопил мальчишка. — Я расскажу всё Джонсу, и он вам даст таких …, что до смерти не забудете!
