Альфред Андерш - Мое исчезновение в Провиденсе (Схематичные наброски к роману)
66
Хоть и с трудом, но мне все же удалось вытащить из кармана пиджака свою трубку, набить ее и раскурить. Усевшись в кресло, я принялся разглядывать еще пустую книжную полку и голые стены, оклеенные полосатыми серо-голубыми обоями приятного оттенка. При этом я заметил, что окна моей комнаты выходят в сад, а не на улицу, так что пытаться их открыть и позвать на помощь, скорее всего, не стоит.
67
Когда Элиза постучалась, я не встал с кресла, только бросил: «Войдите!» Она сообщила, что шкаф в коридоре за дверью. «Правда, он еще пуст, — добавила она, помолчав, — нам надо будет купить тебе кое-что из одежды; какой у тебя размер воротничка?»
68
«Сорок первый, — ответил я, — только это тебе ничего не даст». Она сходила за сантиметром и измерила окружность моей шеи, чтобы выяснить, какому американскому размеру она соответствует. Я по-прежнему сидел в кресле, поэтому ее грудь, обтянутая темно-синей блузкой, оказалась прямо перед моими глазами.
69
Решившись ничего не опускать при чтении рукописи, Т. не смеет взглянуть в лицо Уильяму после описания такой или подобной сцены. А Уильям, когда чтение заканчивается, как ни в чем не бывало задает чисто технические вопросы или пускается в обсуждение общелитературных проблем. Ничего личного он не касается. Прекрасная дама — Элиза — выслушивает песни своего трубадура весьма благосклонно.
70
Вечером супруги Дорранс оставили меня одного — им надо было ехать в гости. Они предоставили в мое распоряжение весь дом, но, прежде чем уйти, стянули мне руки за спиной. Я слышал, как они хлопнули дверцами машины и укатили.
71
Я поднялся на второй этаж, подошел к окну, выходившему на Бенефит-стрит, и долго смотрел на улицу, но так ни одного пешехода и не увидел. Время от времени мимо проносились машины. Если бы появился прохожий, я мог бы привлечь его внимание, только постучав по стеклу, так как мне не удалось открыть окно — оно было чем-то заклинено, и силы рук, стянутых за спиной и лишенных опоры, не хватило.
72
Вскоре я оставил эти попытки и все время, пока ждал возвращения Доррансов, то просто стоял, то бродил по дому, то лежал ничком на софе в гостиной. Не мог ни читать, ни смотреть телевизор, ни хотя бы трогать или рассматривать какие-нибудь интересные вещицы.
73
Все же Т. мог бы без особых усилий схватить какой - нибудь тяжелый предмет, например чугунные каминные щипцы, и разбить ими окно в нижнем этаже. Тонкие деревянные планочки оконной решетки не выдержали бы двух-трех ударов ногой. И уже через несколько минут Т. был бы свободен.
74
После ужина Доррансы изложили мне свои предложения! Я должен жить в их доме как пленник, но зато писать могу совершенно свободно, отрешившись от всех житейских забот, финансовых затруднений, зависимостей, связей, традиций, а также общественных институций, в которых я, как писатель, доныне вынужден был «вращаться». Недостатка я ни в чем испытывать не буду.
75
Я спросил, как бы они поступили, если бы я не был писателем. «Как-то раз мы было ухватили одного парня, — ничуть не смущаясь, ответствовала Элиза. — Но выяснилось, что он коммивояжер, и мы его тут же отпустили на все четыре стороны, даже не попробовали лишить его свободы передвижения». Тут она взглянула на меня и добавила: «Так что ты для нас — сущая находка».
76
Я потребовал, чтобы они предоставили мне два словаря синонимов (Дорнзайфа и Верле-Эггерса), этимологический словарь Клуге, грамматику Хойера и двухтомный энциклопедический словарь, изданный в ГДР. Уильям записал точные названия книг, а я указал ему книжный магазин в Нью-Йорке, где можно было их заказать. После этого они сняли с меня наручники.
77
Есть все основания полагать, что супруги Дорранс в то воскресенье не ездили в гости, а с какой-то удобной позиции наблюдали за домом, сидя в машине. Если бы Т. появился на Бенефит-стрит, для них игра была бы окончена. «Чтобы ты держал язык за зубами, мы собирались предложить тебе столько денег, — впоследствии призналась Т. Элиза, — что ты не смог бы устоять».
78
С точки зрения Уголовного кодекса речь идет, следовательно, о весьма незначительном случае насильственного лишения свободы. Опытный адвокат с легкостью представил бы его невинной шуткой и добился бы полного оправдания Доррансов. С другой стороны, нельзя не подчеркнуть, что Т., хотя и не пытался бежать и даже принял условия Доррансов, был подвергнут домашнему аресту не по своей воле и лишение свободы было для него не условным, а вполне реальным.
79
Т. решает использовать свое новое положение, чтобы заняться наконец проблемой структуры текста, основанного на свободной игре ассоциаций, которая его давно интересовала. Эта деятельность приводит к потрясающим результатам: оказывается, к примеру, что штутгартовскую пивоварню Вулле приходится переместить в Дельбрюк, а это обстоятельство позже, когда он опубликует свои опусы в серии красных брошюр Макса Бенса, приведет к возмущенному отклику постоянного читателя Т., некоего Юргена Беккера из Кёльна. В конце февраля (1971) он забрасывает эти экзерсисы и приступает к работе над рукописью «Мое исчезновение в Провиденсе».
80
Само собой разумеется, что после прочтения первых же разделов рукописи речь заходит о трудности ее будущей публикации. Уильям, Элиза и Т. понимают, что даже анонимное опубликование выдаст место пребывания Т. В конце концов, в Провиденсе исчез и разыскивается полицией один-единственный писатель.
81
Элиза помогает Т. в переводе кусков рукописи на английский, что необходимо для вечернего чтения и для чего Т. сначала показывает ей перевод, сделанный им самим, а затем она корректирует его текст с точки зрения лингвистической правильности и благозвучия. Когда мы доходили до мест, в которых содержался намек на мои чувства к Элизе, мы прекращали чтение - но отнюдь не по тем причинам, которые подразумеваются у Данте в его знаменитой фразе «В ту ночь мы больше не читали». Элиза в этих случаях просто вставала, говоря, что ей надо что-то сделать по дому.
82
Когда наступила весна, я по нескольку часов в день проводил в саду. То помогал Элизе сажать клубни георгинов, то перекапывал землю между рядками малины. У меня сложилось впечатление, что для нее важнее урожай, чем красота самих растений.
83
Однажды, когда мы с ней подвязывали клематис и, стоя рядом, распутывали гибкие стебли, я обнял ее за талию, и она не стряхнула мою руку. Слегка чмокнув меня в щеку, она как бы подвела черту под этим эпизодом и направилась к дому. Я не пошел за ней, хотя знал, что Уильяма дома нет.
84
На описание даже этой сцены Уильям никак не отреагировал. Он принял ее к сведению, как будто прочел в каком-то романе. Элиза тоже вела себя так, словно услышанное не касалось ее лично, и с невозмутимым видом продолжала разливать чай.
85
Элиза начнет расспрашивать Т. о его жене: почему она живет отдельно, как они познакомились, есть ли у них дети и, если есть, не ездит ли он иногда из Мюнхена-Т., следовательно, живет в Мюнхене! — в Западный Берлин, чтобы с ними повидаться. Из вопросов Элизы и ответов на них опять выплывают эпизоды из жизни Т. Для Т. постепенно вырисовывается структура его будущего романа.
86
Т. снится, будто он из аэропорта Темпельхоф сообщает жене по телефону о своем возвращении из Америки раньше намеченного срока. Лишь повесив трубку, он вспоминает, что самолет, на котором он летел, потерпел аварию над Атлантикой. И когда служащий авиакомпании в свою очередь звонит его жене, чтобы сообщить о прискорбном факте, жена отказывается ему верить и утверждает, что это явное недоразумение: она только что разговаривала со своим мужем по телефону.
87
Т. расскажет Элизе о поэтическом семинаре, на который его пригласил профессор Карвер. Тринадцать студентов выпускного курса, в том числе два негра, анализировали два варианта двух строк из стихотворения Гёте «Свидание и разлука». В первой редакции эти строки звучали так:
И встала ты, душа рвалась на части,
И я один остался вновь…
А во второй, предпринятой тридцать лет спустя, Гёте предпочел все поменять местами:
Я встал, душа рвалась на части,
И ты одна осталась вновь…[4]
88
Я набросал для Элизы свою версию толкования обеих редакций. Она рассмеялась: «Ваш Гёте, видимо, отличался необычайным тщеславием».
