Андрей Упит - Журдан и Бигоне
— Ты, Журдан, предводитель авиньонских грабителей и убийц и величайший враг всех порядочных и достойных людей. Ты признаешь, что это ты и есть?
— Нет, не признаю.
— Признаешь. Я тут велел описать все бесчинства и преступления, которые ты совершил. Число твоих дел столь велико, что ты и сам их не сможешь вспомнить, когда придется отвечать перед судом. Но чтобы ты мог все же обдумать и знать, что отвечать, я велел Фальконету поработать за тебя. Ты хоть признаешь, какое у меня доброе сердце?
— И это не могу признать. Доброе сердце никогда не находится купно с такой дурной головой, как у тебя. Я легко могу перечислить, что я совершил. Авиньонские бабы все считают в десятикратном размере. Где у тебя написано десять, я вижу единицу.
Ужасно разгневавшись на такую наглость, Бигоне только смог махнуть Фальконету рукой. Тот развернул свои желтые листы и прочитал, из-за темноты с трудом разбирая строчки.
«Нижеподписавшиеся сто сорок восемь авиньонских граждан, ранее верные подданные Его Святейшества Папы, а ныне еще более преданные обыватели Его Королевского Величества Короля Франции Людовика XVI и созванного им Национального собрания, дворяне, торговцы, домовладельцы, земледельцы и честные ремесленники от имени многих других могут заверить и поклясться Высокочтимым Господам Комиссарам Его Величества и Национального собрания…»
Но Журдан перебил его, сказав:
— Я не признаю показаний, где много неправильностей. Я прошу их исправить, прежде чем они попадут в руки Комиссаров. Короля Франции Людовика Шестнадцатого больше нет, а есть Король французов Людовик Шестнадцатый. Не Национальное собранно созвано Королем, а сам Король отозван Национальным собранием. Не честные, а бесчестные ремесленники идут с дворянами, торговцами и домовладельцами.
Но Фальконет по мановению руки Бигоне продолжал:
— «…что авиньонский житель, незаконный сын уличной девки и неизвестного отца, бывший погонщик ослов и мясник, закоренелый убийца и грабитель, правая рука главаря проклятых демократов Лекье, Журдан совершил столько бесчинств и преступлений, что всех Божьих и человеческих казней мало для возмездия».
Воспользовавшись минутой, когда Фальконет искал следующую строчку, Журдан снова вставил свое:
— Тварь и негодяй каждый, кто осмеливается мою мать звать уличной девкой. И десятикратный негодяй тот, кто бесчестит уличной девкой женщину, которая вырастила сына. И еще фактическая неправильность. Всему Авиньону известно, что мой отец и соблазнитель моей матери виноградарь Бомон.
Фальконет читал дальше:
— «…мы можем клятвенно засвидетельствовать, что злодей Журдан шестнадцатого октября вечером со своими друзьями и подручными разработал план, по которому творились все ниже перечисленные деяния, в коих он в первую очередь повинен, не говоря уже о том, что он сам собственноручно убил всему народу известных и уважаемых граждан, чему многие из нас были очевидцами…»
Тут Бигоне сам не смог утерпеть и воскликнул:
— Что ты на это можешь ответить, мошенник?
И Журдан резко ответил:
— Ничего. На это ответят Комиссары Буше, Камос, Командир Фурье и аббат Мило.
Дальше Фальконет читал без помех, водя пальцем по строчкам, явно наслаждаясь своим стилем и почерком. В писании его перечислялись все те ужасные мучения, которые лучшие граждане Авиньона претерпели от Журдана или что они слышали от других. Перечислялись все те дома, которые по его приказанию были разграблены, и те драгоценности и деньги, кон были изъяты. Бигоне не сводил глаз со своего врага и в душе уже определял все те мучения, которые тому должно было перенести до утопления его в Сорге. И как только определил, так уже не мог дольше терпеть, вскочил и громовым голосом воскликнул:
— За все это ты отплатишь сторицей! Десять вертелов вот этими самыми руками загоню я в твое мерзопакостное тело.
И, видя, что Журдан стоит неподвижно, посчитал его совершенно потрясенным и перепуганным, и порадовался этому. Охваченный гордостью победителя, он обратился к нему и сказал:
— Я аристократ и великодушен, а посему даю тебе выбор. Куда ты хочешь, чтобы тебе привязали камень, к рукам или к ногам?
Журдан с минуту подумал, потом спросил:
— А какая глубина в Сорге в том месте?
Бигоне ответил:
— Шесть футов.
— Тогда лучше к ногам.
Бигоне удивленно спросил:
— Почему?
— Потому, что тогда я еще смогу высунуть из воды кулак и показать его тебе и всей твоей банде.
Сознавая свое могущество, Бигоне спустил мерзавцу и это оскорбление и великодушно сказал:
— Пусть будет так, как ты хочешь. И еще: сколько времени тебе нужно, чтобы отправиться на тот свет? За час успеешь покаяться в своих бесчисленных грехах?
Журдан ответил:
— В грехах каются те, кто умирает своей смертью. Грехи убиваемого остаются на совести убийцы. А мне достаточно полчаса, чтобы начистить пряжку на втором башмаке. Сколько сейчас?
Бигоне влез на табурет и взглянул на звезды.
— Сейчас одиннадцать.
— Стало быть, в половине двенадцатого я жду.
— Пусть будет так.
Бигоне ушел с намерением сразу поспешить к господину Шуази и выпросить у него разрешение сегодня же увезти опасного разбойника на берег. От этого изверга можно было ждать, что он придумает какую-нибудь уловку и ускользнет сквозь зарешеченное окно, минуя два ряда солдат. В городе его единомышленники и подручные еще не все схвачены. Все это Бигоне утверждал на свой страх и риск, желая предать чудовище легким пыткам, что было тем с лихвой заслужено. Строптивость и равнодушие безбожника страшно разгневали его, и руки просто горели от желания привязать камень к ногам безбожника. Если же господин Шуази не согласится, он собирался подкупить Начальника караула, чтобы таким образом заполучить Журдана.
Но оказалось, что обстановка за эти несколько часов переменилась. А случилось это таким образом.
Как мы уже знаем. Национальное собрание призвало аббата Мило в Париж для дачи ответа за то, что произошло в Авиньоне. Тот 19 ноября явился на вечернее заседание и прочитал свои объяснения. Многие почтенные депутаты требовали лишить его прав Депутата Собрания. Но остальные не поддержали их, и Мило, друг разбойников и главный виновник умерщвления безоружных людей, уселся среди законодателей Франции и сохранил высокое звание Депутата Национального собрания. Он, разумеется, не забыл о своих друзьях в Авиньоне, ожидавших в тюрьме справедливого возмездия за свои злодеяния, и, выхлопотав новый наказ Национального собрания Комиссарам, незамедлительно отправился в Авиньон.
Поэтому, спеша к господину Шуази, Бигоне с большим удивлением увидел, как чернь снова собирается в разбойные шайки. Так как на сей раз он был хорошо одет и всем известен, то намеренно держался темных обочин и таким образом благополучно достиг цели. Но там ему сказали, что господни Шуази сейчас находится у Комиссаров и что те получили приказ освободить арестантов. Поспешив туда, он встретил грубый отказ, был выгнан и, услышав угрозы, только благодаря своим быстрым ногам смог скрыться. Но на пути к дому ему все чаще встречались растущие толпы черни. Наконец сборище воинственно настроенных людей преградило ему дорогу, и чей-то хриплый женский голос закричал:
— Гляньте, вон идет этот негодяй Бигоне, ненавистный враг народного друга Журдана! Он не постыдился заключить в тюрьму женщину, которая его не выдала, а свою сестру привести к пьяным солдатам для их услаждения. Хватайте его, чтобы он не успел улизнуть!
Это была дочь рыбной торговки Жозефина со своей бандой. Бигоне не успел оказать сопротивления, как был схвачен, связан и притащен в городскую тюрьму. Только на какой-то миг он опомнился в темной, смрадной камере, где окно было под самым потолком, по углам пищали крысы, а посредине, рядом с черствой краюшкой хлеба, лежал опрокинутый кувшин, а от него к самой стене тянулась лужа. Глубоко потрясенный после изведанной радости, Бигоне упал на мокрый каменный пол и недвижно застыл. Как ни велико было его горе и как ни толсты тюремные стены, все же первое время он слышал вопли, подобные непрестанному звериному реву: «Да здравствует Национальное собрание! Долой тиранов и угнетателей! Да здравствует Журдан! Смерть Бигоне!»
Он не думал над тем, как могла произойти такая перемена. Слишком быстро это случилось, чтобы он успел все осознать. Не испытывал он ни унизительного стыда, ни страха перед ожидаемой местью варваров. Смрадные тюремные стены и темнота на какой-то миг сделали его маленьким и неспособным думать, страшиться и трепетать. В своей душе, рассудке и даже в теле своем он ощущал какое-то изменение. Если бы его спросили, он бы не смог сказать, кто он — народный освободитель и герой Бигоне или один из тех оборванцев, которые, по повелению Его Королевского Величества, третий год валяются в тюрьме и ожидают заслуженной кары. Столь чудесным манером преобразился он — словно оглушенный падением с большой высоты, словно провалившись сквозь землю и очутившись по другую ее сторону.
