Артур Дойль - Человек из Архангельска
— Это ещё что! — взревел я, оттаскивая его от неё. — Славная история! Чего вы хотите? Вы, верно, думаете, что попали в кабак!
— О, сэр, — сказал он, — извините меня. Эта женщина моя жена, я боялся, что она утонула. Вы возвратили меня к жизни.
— Кто вы такой? — грубо спросил я.
— Я из Архангельска, — сказал он просто, — русский.
— Как ваше имя?
— Урганев.
— Урганев, а её имя — Софья Рамузина. Она вовсе не жена вам. У неё нет кольца.
— Мы муж и жена перед Небом, — сказал он торжественно, смотря вверх. — Мы соединены более прочными узами, чем земные.
В то время, как он говорил, девушка спряталась за меня и, схватив меня за руку, сжимала её, как бы прося защиты.
— Отдайте мне мою жену, сэр, — продолжал он, — позвольте мне взять её отсюда.
— Послушайте, вы, как вас там зовут, — сказал я сурово, — я не хочу, чтобы эта девушка была здесь. Я хотел бы никогда не видеть её. Если бы она умерла, это не было бы огорчением для меня. Но передать её вам, когда ясно, что она боится и ненавидит вас, — я не сделаю этого. И поэтому убирайтесь-ка отсюда и оставьте меня с моими книгами. Надеюсь, что никогда не увижу вас больше.
— Вы не отдадите её мне? — сказал он хриплым голосом.
— Нет, чёрт меня побери, — ответил я.
— А что, если я возьму её? — крикнул он, и его смуглое лицо потемнело.
Кровь закипела у меня в жилах; я поднял полено, лежавшее у очага.
— Убирайтесь, — сказал я тихим голосом. — Убирайтесь живо, а не то плохо вам будет…
Он нерешительно взглянул на меня и вышел из дома, но сейчас же вернулся назад и встал в дверях, смотря на нас.
— Подумайте о том, что вы делаете, — сказал он. — Женщина принадлежит мне и будет моей. Если дело дойдёт, до драки, то русский не уступит шотландцу.
— Посмотрим! — воскликнул я, бросаясь вперёд. Но он уже ушёл, и я увидел, как его высокая фигура исчезала в наступившем мраке.
С месяц, или больше после этого, дела шли у нас гладко. Я никогда не говорил с русской девушкой, она также никогда не обращалась ко мне. Иногда, когда я работал в своей лаборатории, она проскальзывала в дверь и молча садилась в комнате, смотря на меня своими большими глазами. В первый раз это вторжение рассердило меня, но постепенно, видя, что она не делает попыток привлечь моё внимание на себя, я стал позволять ей оставаться. Ободрённая этой уступкой, она мало-помалу начала придвигать стул, на котором сидела, всё ближе и ближе к моему столу; так подвигаясь понемногу каждый день в течение нескольких недель, она в конце концов стала направляться прямо ко мне и привыкла садиться рядом со мной, когда я работал. В этом положении она, однако, не навязывая мне своего присутствия, сделалась мне очень полезной, держа в порядке мои перья, прибирая трубки или бутылки и передавая мне то, что мне было нужно. Забывая о том, что она человеческое существо, и смотря на неё, как на полезный автомат, я так привык к её присутствию, что мне недоставало её в тех немногих случаях, когда она не была на своём посту. Я имел привычку громко разговаривать с самим собой, когда работаю, чтобы укрепить в уме свои выводы. Девушка, вероятно, имела удивительную слуховую память, так как она всегда могла повторять слова, которые я ронял таким образом, совершенно не понимая, конечно, их значения. Я часто забавлялся, слушая, как она разражалась градом химических уравнений и алгебраических символов перед старой Мэдж и затем заливалась звонким хохотом, когда старуха отрицательно качала головой, думая, без сомнения, что к ней обращаются по-русски.
Она никогда не отдалялась от дома дальше нескольких ярдов и прежде, чем выйти, тщательно осматривала окрестность из окна, чтобы убедиться, нет ли кого вблизи. Из этого я вывел заключение, что она подозревала, что её соотечественник продолжал жить по соседству, и боялась, что он может сделать попытку похитить её. Один её поступок ясно доказал её опасения. У меня был старый револьвер с несколькими патронами, который валялся среди разного хлама. Она нашла его там, вычистила и смазала, затем повесила около двери вместе с мешочком с патронами. Всякий раз, когда я отправлялся на прогулку, она снимала револьвер и настаивала, чтобы я брал его с собою. В моё отсутствие она всегда запирала дверь. За исключением этого чувства страха, она казалась вполне счастливой, занимаясь тем, что помогала Мэдж в то время, когда не была со мной. Она была удивительно ловка и искусна во всех домашних работах. Я скоро убедился, что её подозрения были вполне основательны, и что человек из Архангельска всё ещё скрывался по соседству. Однажды ночью, страдая бессонницей, я встал и выглянул из окна. Погода была несколько пасмурная, и я едва мог различить линию моря и неясные очертания моей лодки на берегу. Однако, когда мои глаза привыкли к темноте, я заметил какое-то тёмное пятно на песках, напротив самой моей двери, которого я не заметил в прошедшую ночь. Стоя у окна, я пристально вглядывался в расстилавшуюся передо мной местность, стараясь разглядеть, что это могло быть, Большая группа облаков, закрывавшая луну, медленно разошлась, и поток холодного ясного света разлился по безмолвной бухте и длинной линии её пустынных берегов. Тогда я увидел, кто ходит по ночам у моего дома. Это был он, русский. Он скорчился, подобно гигантской жабе, поджав на монгольский лад ноги и устремив глаза, очевидно, на окно комнаты, где спали молодая девушка и экономка. Свет упал на его поднятое вверх лицо, напоминавшее ястреба, с глубокой морщиной на лбу и с торчавшей вперёд бородой — отличительными признаками страстной натуры. Моим первым побуждением было выстрелить в него, как в человека, забравшегося в мои владения неизвестно с какой целью, но затем злоба сменилась состраданием и презрением.
«Бедный дурак, — мысленно сказал я. — Неужели же возможно, чтобы человек, так бесстрашно смотревший в глаза смерти, мог отдать все свои помыслы и забыть всякое самолюбие ради этой жалкой девчонки, — девчонки, которая к тому же бежит от него и ненавидит его? Любая женщина могла бы полюбить его, хотя бы из-за этого смуглого лица и высокой красивой фигуры, а он стремится как раз обладать той единственной, из тысячи ей подобных, которая не желает его знать!»
Когда я опять лёг в постель, эта мысль долго забавляла меня. Я знал, что засовы крепки у меня в доме и прутья решеток надёжны.
Мне было совершенно безразлично, где проведёт ночь этот человек — у моей двери, или в ста шагах от неё, лишь бы он ушёл утром. Как я и ожидал, когда я встал и вышел из дома, не было ни его, ни каких-либо следов его ночного бдения.
Скоро, однако, я увидел его опять. Однажды утром я отправился покататься в лодке, так как у меня болела голова, частью оттого, что пришлось много нагибаться, а частью от действия вредного химического снадобья, которое мне пришлось вдыхать прошлой ночью. Я грёб вдоль берега несколько миль, а потом, чувствуя жажду, высадился на берег у места, где, как я знал, впадал в море ручей с прекрасной свежею водою.
Этот ручеёк проходил через мою землю, но устье его, где я был в тот день, находилось за пограничной чертой моих владений. Я почувствовал себя несколько смущённым, когда поднявшись от ручья, у которого утолял свою жажду, очутился лицом к лицу с русским. Теперь я забрался, куда не следовало, так же, как и он, и я сразу заметил, что он знал это.
— Я хотел бы сказать вам несколько слов, — сказал он серьёзно.
— Торопитесь! — ответил я, смотря на свои часы. — У меня нет времени слушать вашу болтовню.
— Болтовню! — повторил он сердито. — Ну, конечно, вы, шотландцы, странный народ. Ваше лицо сурово, а ваши слова грубы, но таковы и те добрые рыбаки, у которых я сейчас живу. Однако, я нахожу, что под этим суровым видом скрываются добрые, честные натуры. Нет сомнения, что вы также добрый и хороший человек, несмотря на свою грубость.
— Чёрт возьми, — сказал я, — говорите, что вы хотите сказать, и убирайтесь затем прочь! Вы надоели мне.
— Неужели я не могу ничем смягчить вас? — вскричал он. — А! Вот взгляните! — он вынул небольшой греческий крест. — Взгляните! Наши религии могут различаться обрядами, но какая-нибудь общность мыслей и чувств должны проявляться у нас при виде этой эмблемы.
— Не могу сказать наверняка, — ответил я. Он посмотрел на меня задумчиво.
— Вы очень странный человек, — сказал он наконец. — Я не могу понять вас. Вы всё ещё стоите между мною и Софьей. Вы ставите себя в опасное положение, сэр. О, поверьте мне прежде, чем будет слишком поздно. Если бы вы только знали, что я сделал, чтобы овладеть этой женщиной, как я рисковал своим телом, как я погубил свою душу! Вы — небольшое препятствие в сравнении с теми, которые я преодолел, один удар ножа или брошенный камень устранили бы вас навсегда с моего пути. Но спаси меня Бог от этого! — дико вскричал он. — Я и так уже слишком пал, всё лучше чем это.
