Иво Андрич - Собрание сочинений. Т.1. Рассказы и повести
Последние главы романа относятся к началу первой мировой войны, важному рубежу собственной биографии писателя. Тихий Вышеград, находящийся на границе Сербии и Австро-Венгрии, в 1914 году оказывается в гуще событий. Мост, неизменность и вечность которого так настойчиво утверждались, минируют солдаты, собираясь взорвать его. Такой финал несет в себе и отголосок драматической юности Андрича, и ощущение катастрофичности времени, когда создавался роман. Действительность тех лет исключала возможность художественного синтеза гармонической жизни, к которой стремился писатель. Он не нашел гармонии также и в прошлом, о котором он рассказывал. И все-таки вопреки всему писателя не оставляла вера в то, что жизнь нельзя уничтожить, что «жизнь необъяснимое чудо, ибо, уходя и отцветая, она все же остается нерушима и стойка, „как на Дрине мост“». Именно в «Мосте на Дрине» Андрич пришел к более глубокому, чем прежде, пониманию человеческой судьбы. Страдания и беды человека, неизбежная конечность его жизни в романе соотносятся с бесконечностью человеческого рода. Человек становится частицей неостановимого течения жизни. Роман учит: умирают люди, сменяются поколения, но жизнь продолжается, продолжается борьба тех, кто строит, и тех, кто разрушает. Автор на стороне «мудрых и душевно щедрых людей», которые «заботятся об украшении земли и облегчении жизни».
В романе звучит не только присущая всему творчеству Андрича убежденность в торжестве гуманизма. В нем звучит еще одна дорогая ему мысль — о красоте, во все времена необходимой людям. В борьбе добра и зла, которая идет в мире, знаком надежды на лучшее для Андрича всегда оставались искусство и красота, которую искусство несет с собой. В «благих и прекрасных творениях» человеческого разума и рук была заключена та «совершенная гармония», которой писателю недоставало в прошлом и настоящем. Как многие прогрессивные деятели культуры XX века, вечные, непреходящие ценности Андрич видел в искусстве, будь то искусство зодчества или повествования, живопись или музыка. Художественное творение, и только оно одно, считал он, способно устоять перед временем, перед его разрушающим действием и быть источником радости и высоких чувств для многих поколений.
Искусство, способное преодолеть тяготы жизни и ее быстротечность, — сквозная тема творчества Андрича. И с годами она звучит все определенней. Если в рассказе «Мост на Жепе», открывшем эту тему, Андрич скептически оценил возможность искусства воздействовать на. жизнь людей, то спустя четверть века в рассказе-аллегории «Аска и волк» (1953) он недвусмысленно утверждал: «…искусство и воля побеждают всякое зло и даже самую смерть».
Жизнь без красоты искусства и без красоты вообще для Андрича не представляет ценности. Пример такой жалкой и пустой жизни дан в романе «Барышня», где изображено сараевское и белградское общество межвоенных лет. Героиня этого романа, подчинившая всю свою жизнь накопительству, закостеневшая в своей недостойной страсти к деньгам, поначалу сторонится красоты как чего-то ненужного, а потом начинает по-настоящему ненавидеть ее «как ересь, как злого, угрожающего ей идола». И действительно, красота — неизменный противник жалкого, слепого, неодухотворенного существования — такого, на какое обрекла себя Райка Радакович.
В повести «Заяц» (1948), одном из немногих произведений, непосредственно посвященных событиям второй мировой войны, показывая обывательскую среду Белграда, Андрич устами главного героя задает вопрос: «Почему в этом обществе молодые женщины с такой ужасающей быстротой превращаются в мелочных и жестоких мещанок с черствым сердцем, ограниченным и подозрительным складом ума и неумеренно длинным языком? Как скоро становятся они заклятыми врагами всякой возвышенной мысли, свободной радости и красоты!» Писатель находит этому только одно объяснение: «Это — общественное проклятие, добровольное служение всему эгоистичному и мелочному в человеке и самому низменному и ничтожному, что только есть в жизни. Проклятие будничных забот, ставших самоцелью; проклятие, которое горше многих других грехов и пороков». В повести речь идет о разных людях, с их, казалось бы, глубоко личными качествами — злобой и низостью одних, добротой и человечностью других. Но оказывается так, что эти качества определяют и место людей в борьбе. Характерно для Андрича, что о Белграде военных лет он говорит как об арене «борьбы, в которой людской злобе и низости противостояли красота и величие человеческого подвига».
Повесть «Заяц», может быть, не самая сильная среди произведений Андрича, вместе с тем очень значительна по своему новому решению проблемы преодоления зла.
Герой повести, неприметный, маленький человек, вовсе не героического склада, вместе с тем добрый и порядочный, находит в себе силы порвать с уродливой обывательской средой. Инстинктивно он тянется к тем, кто, как он догадывается, ведет борьбу со злом, злом точно обозначенным — фашистской оккупацией. Герой повести погибает, спасая товарищей. Погибает не как пассивная жертва зла, но как человек, сознательно выбравший свою судьбу.
Так же выбирает свою судьбу и крестьянин-арендатор Симан («Рассказ о кмете Симане», 1948). Его стихийный бунт против несправедливого социального устройства не мог закончиться успехом, он вспыхнул преждевременно. В этом бунте выразилось зреющее в массах Стремление освободиться от классового угнетения. Автор знает: за бунтарем-одиночкой «придут люди лучше и умнее, и они-то уж сведут счеты с агами и судьями».
Такой взгляд на человека характерен для прозы Андрича, опубликованной после войны. Андрич не был исключением среди европейских писателей, которым опыт второй мировой войны и антифашистской борьбы по-новому открыл человека, его способность к самоопределению, к выбору пути. Этот сдвиг в понимании Андричем общественной роли личности, ее готовности вступить в борьбу с реакционными силами истории заметен и в повести «Заяц», и в рассказах «Письмо, датированное 1920 годом» (1948), «Запертая дверь» (1951), посвященных современной тематике, и в произведениях о прошлом — в повести «Проклятый двор» (1954), новеллах «Дом на отшибе» (опубликованы посмертно, в 1976 году).
«Проклятым двором» в одноименной повести названа стамбульская тюрьма, Одна из многих тюрем, где томились заключенные из разных краев обширной Оттоманской империи. Среди узников — виновные в крупных и мелких преступлениях и невиновные, такие, кто, как главный герой повести, ученый и мечтатель Чамил, не подходит под представление о добронамеренном обывателе. Бесконтрольный повелитель «проклятого двора» Латиф-ага убежден, что все люди в чем-нибудь виновны: «Здесь нет невиновных. Зря сюда никто не попадает. Раз переступил порог Двора — значит, виноват». Зло в повести «Проклятый двор» приобретает очертания определенные и жесткие — это тираническая власть, казалось бы, полностью подчиняющая себе человека. Но именно в этой повести дан новый для Андрича вариант поведения человека, столкнувшегося со злом.
Волновавшая Андрича трагедия человека, оказавшегося меж двух разобщенных миров, воплощена в повести в судьбе султана Джема; спустя много лет она повторяется в судьбе Чамила. Их участь трагична. У Джема, преданного близкими ему людьми, проведшего многие годы в плену, хватило, однако, гордой решимости выдержать все испытания и до конца остаться самим собой. И Чамил, узник «проклятого двора», не желает и не может отречься от себя. И тот и другой в положении безвыходном, но ни один из них не признает над собой силы зла, как признавали ее некоторые герои ранних рассказов.
Этим индивидуальным протестом в повести «Проклятый двор» не исчерпывается сопротивление злу.
Нетрудно заметить, что повесть вся складывается из рассказов различных персонажей. Чамил рассказывает фра Петару о султане Джеме, Хаим — о Чамиле, фра Петар пересказывает все, что ему запомнилось, некоему неназванному юноше, пересказывает несвязно, не по порядку, давая происшедшему свое толкование. История Чамила-Джема предстает как бы в системе зеркал, дробящаяся, не проясненная до конца, оставляющая простор воображению читателя. Такая повествовательная форма — «рассказ в рассказе» — часто используется Андричем (рассказы «Туловище», «Испытанье» и др.). В повести «Проклятый двор» это не только художественный прием.
Сказы, легенды, предания, были и небылицы Андрич всегда считал насущной потребностью души человека. В самых невероятных боснийских вымыслах он умел увидеть «историю живых людей и давно ушедших поколений» («Рассказ о слоне визиря»). Он показал, как рождаются эти сказы и предания, как они живут и воздействуют на сознание народа («Мост на Дрине»). В «Проклятом дворе» и небылицы Займа о его любовных победах, и доверительные рассказы подозрительного Хаима, и глубоко прочувствованная исповедь Чамила становятся явлениями подлинной жизни, отвергающей то давление на личность, которое оказывает на нее тюрьма. И дело не только в том, что узникам не остается ничего другого, чтобы сохранить духовную независимость. Без рассказа, без исторической памяти, связующей людей, жизнь стала бы намного беднее: «Что бы мы знали о чужих душах и чужих мыслях, о других людях и даже о себе самих, о других слоях общества, о незнакомых краях, землях, которых мы никогда не видели и вряд ли когда-либо увидим, если бы не было людей, в устной и письменной форме повествующих о том, что они видели или слышали и что в связи с этим думали и пережили?» Без таких повествований жизнь могла бы стать скучной описью разрозненных вещей. Такой, какая идет после смерти фра Петара: «Клещи большие, одни. Ножовка стальная, немецкая, одна…» Но от фра Петара осталось нечто более высокое и прочное, чем эти вещи, — его рассказ о человеке, не склонившемся перед злом.
