Екатерина Леткова - Ржавчина
— Да ужь пригласите его скорѣй обѣдать, — выговорила Анна по-русски, продолжая играть въ безикъ.
— Прошу не учить меня, — отвѣтила, тоже по-русски, мать. Но ни въ тонѣ, ни въ голосѣ, ни въ лицѣ не было ни тѣни раздраженія. Все та же дѣланная полуулыбка играла на губахъ.
— Графъ, — обратилась она въ сторону француза, — пойдемте ко мнѣ въ будуаръ. Селестина подастъ мнѣ только шляпу и пальто.
Вѣра также поднялась съ своего мѣста. Анна простилась съ нею, не сказавъ ни слова, даже не взглянувъ на нее.
— Нѣтъ, я не пущу васъ, вы съ нами, — не выпуская руки Вѣры, сказала Александра Аркадьевна.
— Нѣтъ, merci, я не могу, — отвѣтила та.
— Вы всегда мнѣ отказываете, — любезно проговорила Боловцева. — Я вѣдь могу обидѣться… Madame Корнфельдъ, надѣвайте же шляпу!
Старушка быстро встала съ своего мѣста и вышла вмѣстѣ съ Вѣрой изъ этого роскошнаго, но тяжелаго салона.
Madame Корнфельдъ была добрѣйшее созданіе съ неудавшимся прошлымъ, съ тяжелымъ настоящимъ и неизвѣстнымъ будущимъ. Она была въ родѣ dame de compagnie при Боловцевой. И это было ея больнымъ мѣстомъ, хотя она и пріобрѣла себѣ всѣ необходимыя свойства компаньонки: умѣнье во-время смолчать, во-время согласиться, похвалить шляпу; но при первомъ же случаѣ она давала понять, что какъ судьба несправедлива, заставляя ее унижаться передъ какой-то Боловцевой съ темнымъ прошлымъ, но съ большимъ состояніемъ, — ее, Корнфельдъ, принадлежащую къ одной изъ лучшихъ фамилій Курляндіи.
— Вотъ и этотъ, — заговорила Корнфельдъ гораздо проще и искреннѣе, чѣмъ все, что она говорила при Боловцевой, провожая Вѣру до ея комнаты. — Пріятно ему что ли такъ извиваться передъ старухой?… Какъ онъ былъ любимъ при дворѣ! Императрица Евгенія всегда приглашала его съ собой въ театръ. А теперь… сдѣлался приживалкой богатыхъ иностранцевъ.
— Да кто-жь ему велитъ? — наивно спросила Вѣра.
— Раззорился!…- коротко объяснила Корнфельдъ, разставаясь съ Вѣрой у порога ея комнаты.
Вѣра уже позже узнала всю исторію графа Виллье. Дѣйствительно, это былъ жалкій типъ. Любимцъ Наполеона и когда-то одинъ изъ первыхъ представителей парижскаго высшаго общества, онъ приходилъ пѣшкомъ, усталый, голодный, изъ отдаленнаго квартала Парижа, для того, чтобъ имѣть возможность съѣсть шесть изысканныхъ блюдъ за столомъ Боловцевой. Съ паденіемъ имперіи Виллье потерялъ все… Безъ подготовки, безъ образованія, а главное съ репутаціей друга Наполеона — онъ оказался лишнимъ при новомъ правительствѣ, къ этому еще присоединилась случайная потеря всего состоянія на какихъ-то акціяхъ. Теперь никто не зналъ, гдѣ живетъ и какъ живетъ Виллье. Онъ являлся всегда хорошо одѣтый, гладко выбритый, съ накрашенными усами, съ изысканными манерами и непринужденнымъ свѣтскимъ тономъ. Все это были остатки его прежнихъ привычекъ. Но кромѣ этого онъ сохранилъ еще и другія привычки: быть всегда au courant всего, что дѣлается въ высшемъ свѣтѣ, посѣщать первыя представленія въ театрахъ, проѣхаться въ опредѣленный часъ по Булонскому лѣсу и запивать тонкимъ виномъ тонкія блюда… Онъ слишкомъ долго жилъ всѣмъ этимъ, чтобы не поступиться до извѣстной степени своимъ самолюбіемъ. Что стоитъ сказать два-три комплимента отживающей кокеткѣ! Они у него уже готовы, — онъ столько лѣтъ повторяетъ ихъ… а между тѣмъ онъ послѣ вкуснаго обѣда будетъ сидѣть въ avantscène и на другой, день можетъ отдать отчетъ въ какомъ-нибудь салонѣ о новой пьесѣ.
Для баронессы Корнфельдъ это было какъ нельзя болѣе понятно.
III
Парижъ праздновалъ свой fête des morts. Онъ приходился какъ разъ 2-го ноября. Въ этотъ день прошло ровно полгода послѣ смерти матери Вѣры. На чужой сторонѣ, вдали отъ всего близкаго, роднаго, ей захотѣлось участвовать въ общемъ горѣ, въ общемъ оплакиваніи дорогихъ существъ, потерянныхъ навсегда.
Во второмъ часу она уже ѣхала на Монмартское кладбище.
Погода стояла теплая, сухая. Второе ноября было какъ-то особенно ярко и ясно. Вѣрѣ казалось, что оно не должно было гармонировать съ общимъ настроеніемъ Парижа въ этотъ день.
Но это только казалось ей.
Едва она въѣхала на бульвары, какъ ее поразила эта масса народу и экипажей, снующихъ по всѣмъ направленіямъ.
Тысячи вѣнковъ и крестовъ изъ иммортелей живыхъ цвѣтовъ двигались съ толпой, оживленной и веселой, какъ всегда. Вѣра подъѣхала къ воротамъ кладбища. Ей не дали пройдти двухъ шаговъ, какъ окружили съ предложеніями купить — кресты и вѣнки всѣхъ величинъ и цвѣтовъ, совали въ руки изображенія гробовъ и склеповъ, сдѣланныхъ изъ папье-маше.
Кладбище было уже полно народу. Все двигалось, шумѣло, болтало, смѣялось… На могилахъ лежали цѣлыя горы вѣнковъ, кругомъ сидѣли и стояли родные, знакомые тѣхъ, кто лежалъ подъ этими вѣнками. Видно было, что на многихъ могилахъ сидѣли и совсѣмъ чужіе люди, считавшіе долгомъ чествовать этотъ «праздникѣ мертвыхъ». Вѣра прошла дальше.
Вездѣ толпы народа, старые и молодые, женщины и мужчины; все говорило, перебивало другъ друга, шумѣло…
Солнце уже начало спускаться и золотистыми лучами освѣтило пожелтѣвшіе листья каштановъ и дубовъ, темные стволы ихъ, красивыя лица блузниковъ, поддѣльные цвѣты на шляпахъ француженокъ, мраморныя и чугунныя изваянія здѣсь и тамъ на могилахъ.
Одиночество, сиротство чувствовалось еще жгучѣе, еще острѣе, здѣсь, среди этой толпы, умѣющей вездѣ веселиться, изо всего сдѣлать праздникъ…
Кладбище идетъ террасами.
Вѣра взошла по лѣстницѣ наверхъ и увидѣла опять цѣлые ряды могилъ, но народу было меньше, и чѣмъ дальше шла она, тѣмъ толпа становилась все рѣже и рѣже.
Вдали, гдѣ тѣни было меньше, она увидѣла три могилы — двѣ большія и одну между ними маленькую — точь-въ-точь какъ тамъ, дома… Она взошла и сѣла на одну изъ нихъ. Кругомъ было тихо, торжественно тихо, хоть въ воздухѣ стоялъ какой-то непонятный гулъ: человѣческіе голоса, шумъ экипажей за стѣнами кладбища — все слилось вмѣстѣ.
Вѣра сидѣла неподвижно на могилѣ, - мысль какъ будто оторвалась, улетѣла куда-то; она не могла отдать себѣ отчета, гдѣ она — у себя, у дорогихъ ей могилъ, или далеко, среди чужаго народа.
Она видѣла передъ собой могилу, въ которую, полгода тому назадъ, опускали ее, дорогую, хорошую маму… Какъ ей не хотѣлось умирать, какъ надо было ей жить!… Сколько было борьбы съ нежданной, внезапно подкравшеюся смертью! Это было что-то невѣроятное. Изъ молодой, красивой женщины, такъ горячо относившейся къ дѣтямъ, такъ страстно принимавшей къ сердцу каждое страданіе — въ десять дней сталъ холодный трупъ, спокойно улыбающійся на всѣ слезы, на отчаянные вопли окружавшихъ. То же изящное очертаніе головы, тотъ же, точно изъ мрамора высѣченный, носъ, черныя брови, чудный лобъ… Только похудѣла немного… Только спокойствіе, равнодушіе ко всему окружающему — не ея…
Но пока еще лежала на столѣ и даже потомъ въ гробу, все какъ будто еще не совсѣмъ оторвалась, не совсѣмъ потеряна… Когда же опустили въ глубокую яму, засыпали желтой землей и умяли вотъ этотъ холмикъ, что теперь уже успѣлъ осѣсть…
— Madame! — услышала Вѣра надъ головой низкій мужской голосъ.
Она подняла глаза и увидала высокаго ливрейнаго лакея съ громаднымъ мѣховымъ одѣяломъ въ рукахъ.
— Позвольте потревожить васъ, сама княгиня идетъ сюда, — почтительно сказалъ ей лакей и сталъ разстилать одѣяло на могилу и возлѣ нея.
Вѣра встала.
За лакеемъ направлялась къ этимъ же могиламъ цѣлая семья. Впереди шла старуха, въ сѣдыхъ букляхъ, въ нарядной шляпѣ съ цвѣтами. Она опиралась на руку просто одѣтой дѣвушки, съ вопросительнымъ выраженіемъ лица. За ними шли дѣти, гувернантка, два молодыхъ человѣка.
— Какъ я не люблю, когда чужіе садятся на мои могилы! — громко прошамкала старуха.
Вѣра хотѣла извиниться, да не стоило.
Они обѣдали въ этотъ день всѣ вмѣстѣ. Вѣрѣ не хотѣлось опоздать къ обѣду, такъ какъ она дала слово Александрѣ Аркадьевнѣ непремѣнно участвовать на ея обѣдѣ, на который былъ приглашенъ знаменитый баритонъ, дѣлавшій очень много шуму въ Парижѣ. Она слышала про него въ Петербургѣ, онъ бывалъ въ свѣтѣ и пользовался громаднымъ успѣхомъ у дамъ.
Съ Боловцевой въ Парижѣ онъ встрѣтился какъ старый знакомый и на другой же день послѣ дебюта далъ слово обѣдать у Алекоандры Аркадьевны.
Когда Вѣра вошла въ залу, всѣ уже были въ сборѣ и сейчасъ же стали занимать мѣста. На этотъ разъ обѣдали въ маленькомъ салонѣ Боловцевой.
Вся комната была пропитана запахомъ розъ и фіалокъ, цѣлая гора которыхъ украшала середину стола. Отъ четырехъ большихъ канделябръ ужь и теперь было жарко.
На виньеткахъ меню были нарисованы значки нотъ. Это было любезною предупредительностью m-me Боловцевой. Она, впрочемъ, сейчасъ же и объяснила ее баритону, который сѣлъ рядомъ съ ней.
Стоило взглянуть на него, чтобы понять, что онъ могъ заслужить репутацію человѣка съ громаднымъ успѣхомъ. Высокій лобъ, желтоватый цвѣтъ лица, черные усы и борода давали ему энергичное выраженіе и дѣлали его совсѣмъ непохожимъ на опернаго пѣвца.
