Екатерина Леткова - Ржавчина
— Я уже ѣздила къ madame Gringoire, — говорила между тѣмъ Боловцева, обращаясь къ сидѣвшей съ ней рядомъ барынѣ съ ужасно краснымъ лицомъ, отчего ея свѣтлые глаза казались совсѣмъ бѣлыми. — Она пришлетъ завтра свою главную закройщицу снять мѣрку съ Annette… М-me Gringoire говоритъ, что теперь именно важно, чтобы корсетъ былъ сдѣланъ хорошо. Послѣ…- она затруднялась въ выборѣ слова, — послѣ подобной болѣзни талія не придетъ въ настоящій видъ цѣлыхъ два мѣсяца.
— А иногда и совсѣмъ не придетъ, — со вздохомъ проговорила ея собесѣдница. — Вы повѣрите, у меня талія была въ сорокъ шесть сантиметровъ. Всѣ поражались… А послѣ рожденія моего Nicolas я уже не могла стянуть больше пятидесяти четырехъ.
— А такъ какъ у меня никогда и не было тонкой таліи, то мнѣ и терять нечего, — какъ бы нехотя проговорила больная.
— Ахъ, Annette, какъ же ты говоришь такъ!? Ты знаешь, какъ Никсъ любитъ красивыя фигурки… Онъ не такъ цѣнитъ лицо, какъ фигуру…
— Да откуда же мнѣ взять ее, maman, если я создана квадратной? — уже совсѣмъ раздраженно отвѣтила Анна.
Видно было, что этотъ разговоръ надоѣлъ ей. Она приподнялась на лѣвый локоть, взяла со столика папиросу и стала курить, прищуривая правый глазъ. Она смотрѣла куда-то вдаль, желая показать, что не участвуетъ въ разговорѣ присутствующихъ. А разговоръ видно попалъ на благодарную тему.
— Вы знаете, какъ много значить корсетъ, — говорила m-me Боловцева, цѣдя сквозь зубы каждое слово. — Съ тѣхъ поръ, какъ я ихъ заказываю у Gringoire, Вортъ не узнаетъ моей таліи… Каждый годъ она становится тоньше на полтора сантиметра.
Вѣра начинала жалѣть, зачѣмъ пришла сюда. Она не знала, какъ дождаться конца темы, чтобы встать и уйти. Ей казалось страннымъ, что Анна, которая и просила ее придти въ ней, не сочла нужнымъ сказать ей ни полслова. Она какъ будто угадала мысли Вѣры.
— Вы въ траурѣ? — обратилась она къ ней. — По комъ?
— Я похоронила мать, — отвѣтила она неохотно…
Вѣра знала, что ей было извѣстно это и она задала такой вопросъ сама не зная зачѣмъ.
— И давно?
— Нѣтъ, только пять мѣсяцевъ тому назадъ.
— Но вы посѣщаете театры?
— Да. А развѣ нельзя? — спросила Вѣра, опять не понимая ея вопроса…
— Нѣтъ, отчего же если это еще занимаетъ, — проговорила она и вздохнула такъ, какъ бы желая показать, что для нея удовольствій болѣе не существуетъ.
— Настоящее горе, мнѣ кажется, не въ этомъ, — не могла не отвѣтить ей Вѣра. — Впрочемъ, я судить не могу.
Убѣждать эту барыню, задрапированную собственнымъ горемъ, ей показалось нелѣпымъ. Она оборвала разговоръ. Анна сейчасъ же поняла это и опять, повернувшись на лѣвый локоть и взяла со стола большую кипу картъ.
Акушерка-француженка сейчасъ же прочла желаніе больной. Она придвинула свой стулъ къ кушеткѣ и положила на колѣни дощечку съ перильцами. Анна сдала карты и онѣ начали играть въ безикъ. Видно было, что это ихъ обычное занятіе. Дамы, сидѣвшія здѣсь, какъ будто для больной, не обращали на это никакого вниманія. Онѣ оживленно продолжали свой разговоръ, перескочивъ какъ-то очень скоро отъ талій и корсетовъ къ несчастной исторіи женщины, разведенной съ мужемъ.
— Я сама мать, — говорила низкимъ голосомъ madame Боловцева. — Развѣ же можно воспитывать такъ дочь? Полгода она живетъ у матери: жизнь монастырская, тишина, ничего не видитъ, а другіе полгода проводитъ у отца: тутъ, напротивъ, съ утра шумъ, суматоха. Онъ всюду ее таскаетъ за собой. Она по десяти дней остается на охотѣ… Множество мущинъ и она одна, пятнадцатилѣтняя дѣвочка, между ними. Что же изъ нея выйдетъ?…
— Ахъ, — заговорила жалобнымъ тономъ барыня съ бѣлыми глазами, m-me Корнфельдъ, — да если это было единственное средство получить разводъ? У нихъ только одинъ ребенокъ… Ну, и рѣшили, что дочь будетъ жить полгода у матери и полгода у отца. И вотъ уже пять лѣтъ такъ.
— Что же выйдетъ изъ этой дѣвочки, спрашиваю я васъ? Безъ всякаго женскаго вліянія, съ такимъ ужаснымъ отцомъ…
— Да, конечно. Но… — робко заговорила баронесса Корнфельдъ: она какъ будто боялась противорѣчить Боловцевой.
— Ахъ, ma chère, не говорите!… Я вижу дѣвочку. Это не дѣвочка порядочной семьи, а гимназистъ какой-то… Кто же въ этомъ виноватъ? — Конечно, мать!
— Скоро рѣшили!.. какъ бы про себя проговорила Анна, не выпуская папиросы изо рта. У нея эти слова вылетѣли какъ будто нечаянно.
— Что ты сказала, Annette? — спросила ее мать, притворяясь, что не разслышала замѣчанія дочери.
— Cinq cents, — объявила второй безикъ больная и положила карты на столѣ. — Вы же сами разсказывали, — продолжала она, обращаясь къ матери, — всю исторію этой бѣдной m-me Lotoff. Могла ли она жить съ мужемъ?
— Она очень любила его… Да онъ и не желалъ развода, — сдержанно, но съ замѣтнымъ раздраженіемъ, проговорила Боловцева.
— Да… Но неужели трудно понять, что чѣмъ больше она любила его, тѣмъ тяжелѣе для нея было его третированіе, его какая-то ненависть къ ней?… А когда онъ ввелъ въ домъ ту женщину, развѣ m-me Lotoff могла оставаться жить съ нимъ? — нервно перебила Боловцеву дочь. — Это было выше ея силъ… Она должна была уѣхать и мужъ самъ желалъ этого, только былъ противъ развода, потому что дочь отдали бы матери…
— О, онъ страстно любитъ дочь, — вставила съ сентиментальнымъ видомъ m-me Корнфельдъ.
На лицѣ Боловцевой нельзя было ничего прочитать. Большой ротъ съ тонкими губами былъ сжатъ въ жесткой полуулыбкѣ.
— Любитъ эгоистично, мелко, какъ все, что онъ дѣлаетъ, — продолжала Анна нервнымъ голосомъ. — Онъ и не отпускалъ жену отъ себя, заставлялъ ее все выносить, чтобъ имѣть при себѣ дочь, — до страданій жены ему дѣла не было… А виновата же во всемъ осталась она…
— Тебѣ бы надо воды съ флёрдоранжевыми каплями немного. Ты очень волнуешься Annette, — отдѣляя каждое слово, все съ полуулыбкой, сказала Александра Аркадьевна. — Всякіе пустяки способны взволновать тебя.
— Хороши пустяки! — вся дрожа отъ волненія, выговорила Анна. — Впрочемъ, извините, maman, я забыла мое обѣщаніе…
Она оборвала свою рѣчь и взялась опять за карты. Видно было, что внутри ея все клокотало: грудь высоко поднималась, ноздри раздувались, въ темно-сѣрыхъ глазахъ блеснулъ недобрый огонекъ.
— Annette все еще не можетъ оправиться отъ болѣзни, — какъ бы извиняясь, обратилась къ Вѣрѣ m-me Боловцева. — Будь она здорова, она бы не взволновалась такъ изъ-за женщины, которую видѣла разъ въ жизни.
Анна хотѣла что-то сказать, но сейчасъ же крѣпко закусила нижнюю губу и сдвинула брови. Должно-быть послѣднее движеніе было ея обычное: несмотря на восемнадцать лѣтъ, у ней уже успѣла образоваться между бровей глубокая складка.
Настала неловкая минута молчанія. Анна совсѣмъ повернулась къ француженкѣ, давъ понять, что не хочетъ участвовать въ разговорѣ. Вѣра не знала, что отвѣчать Боловцевой.
— Графъ Виллье! — доложилъ очень кстати лакей.
Вслѣдъ за нимъ въ комнату вошелъ баринъ небольшаго роста съ сѣдой головой и темными усами. Борода была гладко выбрита.
— Можно видѣть милую больную? — весело спросилъ онъ, мягко ступая по ковру и прямо направляясь къ старухѣ Боловцевой.
— Вы совсѣмъ пропали, графъ! Васъ не видно и не слышно, — заговорила Александра Аркадьевна, вся преобразившись: она какъ-то прищурила глаза, начала картавить и пропускать слова сквозь зубы. Послѣ Вѣру уже это не удивляло: она знала, что если войдетъ мущина, даже старше Виллье, Боловцева сейчасъ же вся подтянется, сдѣлается игривѣе и ни на минуту не забудетъ дѣлать любезное лицо.
— Но какой на васъ сегодня туалетъ, — о, какой туалетъ! — восторгался французъ, съ видомъ знатока, платьемъ Боловцевой.
— Не дуренъ, не правда ли?… M-r Вортъ считаетъ долгомъ сдѣлать мнѣ каждый годъ сверхъ всего, что я у него заказываю, такое… une petite robe… дешевенькое…
— Дешевенькое? — переспросила Вѣра, съ недовѣріемъ взглянувъ на атласное плиссе короткой юбки.
— Это мнѣ стоитъ девятьсотъ франковъ… Для Ворта это даромъ, — проговорила она тономъ извиненія или поученія: Вѣра не поняла. — Поѣдемте съ нами въ Буа, графъ, — обратилась Боловцева къ Виллье. — Вотъ уже два дня какъ я не была тамъ.
— О, бѣдные парижане! — тонко замѣтилъ Виллье.
— Никсъ уѣхалъ на три дня въ замокъ къ Грамонъ, да и вы у меня совсѣмъ пропали… Ну, я пойду одѣваться…
— Надѣньте пожалуйста ваше лютровое пальто, — оно къ вамъ идетъ до невозможнаго. Впрочемъ, все, что вы ни надѣнете…
— Да ужь пригласите его скорѣй обѣдать, — выговорила Анна по-русски, продолжая играть въ безикъ.
— Прошу не учить меня, — отвѣтила, тоже по-русски, мать. Но ни въ тонѣ, ни въ голосѣ, ни въ лицѣ не было ни тѣни раздраженія. Все та же дѣланная полуулыбка играла на губахъ.
— Графъ, — обратилась она въ сторону француза, — пойдемте ко мнѣ въ будуаръ. Селестина подастъ мнѣ только шляпу и пальто.
Вѣра также поднялась съ своего мѣста. Анна простилась съ нею, не сказавъ ни слова, даже не взглянувъ на нее.
