Константин Станюкович - Тоска
— Всего ведь восемь рублей переехать. Небось, найдет.
Больной любовно смотрел на боцмана и предложил ему, коли нужно, написать весточку в Кронштадт.
— Некому, — резко ответил боцман.
— Разве, Арсентий Иваныч, ты одинокий?
— Одинокий.
— Трудно, должно быть, одинокому, Арсентий Иваныч. То-то ты и не подаешь претензии на доктора. А то должны отправить. Нынче ведь права.
— Там видно будет. И давно ты женатый?
— Шесть лет, Арсентий Иваныч.
— Давно. По нынешним временам и вовсе много. А ты ишь какой благополучный.
И в голосе боцмана звучала завистливая нотка.
— Пофартило, Арсентий Иваныч. Да и чего, ежели по правде говорить, меня обманывать? Не привержена, так прямо и скажи. Больно, да зато сразу. По крайней мере совесть есть.
— Тут, братец ты мой, совесть совестью, а есть и другая загвоздка. Есть и такая баба, которая по совести виляет хвостом, и привержена, мол, а затем: простите, мол, ошиблась, очень, мол, душе больно. И духу в ей не хватит, что так, мол, и так — кум есть. А понять не может, как обидно, что она заметает хвосты. Да еще и тебя обвиноватит; ты, мол, зря обнадежен, не понимаешь, мол, какая я распронесчастная баба. И взаправду беда ей.
IX
Прошло три дня.
Боцману стало лучше. По ночам он тосковал по-прежнему, но галлюцинаций не было. Доктор “Нырка” раз посетил боцмана и сказал ему, что он глядит совсем молодцом. Скоро будет здоров вполне.
“Так и ври, зуда. От себя не убежишь”.
И, обратившись к доктору, сказал:
— Дозвольте явиться на “Нырок”.
— Как, что, почему? — засуетился доктор. — Ведь я тебе говорил, что здесь лучше. Разве здесь нехорошо?
— Дозвольте явиться на “Нырок”, — снова и уже настойчиво проговорил боцман.
— Нельзя, хуже будет.
— Дозвольте, вашескобродие.
— Никак не могу.
— Я тоже, вашескобродие, не могу. По моему малому рассудку без вашего дозволения уйду. Явлюсь к старшему офицеру и отлепортую.
Доктор внимательно взглянул в глаза боцмана, и, казалось, в глазах больного не было ничего такого, что могло бы грозить больному еще сильнейшим расстройством нервов. И доктор наконец сказал:
— Ну и черт с тобой. Но помни, если кому-нибудь сдерзничаешь, с тебя строго взыщут. Это — не берег.
— Очень хорошо понимаю, вашескобродие.
— И в Кронштадт тебя не отправят. Буду лечить тебя на клипере.
Часа через два за больным приехал мичман Коврайский.
Боцман обрадовался.
А Коврайский тоже радостно сказал:
— А я, Антонов, уже говорил и старшему офицеру и капитану насчет отправки тебя в Кронштадт. “Грозящий” уходит через два дня в Россию.
Но, к удивлению мичмана, боцман не только не обрадовался, но стал угрюмее и мрачнее.
— Много вам благодарен, ваше благородие, но только, может, я в Кронштадт и не желаю.
— Не желаешь? — изумился мичман, уже кое-что прослышавший от фельдшера, почему именно так тянет боцмана в Кронштадт. — Да ведь ты просился?
— А теперь не желаю, ваше благородие.
— Ну, как знаешь. Только смотри, голубчик, не надрывайся на клипере; все-таки отдохни, в лазарете отлежись.
— Нет уж, ваше благородие, лучше при деле буду, а то доктор заговорит, ваше благородие.
— Ну, как знаешь, а если хочешь, тебя флагманский доктор посмотрит. На днях адмирал будет в Неаполе.
— Что смотреть, никакой доктор не поможет от тоски, — проговорил боцман, и голос его звучал такой тоской, что мичман не смел больше ни о чем его расспрашивать.
X
Матросы боцмана встретили приветливо.
Старший офицер приказал ему все-таки отдохнуть и лечь в лазарет. Но боцман решительно просил править свою должность.
— А то, вашескобродие, без дела опять заболеешь.
— А что, доктор позволил?
— Никак нет, вашескобродие, обсказал: ложись в лазарет.
— Так как же я отменю распоряжение доктора?
— Дозвольте, вашескобродие.
— Ну, подожди. Я прежде переговорю с доктором, а в госпитале тебе, конечно, было скверно.
— Еще бы, вашескобродие.
— Я постараюсь отправить тебя на родину.
— Нет, вашескобродие. Пока что до отправки останусь.
— Не тянет?
— Везде одна тоска, вашескобродие.
Старший офицер участливо взглянул на боцмана и спросил:
— Ты ведь, кажется, не женат?
— Точно так, вашескобродие.
— Оно и лучше, братец ты мой.
И как-то грустно прибавил:
— Тоже не всегда и женатому хорошо.
— Точно так, вашескобродие. Видел в Кронштадте, как живут семейные люди. Одна пакость. Обманывают друг друга в самом лучшем виде. По-собачьи живут.
— А ты думаешь, почему?
— Облыжности много, вашескобродие. Больше по своей мужчинской подлости и почитают бабу. Оттого между ими ничего кроме этой самой подлости и нет.
И боцман, словно бы решая какой-то занимающий его больной вопрос, спросил:
— Осмелюсь спросить, вашескобродие, верно, у господ семейные люди живут не по-собачьи?
— Ишь ты какой любопытный. А ты как думаешь?
— Полагаю, что всякие и между господ, вашескобродие.
— Правильно. Часто люди зря женятся… — задумчиво промолвил старший офицер, семейная жизнь которого была далеко не из сладких.
— И нет друг о друге настоящего понятия. А главное — ни за что друг друга обижают!.. Так дозвольте не идти в лазарет?
— Ну ладно. Знаешь, что я тебе скажу, Антонов, лучше и ты не сделай глупости, — полушутя, полусерьезно сказал старший офицер.
— Какой, вашескобродие?
— Не женись. Очень уж у тебя обидчивый и подозрительный характер.
Боцман вспыхнул.
— Какая дура польстится на старого человека, вашескобродие?
— Зато старые сами льстятся.
— Дураки и есть, вашескобродие. Зато их и обчекрыживают. И поделом, а главная причина — понимай, кто ты такой есть, и ушей не развешивай.
Старший офицер, который сам очень развешивал уши, когда его молодая, пригожая жена, провожая в дальнее плавание, особенно горячо уверяла в своей любви и вскоре по уходе мужа написала ему письмо, в котором в довольно туманных выражениях намекала, что она, к сожалению, не так сильно любит его, и уверяла в своей безграничной дружбе, — старший офицер, словно бы понимавший, что и боцман находится в том же положении, как и он, проговорил, напуская на себя решительный вид:
— Вот и молодчага, так с бабами и надо действовать. Если она тебя “обчекрыжила”, ты и наплюй.
“Ты-то плюнул… Вовсе вроде как бы подвахтенный у своей женки; она ему пишет-пишет, а он верит и ей отписывает письма; из каждого порта депешу да депешу, и супруга депешу, и оба не по-настоящему. И отчего это люди так врут?” — подумал боцман и доложил старшему офицеру, принимая официальный вид:
— Прикажете, вашескобродие, ванты тянуть? Дали ослабку.
— Да уж ты пока оставь, я прикажу Иванову. Ну, ступай; чуть станет тебе хуже, скажи мне.
— Есть, вашескобродие.
И боцман вышел из каюты старшего офицера.
А Иван Иванович присел у письменного стола, любовно взглянул на большую фотографию, висевшую над койкой, потом прочитал несколько писем жены и произнес:
— Вот почему теперь о дружбе. Верно, новое увлечение. В этом вся и разгадка.
И Иван Иванович задумался.
XI
Должно быть, боцман сильно понадеялся на свои силы, распоряжаясь работами, потому что к вечеру почувствовал себя усталым, и главное — в уме его мысли как будто путались и зрение мутилось.
Приехавший с адмиралом флагманский врач вместе с Приселковым осмотрел боцмана.
К вечеру к боцману зашел старший офицер и сказал:
— Ну, братец ты мой, они решили, что тебе на клипере оставаться нельзя. Лучше тебе снова на берег, в госпиталь.
Боцман опешил. Несколько секунд он молчал и только подозрительно пристально смотрел на старшего офицера.
И, внезапно охваченный бешенством, он, стараясь сдержаться, воскликнул:
— Это по каким же правам, вашескобродие? Бабьи штуки, что ли? Так я на это не согласен, вашескобродие! Вы с ими заодно? Думаете, я — нижний чин, так можете тиранствовать человека. Я права найду! — и почти бешено крикнул: — Вон!
И прибавил непечатное слово.
На кубрике и на палубе ахнули.
В ту же минуту сверху прибежал унтер-офицер и сказал старшему офицеру:
— Адмирал требует.
А на мостике низенький, худощавый и строгий адмирал раздраженно и резко говорил капитану:
— Это у вас что за безобразие? Вот до чего распущена команда! Такая неслыханная дерзость. Немедленно его в карцер и отдать под суд. Вы на что тут старший офицер? — крикнул адмирал подошедшему Ивану Ивановичу.
— Он — сумасшедший, ваше превосходительство, — почтительно ответил старший офицер.
И в ту же минуту вспомнил письмо жены и подумал, что он сам, как и боцман, может сойти с ума.
— Пусть доктора осмотрят. Если он сумасшедший, то почему вы его держали на клипере? — обратился адмирал к подошедшему доктору.
— Он — не сумасшедший.
