Чарльз Ливер - Семейство Доддов за границей
Помнишь ли ты капитана Морриса 25-го линейнаго полка, того смуглаго офицера, который былъ присланъ съ командою въ Броффъ, послѣ того, какъ тамъ сожгли несчастнаго Мэк-Ши? Я видѣла его вчера; но, Китти, онъ, въ поношенномъ синемъ фракѣ, вовсе не похожъ на того Морриса, какимъ былъ для меня въ нашемъ захолустьѣ. Онъ хотѣлъ поклониться мнѣ, но я остановила его взглядомъ, очень-ясно говорившимъ: «наше знакомство кончилось». Напротивъ, Каролина, шедшая позади меня съ Джемсомъ, не только поклонилась, но и заговорила съ нимъ. Онъ сказалъ: «ваша сестрица не узнала меня: въ-самомъ-дѣлѣ болѣзнь измѣнила меня. Я оставляю службу». Онъ спрашивалъ, гдѣ мы остановились — внимательность, совершенно излишняя: я думаю, что простая деликатность могла бъ удержать его отъ визитовъ послѣ ссоры, которую онъ имѣлъ съ папа въ Броффѣ.
Уговори твоего папа везти тебя за границу, хотя на одно лѣто. Повѣрь мнѣ, Китти, это лучшее средство образовать себя. Еслибъ теперь ты взглянула на Джемса — помнишь, какой онъ былъ неряха — ты не узнала бы его: волосы у него отлично причесаны, напомажены; перчатки сидятъ на рукахъ превосходно; сапоги — верхъ совершенства; на цѣпочкѣ часовъ повѣшено множество милыхъ брелоковъ: пистолетики, вагончики, кораблики, змѣйки; набалдашникъ трости осыпанъ бирюзою, съ большимъ опаломъ посрединѣ. Гдѣ, и какъ онъ пріобрѣлъ всю эту élégance — не понимаю; и думаю, что она секретъ, потому-что ни папа, ни мама еще не видали его въ полномъ блескѣ, en gala. Я желала бы, чтобъ твой братъ Робертъ былъ здѣсь: общество Джемса было бъ ему очень-полезно. Пусть будутъ справедливы всѣ похвалы, которыми вы осыпаете Trinity College; но согласись, Китти, что Дублинъ ужасно отсталъ отъ свѣта во всемъ, что касается цивилизаціи и хорошаго тона.
ПИСЬМО IV
Джемсъ Доддъ къ Роберту Дулэну, Е. В.[8], въ Trinity College, въ Дублинъ.
Hôtel de Bellevue, Брюссель. Милый Бобъ,[9]Вотъ мы доѣхали до Брюсселя и поживаемъ здѣсь не такъ, какъ жили встарину въ Додсборо! У насъ отличная квартира въ Bellevue, прекрасной гостинницѣ; у насъ превосходнѣйшій столъ, и, что на мой вкусъ еще лучше, какъ-разъ подъ-бокомъ обязательнѣйшій жидъ-ростовщикъ, снабжающій «достойныхъ довѣрія особъ умѣренными суммами съ обезпеченіемъ распискою» — поприще, на которомъ я ужь оказалъ нѣкоторые успѣхи, къ значительному улучшенію бренной стороны моей личности. Портные — артисты своего дѣла, и наряжаютъ человѣка съ ногъ до головы; у нихъ ты находишь все: перчатки, сапоги, шляпу; ничто не забыто. Куафёры тоже несравненны. Сначала думалъ я, что нѣтъ средствъ сообщить моимъ космамъ привлекательность; но, къ пріятному изумленію моему, открылось, что могу гордиться своею chevelure, и обрадованъ широкимъ зачаткомъ усовъ, пока еще слабо-обрисовывающихся темноватою полосою на верхней губѣ моей.
Одеждою пренебрегать глупо: въ темнозеленомъ отличномъ пальто я сталъ не тѣмъ человѣкомъ, какимъ былъ, мѣсяцъ назадъ, въ бумазейной охотничьей жакеткѣ: разница такая же, какъ между пернатымъ орломъ и вылинявшимъ индюкомъ. Между одеждою и характеромъ неразрывная связь; рѣдкая вещь такъ сильно дѣйствуетъ на человѣческую натуру, какъ покрой фрака. Яснѣйшій свидѣтель этому для меня — чувство, съ которымъ теперь я вхожу въ общество: такъ ли я входилъ нѣсколько недѣль назадъ? Тогда во мнѣ была смѣсь стыдливости и чванства, робости и презрѣнія, теперь во мнѣ развязная увѣренность, что я человѣкъ «приличный», что мой фракъ, галстухъ, жилетъ, шляпа могутъ выдержать самый строгій разборъ; что еслибъ нашелся наглецъ, который осмѣлился бы разсматривать меня въ лорнетъ, то я расквитаюсь тѣмъ же, съ насмѣшливою улыбкою въ придачу. Кстати, манера смотрѣть невыразимо-гордо — первый урокъ, получаемый за границею. Всѣ, съ кѣмъ вы встрѣчаетесь по выходѣ на берегъ: полицейскіе и таможенные служители, трактирщикъ, лакеи, конторщики — всѣ проникнуты великолѣпнымъ презрѣніемъ ко всему и ко всѣмъ. Сначала приходишь отъ этого въ замѣшательство; но потомъ, пріучившись расплачиваться тѣмъ же, чувствуешь себя совершенно въ своей тарелкѣ. Могу льстить себя увѣренностью, что я теперь ужь отлично выучился этимъ штукамъ; хотя нельзя не признаться, Бобъ, что воспитаніе мое идетъ не безъ задержекъ. Цѣлое утро я долженъ быть съ отцомъ или матушкою: осматриваемъ городъ и достопримѣчательности; то отъискиваемъ рубенсовскую картину, то занимаемся на рынкѣ изслѣдованіями о цѣнѣ рыбы, птицы, овощей, приторговываясь къ вещамъ, которыхъ не хотимъ покупать. Этимъ упражненіемъ занимается матушка; то лазимъ по лѣстницамъ осматривать квартиры, которыя не думаемъ нанимать; все затѣмъ, чтобъ «все знать», какъ говоритъ матушка. И дѣйствительно, любознательность ея вознаграждается: не безъ нѣкоторыхъ непріятностей, какъ свидѣтельствуетъ случаи, бывшій съ нами во вторникъ. Странствуя по Ватерлооскому Бульвару, мы увидѣли хорошенькій домикъ съ билетикомъ на дверяхъ: «отдается въ наймы». Матушка и Мери Анна, по обыкновенію, велѣли кучеру остановиться. Мы вошли, спросили хозяина, и передъ нами явился маленькій, краснощокій человѣчекъ въ огромномъ парикѣ, съ живыми, бойкими глазами. «Можно посмотрѣть вашъ домъ? Онъ отдается съ мебелью?» — «Да». — «Есть конюшни?» — «Просторная конюшня на четыре лошади». И мы потащились по лѣстницѣ, потомъ по комнатамъ, то бродя въ темныхъ корридорахъ, то натыкаясь на запертыя двери, нѣсколько разъ возвращаясь въ каждую комнату; мы заглядывали во всѣ углы, вездѣ нюхали, нѣтъ ли сырости, дыму или запаху. Пока мы осматривали комнаты, хозяинъ осматривалъ насъ, и вѣроятно дошелъ до невыгодныхъ заключеній, потому-что вдругъ перебилъ наши совѣщанія дружескимъ замѣчаніемъ: «Нѣтъ, нѣтъ, миледи, вамъ эта квартира неводится; нѣтъ, неводится». Матушка остановилась, не договоривъ слова; Мери Анна также смотрѣла на него удивленными глазами, а онъ продолжалъ: «мы только теряемъ время, леди; и ваше время и мое пропадетъ напрасно: домъ не по васъ». — «Мнѣ кажется напротивъ, домъ именно по насъ» возразила матушка, обидѣвшись: но хозяинъ былъ непоколебимъ и выпроводилъ насъ изъ комнатъ, съ лѣстницы, съ крыльца, не столь учтиво, сколь поспѣшно. Мнѣ было смѣшно; но гнѣвъ матушки «препятствовалъ внѣшнему проявленію моего пріятнаго расположенія духа», какъ выражаются французы; потому я только мѣнялся взглядами съ Мери Анною, пока матушка осыпала разными прилагательными «каналью, грубіяна хозяина». Вечеромъ это приключеніе было подробно обсуждено въ длинной бесѣдѣ, но поутру мы ужь почти забыли о немъ, какъ вдругъ, вообрази себѣ, нашъ злодѣй прислалъ свою карточку съ прибавленіемъ, что пріѣхалъ видѣться съ папа. Матушка хотѣла выйдти къ нему сама, но папа не согласился и пошелъ въ залу, гдѣ его дожидался мосьё Шерри (имя нашего вчерашняго гонителя).
Черезъ пять минутъ мы были испуганы страшнымъ шумомъ и крикомъ въ залѣ; выбѣжавъ туда, я успѣлъ увидѣть, какъ мсьё Шерри летитъ съ лѣстницы, а батюшка стоитъ на порогѣ, медленно опуская правую ногу — аттитюда, неоспоримо-говорившая, что употреблено такъ-называемое въ нашихъ законахъ «нападеніе сзади», vis а tergo. Гнѣвъ старика нѣсколько минутъ не позволялъ обращаться къ нему съ вопросами; наконецъ causa belli объяснилась: несчастный Шерри пріѣзжалъ извиниться въ странномъ поступкѣ съ нами — и чѣмъ же извинялся? тѣмъ, что «ошибся, принявъ мистриссъ и миссъ Доддъ за женщинъ двусмысленнаго положенія въ обществѣ» — ошибка, которой нельзя поправить, признаваясь въ ней; по-крайней-мѣрѣ такъ думалъ отецъ, прибѣгая къ нецеремонному отвѣту на его объясненія.
Матушка горько плакала о такомъ оскорбленіи отъ мсьё Шерри; я смѣялся до упаду, какъ явился полицейскій чиновникъ арестовать нашего старика за «личную обиду», нанесенную Шерри. Только благодаря заступничеству англійскаго посланника, батюшку оставили свободнымъ на честное слово, съ обязательствомъ явиться въ понедѣльникъ въ судъ исправительной полиціи. Если мы здѣсь поживемъ еще, то, вѣроятно, пріобрѣтемъ обширныя познанія въ бельгійскихъ законахъ, и пріобрѣтемъ наилучшимъ, по увѣренію преподавателей, путемъ — практическимъ. Если батюшка вздумаетъ защищаться, то, съ помощью здѣшнихъ адвокатовъ, дѣло протянется до весны и, быть-можетъ, насъ не выпустятъ изъ Брюсселя раньше нѣсколькихъ мѣсяцевъ; при пособіи моего услужливаго друга, Лазаря Зимрока, время это пройдетъ для меня не безъ пользы и удовольствія.
«Надобно заниматься французскимъ языкомъ, осматривать галереи, изучать произведенія искусства» — согласенъ, милый Бобъ; но гдѣ взять времени на это? — вотъ вопросъ. Матушка и сестры поглощаютъ у меня все утро; мнѣ очень-рѣдко удается отдѣлаться отъ нихъ раньше пяти часовъ, и у меня едва остается минута, чтобъ до обѣда заглянуть въ клубъ и разокъ-другой сразиться въ экарте. Игра недурная: иногда за одинъ разъ идетъ семьдесятъ, сто наполеондоровъ. И что за игроки! молодцы, которые держатъ карты минутъ десять, изучая ваше лицо, уловляя каждую черту его, каждое движеніе, читая васъ, будто раскрытую книгу. Какой бы спокойный, довольный видъ ни принимали вы, чтобъ скрыть «дурную сдачу» — не поможетъ: они улыбаются вашимъ ребяческимъ усиліямъ и говорятъ вамъ «проиграли», прежде, нежели вы скинули хоть одну карту. Ученые много толкуютъ о геніи, талантѣ, знаніи человѣческаго сердца и тому подобномъ, спрашиваю тебя, какъ ты назовешь искусство этихъ господъ? Развѣ это не геній, не глубочайшее знаніе человѣка?
