Иван Панаев - АКТЕОН
Между тем как Прасковья Павловна занималась невесткою, внучком и дочерью бедных, но благородных родителей, к Петру Александрычу подошла старушка-няня, все время не спускавшая с него глаз и заливавшаяся слезами.
- Узнаешь ли меня, красное солнышко, батюшка мой? - произнесла она дрожащим голосом, утирая кулаком слезы и кланяясь в пояс, - кормилец мой, узнаешь-ли ты меня?
Как ты переменился, друг мой сердечный, какой молодец стал!.. Дай мне твою ручку…
Она схватила его руку и целовала ее, заливаясь слезами.
- А ты мало переменилась, няня! все такая же. Право.
- Как не перемениться, кормилец?.. Совсем стара стала… И глухота-то одолела меня, почитай что уж год - с Петрова дня на правое ухо совсем не слышу, - и ноги-то уж не так ходят… Думала, что господь и не сподобит меня увидеть моего сокола ясного. Боже мой, боже мой!
Няня качала головой и вздыхала.
- Давно ли, кажется, я носила тебя на руках? а вот уж у тебя и у самого детки.
Бывало, я ем кислую капусту, а ты, голубчик мой, кричишь: "Няня, дай капусты!.." - ей- богу. Ты уж, я думаю, позабыл об этом? А ведь маленький какой был охотник до капусты!.. Кушаешь ли теперь ее, батюшка? Где, я чай. Теперь тебе не до того! Покажи же мне, кормилец мой, барыню-то свою и сынка-то твоего.
- Изволь, изволь, няня… А что, скучно, я думаю, в деревне? - спросил, улыбаясь,
Петр Александрыч, обращаясь к управляющему.
Управляющий, стоявший все время в почтительном отдалении от владельца, подбежал к нему, снял картуз и отвечал:
- Это как кому-с, Петр Александрыч. Я, признательно вам скажу, не заметил, как и время прошло, в постоянных заботах и в попечении о благоустройстве.
- Я ведь только на время приехал сюда, - заметил Петр Александрыч, - надоело немножко в столице, хотел, знаете, так, проветриться… Эй, Гришка!
- Чего изволите-с?
- Дай кучеру… как бишь его зовут… на водку целковый или пять рублей.
- Не извольте беспокоиться, - сказал управляющий, - я сейчас сам пойду, отдам ему целковый и скажу, чтоб выпил за ваше здоровье.
Управляющий поклонился Петру Александрычу и побежал к седобородому кучеру.
Петр Александрыч обратился к няне:
- Няня, пойдем же к жене моей!
- Пойдем, батюшка, пойдем, красное мое солнышко.
- Ольга Михайловна, рекомендую мою няню. Няня поклонилась в пояс.
- Дай, матушка, мне ручку твою.
Ольга Михайловна вся вспыхнула, спрятала свою руку и поцеловала старуху.
- Вот, матушка, какого молодца вынянчила для тебя, - говорила ей няня, - слава богу, меня перерос, красавец мой… Позволь мне, сударыня, теперь твоего сынка понянчить хоть немножко. Прости меня, деревенскую дуру, что я беспокою тебя.
- Ничего, изволь, няня, - сказала Ольга Михайловна и, взяв сына к себе на руки, передала его старухе.
Старуха была вне себя от радости: она смеялась, и плакала, и целовала дитя, которое, увидев себя на руках незнакомой женщины, вдруг закричало изо всей мочи.
- Ничего, матушка, ничего, - проговорила няня, качая дитя и приподнимая его, - не беспокойся; уж я знаю, как с детьми обращаться: не первый, слава богу, у меня на руках.
В самом деле, через несколько минут дитя перестало кричать и осталось на руках у торжествовавшей старухи.
- Пойдемте же теперь к крестьянам, голубчики мои, - сказала Прасковья Павловна, обращаясь к сыну и невестке, - они ожидают вас с хлебом-солью; а там, как водится, пройдем в церковь возблагодарить господа бога за ваше счастливое путешествие, да зайдемте, мои родные, на могилу дядюшки поклониться ему: его, нечего сказать, есть чем помянуть: оставил вам состояние богатейшее…
- Да, разумеется, - заметил Петр Александрыч. - Эй, Гришка! пусть карета едет; мы пойдем пешком.
Петр Александрыч подошел к толпе крестьян, ожидавшей его. За ним двинулись все, исключая Филек, Фомок, Дормидошек с их женами и детьми, которые окружили карету своего барина и с диким любопытством рассматривали прибывших из столицы горничную и лакеев.
Петр Александрыч вставил в глаз лорнет и начал осматривать крестьян своих.
Староста подошел к Петру Александрычу с хлебом и солью, низко кланяясь. А за ним также поклонились все крестьяне.
- Эй, любезнейший! - закричал Петр Александрыч управляющему, - возьмите-ка у него хлеб.
Староста отдал хлеб управляющему и поклонился барину своему в ноги.
- Кель табло! Сэ тушан. Не-спа. ма-шер? - произнес Петр Александрыч.
Засим господа, в сопровождении крестьян и дворовых людей, торжественно отправились к церкви. Управляющий, с открытой головой, шел рядом с Петром
Александрычем. Несколько крестьянских мальчишек и девчонок, с растрепанными волосами льняного цвета, бежали перед господами задом, выпучив на них глаза, - и
Антон, желавший обратить на себя внимание своего нового барина и следовавший тотчас за ним, поймал двух или трех мальчишек за ухо, оттолкнул их в сторону и произнес, нахмурив брови:
- Прочь вы с дороги, замарашки скверные! Господа изволят идти, а они тут под ногами шмыгают.
Прасковья Павловна, шедшая возле своей невестки, вдруг посмотрела на нее с выражением самой искренней нежности, протянула ей руку и сказала:
- Так-то, мой ангел Ольга Михайловна!..
Потом, спустя минуты две, опять обратилась к ней:
- Знаете ли, душенька моя, что у меня в уме вертится?.. Уж вы на меня сердитесь или нет, как хотите, а я не могу. Я буду называть вас, друг мой, просто Оленькой, если вы позволите мне; я буду говорить вам ты, - воля твоя, не могу - веришь ли, к кому у меня сердце лежит, так язык как-то не поворачивается сказать тому человеку вы. У меня, родная моя, сердце открытое, - что на уме, то и на языке, терпеть не могу скрытных. Уж как ты хочешь, милая, а я тебя буду называть ты…
- Мне очень приятно… я вас прошу об этом, - отвечала Ольга Михайловна.
- Спасибо, мой друг, спасибо тебе, - перебила Прасковья Павловна, - я буду уметь ценить твое расположение, поверь мне: я буду к тебе как родная мать, а не как свекровь. У тебя чувства прекрасные, это сейчас видно. Что у тебя будет на сердце - горе или радость, прямо иди к своей маменьке: я разделю все с тобой, мой друг!.. Вот она мне и чужая… -
Прасковья Павловна указала на дочь бедных, но благородных родителей, - а она тебе скажет, умею ли я чувствовать… Я всю жизнь свою…
Прасковья Павловна вдруг замолчала и перекрестилась, потому что они подошли уже к самой церковной паперти, где ожидал их священник и дьякон.
Приложась к кресту, господа отправились на ограду, к могиле бывшего владельца села Долговки.
На этой могиле возвышался памятник из дикого камня с мраморным крестом наверху. Он был сооружен по рисунку, присланному Петром Александрычем из
Петербурга. На двух мраморных досках его было вырезано золотыми буквами - с одной стороны:
От признательного племянника - дяде. Здесь покоится тело раба божия, отставного майора Виктора Яковлевича Требушова, родившегося в 1779 году, февраля 8, скончавшегося внезапно от удара 1834 года ноября 9-го. Всего жития его было: 55 лет
8месяцев и 1 день.
С другой стороны:
От нас сокрылся ты, увы! и так поспешно,
Оставив нас страдать в юдоли грустной сей.
В знак благодарности племянник неутешный
Над прахом родственным воздвигнул мавзолей!
Петр Александрыч преклонил колено перед этим памятником, Прасковья Павловна положила перед ним три земные поклона и потому прослезясь, облобызала мраморную доску с надписью. Вслед за этим она обернулась, к своему внучку и сказала:
- Сашурочка, душенька, вот здесь похоронен твой дедушка. Он наш всеобщий благодетель, мы всем ему обязаны.
Внучек, в ответ на эту бабушкину речь, промычал что-то такое… Бабушка поцеловала внучка, приговаривая: "Сокровище мое милое, понятливое дитя", и повела новоприезжих в церковь, а оттуда к дому.
- Довольны ли вы своим наследием, мои милые? - спрашивала Прасковья Павловна у детей своих.
- Очень, - отвечал Петр Александрыч, вставляя лорнет в глаз и озираясь кругом, - приятное местоположение.
- Ты, кажется, утомилась, друг мой Оленька? Такая что-то бледная? Это очень натурально с дороги… Тебе бы виски потереть одеколончиком: это бы сейчас тебя освежило…
- Она всегда такая бледная, - заметил Петр Александрыч, - впрочем, бледность, маменька, в моде.
- Именно так, - сказала Прасковья Павловна, - бледность придает интересность.
Признаться, я терпеть не могу красных щек… Ты совершенно, Оленька, в моем вкусе.
Дочь бедных, но благородных родителей, в свою очередь, сказала Ольге
Михайловне несколько очень ловких комплиментов, и, таким образом разговаривая, они подошли почти к самому дому.
Петр Александрыч первый ступил на крыльцо… На крыльце ожидали его
Дормидошки, Фильки, Фомки и проч. Они отвесили барину низкий поклон.
- Вот это твои дворовые, голубчик, - закричала Прасковья Павловна, указывая на грязных исполинов, - прислуга у покойника была большая, он любил жить по-барски.
