Феридун Тонкабони - Избранные рассказы
— Погоди, абджи[11]! Надо разобраться! — Хаджи оглянулся по сторонам. — В этой проклятой дыре полицейского-то не сыщешь!
— В чем дело, ага? — спросил, подходя к нему, господин в очках. В ответ Хаджи, сунув руку в карман, извлек из него три крупных куриных яйца и торжествующе произнес:
— Вот они! Я зря говорить не стану!
— Да, нехорошо! — сказал господин в очках. — Но… может, ее голод или нужда заставили. Вы уж простите бедняжку.
— Что значит «голод или нужда заставили»? — вскричал Хаджи-ага. — Какое мне дело до ее голода! Я что, обет дал кормить всех божьих тварей на земле? У меня не благотворительное общество! Я простой торговец и товары свои бесплатно не раздаю!
Женщина, не пытаясь больше выдернуть узелок из рук Хаджи, натянула платок на голову и съежилась.
— Все это так, Хаджи-ага, — вступился лоточник. — Да только будьте милостивы, отпустите ее! Не срамите глупую бабу.
Хаджи сердито насупился.
— Глупая? А украсть ума хватило! Как стирать, убирать, прислуживать, так все они глупые, немощные да нерасторопные! А в этих делах — ловкие! Умнее нас с тобой!
— Хаджи-ага, этот господин прав, — поддержал тощего лоточника дворник, — бросьте вы эту затею.
Хаджи-ага хотел было оставить его слова без внимания, но последняя фраза его задела.
— Это какую еще затею? Кто начал, тот пусть и бросает!
— Вы должны отступиться! — убежденно проговорил лоточник, будто был уверен, что Хаджи-ага его послушает.
«Какой же настырный!» — подумал господин в очках и чуть было не брякнул: «Что тут рассусоливать, дело-то выеденного яйца не стоит!», но побоялся обидеть Хаджи-ага и произнес:
— Конечно, вы должны простить ее.
— Она и так сраму натерпелась, — подхватил лоточник. — Какой смысл держать ее два дня в кутузке? Денег у нее все равно нет, что с нее возьмешь!
— Ладно, — ответил Хаджи-ага. — Аллах свидетель, ведь не из-за этих трех паршивых яиц я затеял дело…
— Ну все! Хаджи-ага простил тебя, абджи! — перебил его лоточник, обращаясь к женщине. — Извинись перед ним и уходи.
Хаджи-ага оказался в затруднительном положении и вынужден был отдать женщине узелок. «Ладно, я и так ее пристыдил достаточно!» — решил он про себя.
А лоточник в этот момент подумал: «Я бы умер от позора, если бы влип в такую историю. Или убил бы этого зануду Хаджи, а то и самого себя. Несчастная женщина! Ей сейчас в пору хоть сквозь землю провалиться!»
«Бедняжка, придет домой поздно, да еще с пустыми руками, — размышлял господин в очках. — А у самой, наверное, душа о детях болит: как бы они в хоуз[12] не упали, не обожглись о корси[13]. Да мало ли что может случиться — на улице автобусы, машины… А этот сукин сын прицепился как пиявка! Отпустил бы уж!»
«На несчастную одна беда за другой валится, — жалел женщину дворник. — Небось не чает, бедняга, как до дому добраться».
Пытаясь представить себе, что чувствует сейчас эта абджи, и лоточник, и дворник, и господин в плаще, и даже Хаджи-ага были уверены, что, освободившись, она тут же улизнет, скроется с глаз. Здраво рассуждая, она так и должна была поступить.
Но женщина продолжала молча стоять на месте, и они недоуменно переглядывались и глупо улыбались, не зная, что предпринять.
— А яйца… Как же с яйцами? — спросила она.
— Ну и бессовестная! Сунешь палец в рот — руку откусит! — проворчал Хаджи, посмотрев на остальных.
Лоточник от смеха даже закашлялся.
— Забудь о яйцах, абджи! — посоветовал дворник. — Тебе их уж не видать.
— Уходи и благодари бога, что все кончилось благополучно, — проговорил лоточник, успокоившись. — Молись за Хаджи-ага, что спас тебя от позора. Бог с ними, с яйцами.
Снисходительный взгляд Хаджи-ага красноречиво говорил: «Ничего, Аллах все видит! От него никуда не скроешься…»
Еще несколько мгновений все стояли молча, в нерешительности.
Раньше всех двинулся с места Хаджи. Потом лоточник и дворник — каждый зашагал своей дорогой. Ушел и мужчина в плаще. А женщина все еще стояла, тупо глядя им вслед. Наконец медленно побрела и она.
От бульвара до Дарбанда[14] и обратно
На бульваре было светло как днем. Выбрав местечко потемней, я терпеливо ждала клиента. Никто не подходил ко мне — видно, не замечал. Да я и старалась быть незаметной. Ведь в любой момент мог появиться полицейский и поймать меня с поличным. Тогда главное — суметь удрать от него, чтоб не отвел в участок. Не то — пиши пропало. Даже подумать страшно… И тут я вдруг увидела его — на противоположной стороне улицы. «Что же делать? — в растерянности подумала я, шагнув на мостовую. — Схватить такси и улизнуть…»
Кося одним глазом на полицейского, я следила за машинами, мчавшимися сплошным потоком. В двух шагах от меня затормозил автомобиль, приоткрылась дверца. Полицейский бросился наперерез. Мигом нырнув в машину, я захлопнула за собой дверь и вцепилась в ручку, умоляюще глядя на сидевшего за рулем господина: ох, беда, сейчас фараон догонит да высадит!.. Господин невозмутимо прибавил газу, и мы вихрем пронеслись мимо полицейского.
— Перетрусила? — спросил мой спаситель, разворачиваясь в конце бульвара.
Я молча кивнула.
— Что, любят свою власть показать?
— Еще как! — подхватила я. — Всю душу вымотают!
Тут я и разговорилась. Рассказала ему, как эти злодеи измываются над нами, как каждый старается сорвать с тебя отступного побольше, как придираются ко всяким пустякам. Он молчал, глядел прямо перед собой и вроде бы не слушал меня. Но я чувствовала — он не пропускает ни слова.
После того как мы свернули на улицу Пехлеви, он достал пачку заграничных сигарет. Заметив, с какой жадностью я гляжу на них, спросил:
— Куришь?
— Курю!
«Сейчас, — подумала я, — прикурит одну сигарету и даст». Так всегда делают таксисты. Но он предложил мне всю пачку. Я вытащила одну сигарету, хотя очень хотелось взять две — постеснялась. Он протянул мне зажигалку, я нагнулась, прикурила. Какое-то время ехали молча. Потом я спросила:
— Куда мы едем?
— Тебе нечего делать, так ведь? — ответил он вопросом на вопрос.
— Так, — согласилась я.
— Обратно не торопишься?
— Нет!
Проехав еще немного, он остановил машину у большого магазина, где толпился народ, вышел и вскоре вернулся с двумя объемистыми пакетами в руках. Когда он клал их на заднее сиденье, там что-то звякнуло, и я поняла, что он купил вино и закуску.
Потом мы снова поехали прямо, все время в гору, никуда не сворачивая, по Дарбандскому шоссе. Он так гнал машину, что мне иногда жутко становилось. Около Сарбанда[15] он выбрал безлюдное местечко, и мы расположились выпить и закусить. Сидели почти что не разговаривая. Из приемника в машине доносилась негромкая музыка. Он наливал себе по полстакана водки и запивал пепси-колой прямо из бутылки, а мне разбавлял в стакане. От водки на душе стало тепло и спокойно, и я совсем перестала его стесняться. Когда мы покончили с едой и закурили, я спросила запросто:
— Ты случайно не из тех ли пижонов, что любят поболтать и пристают ко всем с дурацкими вопросами?
— Я действительно пижон! — засмеялся он. — Но дурацких вопросов не задаю. Зачем мне это надо? А что, собственно, значит «пристают с дурацкими вопросами»?
— Однажды мне попался один такой зануда, замучил расспросами. Я не выдержала, говорю: «Зачем задаешь столько вопросов?» Он начал объяснять, что ему, мол, жалко нас, хотел бы чем-нибудь помочь. «Если тебе действительно нас так уж жалко, чего ж ты шляешься сюда?» — спрашиваю. Он что-то промямлил, я толком не поняла. Уловила только, что вроде бы ему приспичило и что он без этого не может. Я, на него глядя, вспомнила светских дам, которые как-то навестили нас — тоже хотели нам помочь. Говорили, что жалеют нас, а сами небось любой проститутке сто очков вперед дать могут — раскрашены и разодеты были так, будто собрались на свадьбу. Или, может, им тоже приспичило? Собирались обучать нас грамоте, шитью и еще какой-то чепухе. Зачем нам грамота? Курам на смех!.. — Я умолкла.
— О чем задумалась? — вдруг услышала я.
— Так, ни о чем.
— В сон клонит?
— Да нет!
— Так ты не понимаешь, почему эти пижоны задают вам столько вопросов?
— Нет, не понимаю.
— Жизнь вашу узнать хотят.
— Нашу жизнь? — удивилась я. — Для чего?
— Книги про вас напишут.
— Зачем это им понадобилось?
— Чтоб люди прочитали да на вашем примере поучились, — ответил он и захохотал.
Я решила, что он перепил. Ведь если подумать, и в моей судьбе, и в судьбах моих подружек, чьих рассказов я столько слышала-переслышала, ничего нет такого, о чем стоило бы писать в книгах.
