Герман Банг - Тине
— Это я, мама, — сказала она.
Мадам Бэллинг в ночной кофте и полосатом чепце отворила ей дверь.
— Лесничего берут в армию, — едва войдя в сенцы, выпалила Тине.
— Ах ты, господи, — запричитала мадам и, не затворяя дверей, побрела обратно к своему старику, — ах ты, господи.
— Этого и следовало ожидать, — сказал Бэллинг, садясь в постели.
Тине должна была все объяснить по порядку — как Иессен пришел и принес предписание прямо на пароход…
— Стало быть, и фру все знает, стало быть, и фру все знает, — твердила мадам Бэллинг и никак не могла остановиться. — Стало быть, и фру все знает. Бедняжка…
— Не оставь нас, господи, — сказал Бэллинг, молитвенно складывая руки, когда жена его наконец смолкла.
Тине очень устала и пожелала родителям спокойной ночи. Она дернула дверь школы, чтобы проверить, заперта ли она, затем поднялась по лестнице, держа свечу с превеликой осторожностью — из-за соломы, на которой сушились яблоки.
У себя в комнате она завела будильник, сняла с подоконника желтофиоли и поставила их на пол.
Внизу шептались родители, а слышно было так, будто они в этой же комнате.
— Боже, сохрани и помилуй нас всех, — еще раз сказал отец. — Вот уже и четырнадцатого забрали в нашем приходе.
Потом старики мало-помалу смолкли и, по обыкновению, засопели на весь дом, ровно и как бы в такт.
Сама она не могла уснуть. Она лежала и вспоминала один осенний день… Когда они последний раз были в лесу — Берги и она. Они собирались отполдничать в Малом лесу и уговорились встретиться с лесничим у первой просеки. Навстречу им попалась семья арендатора из Рэнхаве, арендатор ехал к епископу в своей коляске, они остановились, всласть поболтали и только после этого расстались.
Побрели дальше, Херлуф не пропускал ни одного куста — искал ежевику. С каждого дерева свешивались спелые орехи, и Тине мимоходом срывала их.
Только они хотели свернуть в поле, как позади завопил Херлуф, — он запутался в цепких кустах ежевики, не мог выбраться и громко ревел, а лицо у него было все черное от ягод.
— Погляди на Херлуфа, погляди на Херлуфа! — закричала фру Берг, и Тине пришлось выручать мальчика, а фру Берг побежала вверх по распаханному склону.
— Сюда, сюда! — звала она, взобравшись наверх. — Как здесь красиво!
Воздух был так ясен, что весь остров виделся как на ладони — холмы и долы в нежной зелени. Далеко на горизонте облаками синели леса, домики улыбчиво глядели из многослойной зелени, а над головой раскинулся бездонный небосвод.
— До чего красиво, до чего красиво, — твердила фру Берг. Но Херлуф не дал им отдохнуть. Он захотел играть в догонялки, и все трое помчались вокруг холма.
— Красивей нашего острова на свете нет! — воскликнула Тине и, схватив Херлуфа, подбросила его, а потом все трое упали в клевер.
И снова они пошли полем, а добравшись до леса, сели на бревна в начале просеки; здесь еще светило солнце и было тепло.
Женщины достали из карманов вязанье и начали болтать.
— Из Рэнхаве неблизкий путь до епископа, а они уже второй раз едут.
— Третий — за две недели.
— А сзади-то сидел староста — четвертым к висту.
Разговор лился без умолку, Херлуф не отставал от взрослых и время от времени вставлял свое веское слово. А уж кому и знать, кто куда ездит, как не Бэллингам, — обитатели школы видят каждый экипаж, потому что все дороги скрещиваются перед ее дверями; кивнуть-то всякий кивнет или даже остановится, если завидит на крылечке старого Бэллинга, мадам или Тине.
Фру Берг и Тине ненадолго умолкли и молча продолжали вязать, сидя в тени деревьев.
— Просто удивительно, что лес до сих пор зеленый.
— Все из-за дождей. Много было дождей этим летом.
Да. Но в прошлом году, Тине хорошо помнит, в прошлом году — обе враз опустили вязанье и глянули на побуревшую опушку — лес уже к сентябрю весь пожелтел.
Поговорили о лесе, начали выяснять, когда они были здесь последний раз в прошлом году и когда в позапрошлом…
— Нет… в прошлом мы даже орехов набрать не успели…
— А в пятьдесят девятом, мне помнится, мы в октябре гуляли по лесу, — сказала фру Берг.
Неподалеку из-за деревьев раздался крик Херлуфа, он звал Тине, пусть Тине непременно придет к нему. — Толстая изогнутая ветка свисала до самой земли, словно качели, и Херлуф непременно хотел влезть, чтобы Тине его покачала. Тине принялась качать, Херлуф смеялся и плакал от восторга. Потам она взобралась на ветку и фру Берг стала качать ее:
— Гооп-ля, гооп-ля!
— Ой, трещит! Трещит! — кричала Тине. — Я слишком тяжелая!
А фру Берг знай себе раскачивала, так что юбки Тине раздувались колоколом.
Внезапно из кустов выскочили Аякс и Гектор и, задрав морды, начали облаивать бумажные чулки на ногах у Тине.
— Лесничий! в ужасе воскликнула Тине и — хлоп — очутилась на земле. Фру Берг так хохотала, что даже прислонилась к дереву, и, лишь успокоившись, смогла принять участие в ужине, который Тине приготовила меж тем на разостланной скатерти: Берг вынырнул из кустов так же неожиданно, как секундой ранее его собаки, он сел на пень перед скатертью и заговорил с Тине о розах в усадьбе: пора уже подумать о них, ночи стали холодные.
Сад всегда был для Берга и Тине общим делом. Берг был помешан на розах и фуксии тоже разводил, а фру Берг, уроженка Хорсенса, так и не стала настоящим садоводом. Вот почему во всех начинаниях лесничего ему пособляла не она, а Тине. Больше всего им доставалось весной. По вечерам фру Берг восседала на ступеньках террасы, закутавшись в шаль, глядела, как они работают, да перекликалась с ними через газон, а они и подрезали, и поливали, и еще много чего делали. Потом начинало смеркаться, и фру Берг только смутно видела две тени среди розовых кустов.
…Еду увязали в скатерть и собрались уходить. Херлуф и Тине затеяли игру в пятнашки и гонялись друг за другом по просеке, а сзади под руку следовали господин и фру Берг.
Вышли на проселок; прозрачный и чистый вечерний воздух поднимался над вспаханными полями — и надобно было слышать, как хохочет Тине у поворота дороги.
— Воздух прямо как по заказу для нашей Тине, — сказал Берг и остановился. Он всегда твердил, что у Типе голос, созданный для того, чтобы звучать под открытым небом, — радостный, чистый голос, каким ее наградил господь.
— Сюда, Тине, сюда, — окликнула ее фру Берг. — Давай споем. — Фру Берг обняла Тине, и они медленно, с песней побрели дальше.
Когда они как следует распелись, Берг начал подтягивать приглушенным басом:
Лети вперед над бурными волнами,
Тебе навстречу выступает ночь,
Сокрылось солнце где-то за лесами,
И ясный день уходит с грустью прочь.
Поторопись в гнездо свое скорее;
Твоих птенцов пугает ночи мгла.
А зорька лишь над лесом заалеет,
Расскажешь нам, как ночь ты провела.
Рабочий день кончался, повсюду со дворов выходили работники и хуторяне, все спокойно курили трубку.
— Добрый вечер! Вечер добрый, — доносилось до Бергов и Тине сквозь облака дыма.
— Добрый вечер, Андерс Нильс, добрый вечер, Ларс Петерс, — отвечала Тине. Она знала всех по имени.
У ворот Ларса Эрика они задержались. Старика вконец измучил ревматизм.
— Как здоровье отца? — спросила Тине.
— Да вроде малость получше, — протяжно отвечал Ларсов зять.
— Вот и слава богу. Доброй ночи, Ханс, — сказала Тине и пошла своей дорогой.
Берги тем временем все пели, а Херлуф взял отца за руку. Впереди завиднелись церковь и школа. Небо за старой колокольней окрасилось багрянцем.
Лети вперед над бурными волнами,
Любовь тебе велит лететь домой,
Качаясь меж зелеными листами,
Свою любовь ты и для нас пропой.
Ах, если б мог я наравне с тобою
В эфире неба радостно парить,
К любимой я помчался бы стрелою,
Чем в роще воздыхать и слезы лить.
Они умолкли и последний отрезок пути, до школы, прошли в полном молчании между двумя рядами живой изгороди. Сине, жена хусмена Ганса, которая на ночь глядя вывела корову немного попастись, перед тем как загнать ее в хлев, поклонилась им, когда они проходили мимо, не переставая вязать.
На крыльце школы сидел старый Бэллинг со своей трубкой. Он сошел с крыльца и поклонился. Мадам поджидала их в дверях — тоже с вязаньем, она как раз испекла сегодня слоеных крендельков. Фру Берг с Херлуфом поднялись и сели на скамеечку, а Бэллинг так и остался внизу разговаривать с Бергом о лесном аукционе.
Ниже по дороге, у пруда, кузнец закрывал на ночь кузню, выше, у трактира, появилась мадам Хенриксен, мощная и ширококостная, и уселась на скамейку между двумя белыми столбиками. Начался громкий обмен приветствиями — через всю площадь, не проглядели и кузнеца, который возвращался домой вместе со своей собакой.
