Томас Гарди - Джуд незаметный
Джуд поспешно слез с лестницы и пустился бегом к дому, стараясь не думать о великанах, охотнике Хирне, Апполионе, подстерегающем Христиана, и капитане с кровавой дырой во лбу, окруженном мертвецами, которые каждую ночь поднимают бунт на борту заколдованного корабля: Он понимал, что уже вышел из того возраста, когда верят во все эти ужасы, и все-таки обрадовался, увидев колокольню и свет в окнах дома, хотя дом не был ему родным, а его бабка, жившая в нем, не очень-то любила своего внука.
Внутри и вокруг "торгового заведения" этой старухи, заведения с витриной из двадцати четырех стеклышек в свинцовой раме, до того потускневших от времени, что сквозь них трудно было разглядеть жалкие грошовые предметы, составлявшие часть товара, который мог унести на себе один сильный человек, протекала, внешняя жизнь Джуда. Но мечты его были столь же грандиозны, сколь ничтожно окружение.
Сквозь непроницаемый барьер неприветливых меловых холмов, протянувшихся на севере, ему постоянно виделся чудесный город, созданный его фантазией, который он сравнил с небесным Иерусалимом, хотя в мечтах его, пожалуй, было больше от воображения художника и меньше от воображения торговца драгоценностями, чем у автора Апокалипсиса. Город этот стал для него реальностью, достоверностью, занял особое место в его жизни, главным образом по той единственной причине, что там жил человек, перед знаниями и устремлениями которого он так благоговел, — мало того, жил там среди людей, еще более образованных, знающих и духовно одаренных.
Когда приходила унылая, ненавистная нора и Джуд знал, что в Кристминстере, как и у них, льет дождь, ему все же не верилось, что там дождь такой же беспросветный. Всякий раз, когда ему удавалось выбраться за пределы деревушки на час или два, что случалось нечасто, он тайком спешил на холм, где стоял Бурый Дом, и напряженно всматривался в даль; иногда он бывал вознагражден за это видом какого-нибудь купола, или шпиля, или тонкого дымка, в котором его воображению рисовалось мистическое курение фимиама.
Затем в один прекрасный день ему пришло в голову, что если он поднимется после сумерек к своему обычному месту наблюдения и пройдет вперед еще мили две, он увидит вечерние огни города. Правда, возвращаться домой придется одному, но даже это соображение не остановило его, так как он умел справляться со страхом.
План этот был приведен в исполнение. Было еще не поздно, когда Джуд достиг своего наблюдательного пункта — только-только спустились сумерки; однако черное небо на северо-востоке и дувший оттуда ветер нагнетали мрак. Джуд проходил не зря, хотя увидел он вовсе не ряды огней, как ожидал. Отдельных огоньков различить было нельзя, лишь сияние, нечто вроде светящегося облака, вставало над городом на фоне черного неба, и казалось, что свет этот и город находятся на расстоянии всего только мили.
Он принялся строить догадки, где именно в этом сиянии может быть школьный учитель — человек, который не поддерживал теперь никаких отношений с жителями Мэригрин и словно умер для них. Ему казалось, что он видит, как Филотсон спокойно расхаживает в этом сиянии, подобно одному из отроков в печи Навуходоносора.
Он слышал, что ветер может лететь со скоростью десяти миль в час, и сейчас это вдруг припомнилось ему. Стоя лицом к северо-востоку, он разомкнул губы и, словно сладкий напиток, втянул в себя воздух.
— Ты был в городе Кристминстере, — ласково обратился он к ветру, — всего час или два тому назад ты проносился по его улицам, вертел флюгера и касался лица мистера Филотсона, он дышал тобой, а теперь ты прилетел сюда, и тобой дышу теперь я.
Вдруг вместе с ветром до него донеслись какие-то звуки: будто весточка из города, посланная чьей-то душой, обитающей там. То был перезвон колоколов, голос города, чуть слышный, но мелодичный, возвещавший ему: "Мы счастливы здесь!"
Предавшись мечтам, он совсем позабыл, где находится, и лишь грубое вторжение людей вернуло его к действительности. Несколькими ярдами ниже гребня холма, где он расположился, показалась лошадиная упряжка; подъем до этого места от подножья крутого склона по извилистой дороге занял у нее полчаса. Лошади везли уголь — топливо, которое можно было доставить на нагорье только по этой дороге. Рядом с повозкой шли возчик, его помощник и мальчик; мальчик подкатил под заднее колесо повозки большой камень, чтобы дать отдых усталым лошадям, а мужчины тем временем достали с подводы флягу и по очереди потягивали из нее.
Они были почтенного возраста и разговор вели с добродушием. Джуд обратился к ним с вопросом, не из Кристминстера ли они.
— Боже упаси! С таким-то грузом? — последовал ответ.
— Я говорю про город, вон там вдали.
Он питал такие романтические чувства к Кристминстеру, что, подобно юному влюбленному, который смущается, произнося имя своей возлюбленной, не отважился лишний раз повторить название этого города и лишь указал на зарево в небе, едва различимое для глаз, уже не столь молодых.
— Верно, на северо-востоке небо как будто посветлей, хотя сам бы я этого не заметил. Это точно Кристминстер, ошибки быть не может.
Тут Джуд уронил на землю книжку сказок, которую он захватил с собой, чтобы почитать до темноты. Возчик внимательно наблюдал, как он поднимает ее и разглаживает страницы.
— Эх, милый, — заметил он, — не с нашими мозгами читать то, что там читают.
— Почему? — спросил мальчик.
— Их вовсе не интересует то, что могут понять простые люди, вроде нас, продолжал возчик, чтобы скоротать время. — Разговаривают они только на чужих языках, как строители Вавилонской башни. Те тогда каждый по-своему говорили. И читают они свои книжки быстрее, чем ястреб летит. Там все наука — одна только наука, да еще религия. А это тоже наука, только я в ней никогда ничего не смыслил. Да, это место для шибко умных. Впрочем, и там ночами девки по улицам шляются… Ты, наверное и, сам слышал, что священников там выращивают, словно редиску на грядке. И хотя уходит — сколько, Боб, лет? — пять лет, чтобы из какого-нибудь молодого олуха сделать почтенного священнослужителя, которому грешные страсти не положены, они с этим справляются — отшлифуют вам парня, как заправские мастерами выпустят его с эдаким вытянутым лицом, в долгополом черном сюртуке и жилетке, и воротничок на месте, и шляпа — словом, все, как в Священном писании, так что иной раз и родная мать не узнает… Что ж, у каждого своя служба, у них вот такая.
— А откуда вы знаете, что…
— А ты не перебивай меня, малыш. Старших не перебивают. Подай-ка переднюю лошадь в сторонку, Боби, идет кто-то… Ты знай себе примечай, что я говорю про жизнь в колледже. Жизнь возвышенная, спорить не стану, хотя сам я не очень-то высоко ее ставлю. Мы, так сказать, телесно обитаем здесь на вершинах, а они духовно — благородные люди, еще бы… и денежки-то чем зарабатывают — тем, что вслух мысли разные высказывают. А есть среди них такие крепыши, что и на серебряных кубках не меньше зарабатывают. И еще вот музыка там, повсюду слышишь красивую музыку. Веруешь ты иль нет, все равно так и тянет подпевать со всеми вместе. А то еще есть там улица — Главная улица, другой такой во всем свете не сыщешь. Уж я-то знаю кое-что про Кристминстер!
Тем временем лошади успели передохнуть и снова потянули повозку. Бросив последний влюбленный взгляд на далекое сияние, Джуд повернулся и пошел рядом со своим на редкость осведомленным собеседником, который не прочь был рассказывать ему о городе еще и еще — о его башнях, колледжах и церквях. Когда подвода свернула на перекрестную дорогу, Джуд сердечно поблагодарил возчика за сведения и признался, что он дорого бы дал за то, чтобы знать о Кристминстере хотя бы половину того, что знает сам возчик.
— Да чего там, говорю, что слышал, — скромно отвечал тот. — Сам-то я в Кристминстере не бывал, все понаслышке собирал, — одно здесь, другое там, ну а коли интересно послушать, сделай одолжение. Когда колесишь по свету вроде меня да трешься среди людей, поневоле всего наслушаешься. А еще был у меня дружок, в молодости он служил чистильщиком сапог в гостинице Крозье в Кристминстере, он был мне как родной брат.
Джуд продолжал обратный путь в одиночестве и так глубоко задумался, что забыл о страхе. Он вдруг повзрослел. Ему страстно захотелось найти какую-то опору в жизни, чтобы обрести наконец то, что зовется прекрасным. Быть может, он найдет это в Кристминстере, — только бы попасть туда. Но сможет ли он наблюдать и выжидать там, чтобы, подобно людям прошлого, о которых он был наслышан, отдаться какому-нибудь великому делу, не страшась суда и насмешек? И так же, как четверть часа назад, глазам его открылось яркое зарево города, теперь, когда он брел в темноте, перед его мысленным взором возник желанный город.
— Это город света, — сказал он себе.
— Там растет древо познания, — добавил он через несколько шагов.
