Френсис Фицджеральд - Последний магнат
Позже Уайли мне рассказал, что было в записке. Нацарапанные при свете фар буквы читались с трудом.
«Дорогой Монро,
Вы лучший из всех восхищаюсь Вашим умом и если Вы против знаю что толку не будет! Я никуда не гожусь и дальше не полечу предупреждаю снова и снова берегитесь! Я знаю.
Ваш друг
Мэнни».Стар дважды перечел письмо и потер утреннюю щетину на подбородке.
— Неврастеник. Все равно ничего не поделать. Жаль, я круто с ним обошелся — но не терплю, когда навязываются и говорят, что это для моего же блага.
— Может, так и есть, — заметил Уайли.
— Дешевый прием.
— Я бы купился, — сказал Уайли. — Тщеславен как женщина: когда ко мне выказывают интерес, напрашиваюсь на большее. Обожаю получать советы.
Стар с отвращением покачал головой.
— Вы ведь иногда падки на лесть, — продолжал дразнить его Уайли — один из немногих, кому это сходило с рук. — Комплекс Наполеона и все такое.
— Не выношу. А когда суются с помощью — еще хуже.
— Если вам так ненавистны советы, то мне-то вы зачем платите?
— Ради выгоды, — ответил Стар. — Я делец. Покупаю содержимое твоих мозгов.
— Какой же вы делец? В бытность мою журналистом я повидал их немало — и согласен с Чарлзом Фрэнсисом Адамсом.
— В чем?
— Он был знаком со всеми — Гулдом, Вандербилтом, Карнеги, Астором — и сказал, что ни одного не хотел бы встретить на том свете. С тех пор ничего не изменилось. Вот я и говорю: вы не делец.
— Адамс, скорее всего, просто брюзга, — заметил Стар. — Хотел стать как они, но чего-то не хватило — здравого смысла или, может, воли.
— Явно не мозгов, — ядовито вставил Уайли.
— Одних мозгов мало. Вы, творческие личности, быстро выдыхаетесь и теряетесь, без посторонней помощи вам никак. — Стар пожал плечами. — Принимаете все близко к сердцу, мечетесь от поклонения к ненависти, считаете всех незаменимыми — особенно себя. Так и напрашиваетесь, чтобы о вас вытирали ноги. Я люблю людей и люблю им нравиться, но душу носить нараспашку — не мой стиль.
Он вдруг умолк.
— Что я сказал Шварцу в аэропорту? Помнишь дословно?
— Вы сказали: «Что бы вы ни задумали — мой ответ: нет!»
Стар помолчал.
— Он стал как пришибленный, — добавил Уайли, — я его еле растормошил. А потом мы взяли дочку Пата Брейди и поехали кататься.
Стар звонком вызвал стюардессу.
— Разрешит ли мне пилот посидеть с ним рядом в кабине?
— Инструкция такого не позволяет, мистер Смит.
— Попросите его заглянуть сюда, когда освободится.
Стар просидел в кабине до самого вечера. Бесконечная пустыня перешла в плоскогорья — многоцветные, словно сделанные из раскрашенного песка для детских игр. Ближе к вечеру под пропеллерами возникли зубья снежной пилы — пики Скалистых гор. До дома оставалось недолго.
То и дело пробуждаясь от дремы, я мечтала лишь об одном: стать женой Стара, добиться его любви. Жалкая самонадеянность! Чем я могла его привлечь? Тогда я, правда, все видела в ином свете: во мне жила та горделивая женская уверенность, которая черпает силы в возвышенных идеалах — например, в мысли «чем я хуже других?». Уж точно я не уродливее знаменитых красавиц, наверняка вешавшихся ему на шею, а претензии на интеллектуальность, разумеется, делают меня блистательным украшением для любого салона…
Сейчас-то я понимаю всю нелепость былых потуг. Пусть Стар окончил лишь вечерние курсы стенографистов — но с самых ранних лет зоркость и чутье вели его неторными тропами на такие просторы, куда открывается путь лишь немногим. Однако в тогдашней беспечной дерзости я считала свои серые глаза проницательнее его карих, сравнивала свой окрепший на гольфе и теннисе пульс с его затихающим сердцем, утомленным годами непомерной нагрузки; строила планы, лелеяла замыслы, вынашивала интриги — словом, вела себя как любая женщина. Все тщетно, вы сами увидите. До сих пор иногда тешу себя мыслью, что будь он беден и молод — я бы его добилась. На деле же все, что я могла предложить, у него было и без меня. Романтические идеалы я черпала из кино — «Сорок вторая улица», например, оставила ощутимый след, — и наверняка многие фильмы, на которых я выросла, были созданы лично Старом.
Так что дело было безнадежное. Любовь не питается крохами со своего же стола.
В то время, правда, я думала иначе. Вдруг поможет отец или стюардесса? Вдруг она войдет в кабину и скажет Стару: «Что за девушка — глаза так и сияют любовью!»
Вдруг пилот заметит: «Не ослепли же вы, мистер Смит, ступайте в салон!»
Вдруг Уайли Уайт перестанет торчать в проходе и вглядываться, сплю я или нет…
— Сядьте, — сказала я. — Что слышно? Где мы?
— В воздухе.
— Кто бы мог подумать! Да садитесь же. — Я попыталась изобразить живой интерес. — О чем вы пишете? Что за сценарий?
— Бойскауты, дай бог сил. Вернее, один бойскаут.
— Стар придумал?
— Понятия не имею — он мне велел разрабатывать тему. Наверняка на ней сценаристов штук десять: у тех завязка, у этих финал — система у Стара что надо, он сам ее изобрел. Так вы в него влюблены?
— С чего вдруг? — рассердилась я. — Я с ним знакома всю жизнь.
— Безнадежно, да? Хотите, я посодействую, только в обмен обещайте замолвить за меня словечко. Хочу заделаться главным.
Я вновь прикрыла глаза и уснула. Пробудившись, увидела рядом стюардессу, которая подтыкала вокруг меня плед.
— Скоро будем на месте, — сообщила она.
За окном, освещенные закатными лучами, проплывали зеленеющие поля.
— В кабине сейчас забавно, — вдруг разговорилась стюардесса. — Этот мистер Смит — или мистер Стар — кажется, я не встречала имя…
— Его никогда не пишут в титрах, — объяснила я.
— Вот как? В общем, он так подробно расспрашивал экипаж о полетах — со знанием дела, представляете?
— Представляю.
— Один пилот сказал мне, что готов на спор за десять минут натаскать мистера Стара для самостоятельного полета — говорит, шикарные мозги. Так и сказал.
— И в чем же забавность? — нетерпеливо напомнила я.
— Ах да. В конце концов пилот спросил мистера Смита, любит ли он свое дело, и тот ответил: «Еще бы. Приятно быть белой вороной в сборище дятлов».
Стюардесса даже согнулась от смеха — мне захотелось ее растерзать.
— Представляете? Назвать партнеров дятлами! — Она вдруг резко посерьезнела и встала. — Ладно, пора данные вносить.
— Всего доброго.
Мне было ясно — Стар просто вознес пилотов до собственного трона, на время поделившись с ними властью над миром. Годы спустя мне случилось попасть в один рейс с кем-то из тех летчиков, и он рассказал еще эпизод. Глядя тогда вниз на горы, Стар заметил:
— Представьте, будто вы строите железную дорогу: надо пустить поезда сквозь горный кряж. Сводки геодезистов говорят, что пригодных путей — три-четыре, а то и десяток, ни один не лучше других. И вам надо решать. На что положиться? Заранее определить лучший путь нельзя — надо сначала построить. Остается просто брать и строить.
— То есть как? — Пилот решил, что чего-то недопонял.
— Выбираете путь без всяких причин — тут гора более яркая, там чертеж более четкий… Просто так.
Пилот мне признался, что счел идею очень ценной — правда, как он подозревал, малопригодной для его жизни.
— Мне хотелось только одного, — грустно улыбнулся он, — узнать, как он вообще стал мистером Старом.
Вряд ли Стар сумел бы что-то ответить: у эмбриона ведь нет памяти. Объяснение знала я. В юности ему случилось вознестись на мощных крыльях высоко над землей, и глазами, которых не могло ослепить даже солнце, он увидел все царства мира. Крылья били упорно и твердо, под конец яростно — и он, не оставляя усилий, удержался в небе дольше любого из нас, а потом, запечатлев в памяти все увиденное с высоты, плавно опустился вниз.
Двигатели смолкли, все наши пять чувств начали оживать перед посадкой. Слева показались огни морской базы на Лонг-Бич, справа мерцающим пятном маячила Санта-Моника. В небе над Тихим океаном плыл оранжевый диск огромной калифорнийской луны. Мои впечатления при виде здешних мест — родного дома! — не могли соперничать, я знаю, с чувствами Стара. Здесь я впервые увидела мир, как стадо овец на студии Леммле; для Стара же это был край, где он ступил на землю после головокружительных озарений былого полета, в котором ему открылись наши пути и деяния — и весь их нехитрый смысл. Вы вольны сказать, что сюда его занесло шальным ветром. Мне же кажется, что глядя на мир с тех высот, как в кадре дальнего плана, он увидел способ исчислить наши бессвязные надежды, благовидные заблуждения и нескладные беды — и, решив пребыть с нами до конца, спустился на землю. Как самолет, плавно скользнувший к Глендейлскому аэропорту, в теплую тьму.
