Георгий Полонский - Доживем до понедельника
Мельников, после нелепо долгой паузы, спросил:
- Скажите, что у вас сегодня?… Это кинотеатр?… Нет… Странно…
Он надавил ребром ладони на рычажки, стукнул себя чувствительно трубкой по лбу. Тот же номер набрал снова.
- Наталья Сергеевна, извините, это я пошутил по-дурацки… От неловкости - в нелепость! Мельников говорит… Дело вот в чем… Я видел, как вы уходили зареванная… Это вы напрасно, честное слово. Если из-за каждой ощипанной вороны…
Но трубка остудила его порыв какой-то короткой фразой.
- Ах, сами… Ну добро. Добро. Извините.
Он сидит с закрытыми глазами. Резко обозначена впадина на щеке.
Пятница
Первый утренний звонок в 8.20 дается для проверки общей готовности. На него не обращают внимания.
Учительская гудит от разговоров, легко подключая к ним вновь прибывших, тем более что темы поминутно меняются. Кто-то между делом спешит допроверить тетради: на них вечно не хватает времени…
- Вчера, представляете, просыпаюсь в час ночи не на своей подушке…
- Да что вы? Это интересно…
- Ну вас, Игорь Степанович!… Просыпаюсь я головой на тетрадке, свет в глаза… проверяла, проверяла - и свалилась!
- Аллочка, имейте совесть! - так обращались время от времени к химичке Алле Борисовне, которая могла висеть на телефоне все внеурочное время. Она роняла в трубку какие-то междометия, томно поддакивала, скрывая предмет своего разговора, и это особенно злило учителей.
- Угу… Угу… Угу… - протяжно, в нос произносит Аллочка. - Угу… Кисленьких… Угу… Как всегда… Угу… Грамм двести - триста.
Светлана Михайловна говорила с Наташей грубовато-ласково:
- Ну что такое стряслось? Нет, ты плечами не пожимай, ты мне глаза покажи… Вот так. Не обижаешься, что я говорю "ты"?
- Нет, конечно.
- Еще бы! Здесь теперь твой дом - отсюда вышла, сюда и пришла, так что обособляться некрасиво…
- Я не обособляюсь.
- Вот и правильно! Раиса Пална, а вы что ищете?
- Транспортир - большой, деревянный.
- На шкафу…
Мельников говорил в углу со старичком-географом, который постоянно имел всклокоченный вид, оттого что его бороденка росла принципиально криво. Илья Семенович возвращал ему какую-то книгу и ругал ее:
- Это, знаете, литература для парикмахерской, пока сидишь в очереди. Он же не дал себе труда разобраться: почему его герой пришел к религии? И почему ушел от нее? Для кого-то это вопрос вопросов, - для меня, к примеру… А здесь это эффектный ход!…
Старичок географ смущенно моргал, словно сам был автором ругаемой книжки.
Мельников замолчал. До него донесся сетующий насморочный голос учительницы начальных классов:
- И все время на себя любуются! Крохотули такие, а уже искокетничались все… Им говоришь: не ложите зеркальце в парту! Его вообще сюда таскать запрещается. - Ложат, будто не слышали… Вчера даже овальное, на ручке ложили - представляете?
- Послушайте… нельзя же так!
Говорившая обернулась и уставилась на Мельникова, как и все остальные. Чем это он рассержен так?
- Я вам, вам говорю. Вы учитель, черт возьми, или…
- Вы - мне? - опешила женщина.
- "Ложить" - нет такого глагола. То есть на рынке-то есть, а для нас с вами - нету! Голубушка, Таисия Николаевна, как не знать этого? Не бережете свой авторитет, так пощадите чужие уши!…
Его минутная ярость явно перекрывала повод к ней. Он и сам это почувствовал, отвернулся, уже жалея, что ввязался. Учительница начальных классов издала горлом булькающий сдавленный звук и быстро вышла… Светлана Михайловна - за ней:
- Таисия Николаевна! Ну зачем, золотко, так расстраиваться?…
Потом была пауза, а за ней - торопливая разноголосица:
- Время, товарищи, время!
- Товарищи, где шестой "А"?
- Шестой "А" смотрит на вас, уважаемая… (речь шла о классном журнале).
- Лидия Иванна, ключ от физики у вас?
- Там открыто. Только я умоляю, чтобы ничего не трогали… Вчера мне чуть не сорвали лабораторную…
Светлана Михайловна вернулась взбудораженная, красная, сама не своя. Перекрыв все голоса, она объявила Мельникову:
- Вот, Илья Семенович, в чужом-то глазу мы и соломинку видим… Весь ваш класс не явился на занятия. В раздевалку они не сдали ни одного пальто, через минуту второй звонок, а их никто не видел… Поздравляю.
Стало тихо в учительской. У Ивана Антоновича, у географа, что- то с грохотом посыпалось из портфеля, куда он засовывал книжку. Оказывается, он яблоками отоварился спозаранок и - без пакета…
- Я так и знала, что без Анны Львовны что-нибудь случится, - добавила Светлана Михайловна, ища взглядом Мельникова и - странное дело! - не находя. Отгороженный столом, Илья Семенович сидел на корточках и помогал старику собрать его несчастные яблоки (на глаз можно было определить, что - кислятина!). Они вдвоем возились там - "история с географией", а учителя саркастически улыбались.
- Чей у них должен быть урок? - спросил Мельников; он показался без очков над столом.
- Мой, - объявила Наташа.
И ножка ее отфутболила к Мельникову запылённое яблоко.
* * *
Мельников осматривался, стоя без пальто у дверей школы. Двор был пуст. Кувыркались на ветру прелые листья, качались молоденькие оголенные деревца. С развевающимся шарфом Илья Семенович пошел вдоль здания.
С тыльной стороны пристраивали к школе мастерские. Там был строительный беспорядок, стабильный, привычный, а потому уже уютный: доска, например, водруженная на старую трубу из котельной, образовала качели, леса и стальные тросы применялись для разных гимнастических штук; любили также пожарную лестницу… Здесь можно было переждать какую-нибудь опасность, покурить, поговорить с девчонкой - словом, свой девятый "В" Мельников не случайно обнаружил именно здесь.
Его увидели.
Кто-то первый дал сигнал тревоги, кто-то рванулся "делать ноги", но был остановлен… До появления Мельникова они стояли и сидели на лесах группками, а теперь все сошлись, соединились, чтобы ожидаемая кара пришлась на всех вместе и ни на кого в частности…
Генка Шестопал наблюдал за событиями сверху, с пожарной лестницы; он там удобно устроился и оставался незамеченным.
Мельников разглядел всю компанию. Они стояли, разлохмаченные ветром, в распахнутых пальто… Портфели их сложены на лесах.
- Здравствуйте, - сказал Илья Семенович, испытывая неловкость и скуку от предстоящего объяснения.
- Здрасьте… - Они старались не смотреть на него.
- Бастуем, следовательно?
Они молчали.
- Какие же лозунги?
Сыромятников выступил вперед. Если лидер - он, поздравить этих архаровцев не с чем…
- Мы, Илья Семенович, знаете за что выступаем? За уважение прав личности!
И многие загудели одобрительно, хотя и посмеиваясь. Сыромятников округлил свои глазки, неплохо умеющие играть в наив. Столь глубокие формулировки удавались ему не часто, и он осмелел.
- Надо, Илья Семенович, англичаночку призвать к порядку. Грубит.
Поглядел Мельников на длинное обиженное лицо этого верзилы - и не выдержал, рассмеялся.
Костя Батищев перекинулся взглядом с Ритой и отодвинул Сыромятникова.
- Скажи, Батя, скажи… - зашептали ему.
Костя заговорил, не вынимая рук из косых карманов своей замечательной теплой куртки:
- Дело вот в чем. Сперва Наталья Сергеевна относилась к нам очень душевно…
- За это вы сорвали ей урок, - вставил Мельников.
- Разрешите я скажу свою мысль до конца, - самолюбиво возразил Костя.
- Прежде всего вернемся в помещение. Я вышел, как видите, без пальто, а у меня радикулит…
Ребята посмотрели на Костю; он покачивал головой; явно ощущал красивый этот парень свою власть и над ними и над этим стареющим продрогшим очкариком…
- А вы идите греться, Илья Семенович, - позволил Батищев с дружелюбным юмором. - Не рискуйте, зачем? А мы придем на следующий урок.
- Демидова, ты комсорг. Почему ж командует Батищев? - не глядя на Костю, спросил Мельников.
Маленькая Света Демидова ответила честным взором и признанием очевидного:
- Потому что у меня воля слабее.
- А еще потому, что комсорг - это рабочая аристократия, - веселым тонким голосом объявил Михейцев.
- Пошутили - и будет, - невыразительно уговаривал Мельников. И смотрел на свои заляпанные глиной ботинки.
- А мы не шутим, Илья Семенович, - солидно и дружелюбно возразил Костя. - Мы довольно серьезно настроены…
- А если серьезно… тогда получите историческую справку! - молодеющим от гнева голосом сказал учитель. - Когда-то русское общество было потрясено тем, что петрашевцев к "высшей мере" приговорили - кружок, где молодой Достоевский был… где всего лишь читали социалиста Фурье, а заодно и знаменитое Письмо Белинского к Гоголю. И за это - гражданский позор на площади… надлом шпаги над головой… потом на эту голову - мешок… и тут должен был следовать расстрел! В последний миг заменили, слава Богу, острогом.
