Жулиу Рибейру - Плоть
Спросив, не больна ли госпожа, и получив утвердительный ответ, мулатка сообщила об этом хозяину. Потом принесла свою постель и подушки и постелила себе на ковре возле кровати Лениты, готовая выполнить любое ее поручение.
Встревоженный полковник поспешил подняться, чтобы справиться о самочувствии Лениты. Но она его успокоила, что ничего страшного, и к утру все пройдет.
–?Девочка моя, ты же знаешь, что я теперь тебе вместо отца. Если что понадобится – не стесняйся, посылай за мной в любое время, не бойся потревожить меня. Старушка моя бедная так жалеет, что в параличе лежит и ни на что не годится! Может, тебе чайку с шалфеем принести или глинтвейну налить?
–?Спасибо, мне ничего не нужно.
–?Ладно, ладно, сейчас оставлю тебя в покое. Спокойной ночи. Постарайся уснуть.
Полковник ушел.
Ленита заснула. Сначала она то и дело просыпалась, тревожно вскрикивая во сне. Потом ею овладела некая истома, не похожая ни на сон, ни на бодрствование. Ей грезилось, что боец Боргезе увеличивается в размерах, достигает человеческого роста, выпрямляется, сходит с постамента, направляется к ее ложу, останавливается рядом с ней, пристально и страстно ее разглядывает. И Ленита блаженствовала в магнетическом сиянии его взгляда, словно в теплой воде для купания.
Внезапная дрожь прошла по телу девушки; волоски на нем встали дыбом в порыве блаженного и пронзительного сладострастия. Боец вытянул левую руку, оперся о кровать, присел на краешек, поднял одеяло и, не переставая глядеть на нее с завораживающей улыбкой, бережно притронулся к Лените, после чего лег рядом, прижавшись к ней обольстительной наготой мужского тела.
Это было не холодное и твердое прикосновение бронзовой статуи, а теплое и мягкое касание живого человека. И от этого прикосновения у Лениты зародилось неясное чувство – опаска и вожделение, боязнь и сладострастие одновременно. Ее пронзало желание, но было страшно.
Уста ее слились с устами бойца, его сильные руки обхватили ее, его мощная грудь прижалась к ее нежным грудям. Ленита задыхалась от сладостных содроганий, но наслаждение было неполным, ущербным, мучительным. Обнимая призрак из своих грез, она каталась по постели, словно разгоряченное хищное животное в пылу течки. Нервный тонус, возбуждение, оргазм ощущались во всем – во вздрагивании пухлых губ, в затвердевших, торчащих сосках.
Потом содрогания прошли, и она впала в забытье.
Глава IV
Ленита выздоравливала на глазах. Она рано вставала, выпивала стакан горячего молока, выходила на прогулку в поле, с аппетитом обедала, после обеда садилась за фортепьяно, играла бравурные, веселые, ритмичные мелодии. Потом шла в сад, ела фрукты, лазила по деревьям. Сразу после ужина ложилась и крепко засыпала.
Она стала больше следить за своей внешностью, подолгу гляделась в зеркало, наряжалась и убирала свои иссиня-черные волосы яркими цветами. Она стала сильно душиться: ее белье пахло малабарскими благовониями, сандалом и духами «Peau d’Espagne».
Она бегала, прыгала, подолгу ездила верхом, почти всегда галопом, погоняя лошадь хлыстиком или собственной шляпой, щеки у нее при этом разрумянивались, глазами горели, волосы развевались на ветру.
Однажды тихим днем, после обеда, она взяла ружье «Галан», которое обычно брала с собой, пересекла пастбище и вошла под густую сень широколиственного девственного леса. В задумчивости и рассеянности она углубилась далеко в чащу.
Вдруг ее внимание привлекло послышавшееся слева нежное, монотонное журчание воды. Ею тотчас овладела жажда, безумно захотелось пить, и, свернув налево, она поспешила по узкой тропинке.
Ленита замерла в восхищении, увидев, сколь величественное зрелище открылось ее взору.
Пред ней предстала поляна, на краю которой высилась скальная стена из черного камня, увенчанная острыми зубцами и вся густо поросшая мхом; сверху с нее стекала струя воды, создавая в углублении посреди поляны тихое, глубокое, кристальное озерцо. Сбегая с плотины, воздвигнутой самой природой, вода наполняла поляну сладостными звуками.
В спокойном зеркале озерца отражалась окаймлявшая его буйная растительность. Гигантские перобы с темной кроной и морщинистой корой; вековые жекитибы, разбрызгивающие по небесной лазури радостную зелень своей листвы; белые смоковницы с мощными, разрастающимися вширь корнями и узловатыми сучьями, подобными изуродованным человеческим пальцам; каншины с заостренными листьями, из пор которых сочилось едкое, ядовитое молочко; стройные, высокие, гладкоствольные гуаратаны; светлые таювы; могучие, черно-зеленые, зловонные чесночные деревья; коварные гваяки, покрытые ядовитыми, отравленными колючками; тысячи лиан, тысячи вьющихся растений, тысячи разнообразнейших орхидей с лиловыми, желтыми, голубыми, пурпурными, белыми цветами – все это смешивалось в многокрасочную массу, в оргию зелени, в буйство ярчайших красок, утомлявшее воображение. Солнце, пронзавшее листву светоносными пучками лучей, разбрасывало по бурой почве зеленоватые отблески. С тихим жужжанием, похожим на нежный шепот, пролетали разноцветные насекомые. Затаившаяся в листве коричного дерева бронзовка издавала прерывистое шипение.
Пьянящие испарения поднимались над землей, непостижимым образом сочетаясь с изысканным ароматом цветущих орхидей. Это была смесь тончайшего благоухания и терпкого запаха мясистых корней, навевающая дрему и успокаивающая нервы.
Жадными глотками впивала Ленита охмеляющий воздух, отдаваясь лесным чарам. Ею овладело жгучее, необоримое желание искупаться в этой прохладной воде, нарушить покой озерца.
Она оглянулась по сторонам в опасении, не может ли кто-нибудь подсмотреть за нею. «Глупости! – подумала она.– Полковник все время дома, управляющий и рабы трудятся на кофейной плантации, никто не выйдет за пределы фазенды. Да и кому придет в голову забираться в такую чащу? Я одна, совсем одна».
Она положила на землю ружье, рядом – широкополую соломенную шляпу, защищавшую от палящего солнца во время прогулок, и стала раздеваться. Сначала сняла жакетик и корсет, потом верхнюю и нижние юбки. Оставшись в сорочке, она склонила голову, чтобы подобрать волосы, и пока их укрощала, с удовольствием разглядывала через кружевной вырез упругие, налитые, атласные груди, на которых то здесь, то там просвечивали голубые жилки.
И она с наслаждением вдыхала вместе с ароматами леса свой собственный запах, аромат обнаженного тела молодой женщины.
Затем она села, поджав ноги, развязала шнурки высоких ботинок, сняла чулки и принялась любовно, неторопливо поглаживать маленькие ступни, на которых отпечаталась тонкая шотландская ткань. Поднявшись, она отодвинула нижние юбки, и со слегка дрогнувших плеч соскользнула сорочка. Батист лег двойным слоем, укрывая ноги Лениты.
Как она была прекрасна! Чуть смуглая, высокая, безукоризненно сложенная... Руки и ноги были у нее словно литые, запястья и лодыжки узкие, ладони и ступни аристократически изысканные, ногти на руках и на ногах розовые и необычайно гладкие. Ниже упругих, торчащих грудей тело сужалось, тонкая талия переходила в широкие бедра и твердый, округлый живот, низ которого резко оттенялся густым темным руном. Иссиня-черные волосы коротенькой челкой ниспадали на лоб и прихотливо завивались на затылке. Шея была сильная, идеальной длины, голова небольшая, глаза черные, живые, губы пунцовые, зубы белоснежные, на левой щеке темнела круглая родинка.
Ленита удовлетворенно осматривала себя. Собственная плоть сводила ее с ума. Налюбовавшись собой, она посмотрела на озерцо, потом на лес, словно стремясь создать целостную картину.
Она грациозно присела на корточки и оперлась правой ягодицей на приподнятую левую пятку, повторяя позу известной статуи, называемой Венера Ватиканская, или Венера Капитолийская. В таком положении она оставалась довольно долго. Потом вскочила, бросилась в воду, вынырнула и поплыла.
Озерцо было небольшим, но глубоким. Ленита плыла до противоположного берега – к стене с водопадом – и обратно. И так несколько раз. Проплывая под струей воды, она вскрикивала от восторга и от страха, когда тяжелый поток обрушивался на ее спину.
Поворачиваясь лицом вверх, она замирала на поверхности воды, вытянув ноги, обратив живот к небу, раскинув руки, слегка разбрызгивая ладонями воду. Потом переворачивалась и плыла опять – быстро, словно стрела.
Разлившийся по коже холодок предупредил ее, что пора выходить. Она вышла, поеживаясь и дрожа всем телом. Уселась на берегу, подставив всю себя солнцу, и принялась отжимать волосы. От ее тела исходил легкий пар, всю ее окутывала тонкая дымка.
Вскоре она обсохла от солнечного и своего собственного тепла. Одевшись, она распустила мокрые волосы, отбросила их на спину, надела шляпу, взяла ружье и бегом помчалась домой, напевая отрывок из «Корневильских колоколов».
