Эрнест Хемингуэй - Острова в океане
Иногда он ненадолго уезжал с острова – половить рыбу у берегов Кубы или осенью побродить в горах. Свое монтанское ранчо он сдал в аренду, потому что лучшее время в Монтане – это лето и осень, а к осени мальчики теперь должны были возвращаться в школу.
Иногда ему приходилось ездить в Нью-Йорк, к своему агенту. Но чаще агент теперь приезжал к нему и увозил с собой законченные полотна. Томас Хадсон был художник с именем, широко признанный и на родине, и в Европе. Кроме того, ему приносили регулярный доход разработки нефти, которые велись на земле, когда-то принадлежавшей его деду. Земля была продана под пастбища, и по условиям аренды право эксплуатации недр сохранялось за прежним владельцем. Половина этих денег шла на алименты, но и того, что оставалось, было довольно, чтобы обеспечить ему существование, и поэтому, он мог писать что хотел и как хотел; нужда на него не давила. И жить мог там, где ему нравилось, и путешествовать, если приходила охота.
Успех сопутствовал ему во всем, кроме семейной жизни, хотя, в сущности, он никогда не думал об успехе. Думал он о живописи и о своих детях и до сих пор любил ту женщину, которая была его первой любовью. После нее он был влюблен во многих женщин, некоторые даже гостили у него на острове. У него была потребность видеть женщин, и поначалу он всегда радовался, когда они приезжали. Ему приятно было их присутствие в доме, иногда даже довольно долгое время. Но в конце концов он провожал их с чувством облегчения, даже если это был кто-то, кто ему очень нравился. Он выработал в себе умение не ссориться с женщинами и не жениться на них. Научиться этим двум вещам было не легче, чем упорядочить свою жизнь и привыкнуть работать размеренно и ровно. Однако он научился, и теперь уже, думалось, навсегда. Владеть кистью он умел давно и считал, что делает это с каждым годом лучше и лучше. Но внести порядок в свою жизнь и дисциплинировать свою работу ему оказалось очень и очень трудно, потому что было в его жизни время, когда он был далек от всякой дисциплины. Безответственным он никогда не был, но был недисциплинирован, эгоцентричен и беспощаден. Теперь он знал это не только потому, что многие женщины ему об этом говорили, но потому, что в конце концов сам к этому пришел. И тогда он решил, что впредь будет эгоцентричен только в своих картинах, беспощаден только в работе и что сумеет дисциплинировать себя и примириться с дисциплиной.
Он будет наслаждаться жизнью в рамках той дисциплины, которую предписал себе, и усиленно работать. А сегодня он чувствовал себя счастливым, потому что утром должны были приехать его дети.
– Мистер Том, вам ничего не нужно? – спросил Джозеф, его слуга. – Вы сегодня уже свое отработали?
Джозеф был высокого роста, с очень черным, очень длинным лицом и большими руками и ногами. Он ходил в белой куртке и белых брюках, но босиком.
– Спасибо, Джозеф. Пожалуй, мне ничего не нужно.
– Может, джину с тоником?
– Нет. Я, пожалуй, зайду к мистеру Бобби, там выпью.
– Пейте лучше дома. Дешевле. Я мистера Бобби видел, он сегодня не в духе. Замучился, говорит, с этими коктейлями. Какая-то с яхты спросила что-то под названием «Белая дама», а он ей подал американской минеральной воды – знаете, на которой нарисован ручей, а у ручья дама в белом платье, похожем на москитную сетку.
– Все-таки я пойду.
– Дайте я вам хоть одну порцию дома приготовлю. На рейсовом судне привезли почту. Почитаете письма и выпьете коктейль, а потом пойдете к мистеру Бобби.
– Ну ладно, согласен.
– Вот и хорошо, – сказал Джозеф. – А то ведь я уже приготовил. Почта сегодня ничего интересного, мистер Том.
– А где она?
– Внизу, на кухне. Сейчас принесу. Два письма с женским почерком на конвертах. Одно из Нью-Йорка. Одно из Палм-Бич. Красивый почерк. Одно от господина, который продает ваши картины в Нью-Йорке. Еще два не знаю от кого.
– Может, ответишь за меня на все эти письма?
– Пожалуйста, сэр. Если вы желаете. Я ведь кое-чему учился, хоть мне это было и не по карману.
– Да нет уж, лучше принеси их сюда.
– Слушаю, сэр, мистер Том. Там еще и газета есть.
– Газету прибереги к завтраку.
Томас Хадсон сел и стал читать письма, потягивая прохладное питье. Одно письмо он прочел дважды, потом спрятал всю пачку в ящик стола.
– Джозеф! – крикнул он. – У тебя для мальчиков все готово?
– Да, сэр, мистер Том. Даже два лишних ящика кока-колы. Том-младший, верно, уже меня перерос, а?
– Ну, нет еще.
– Как вы думаете, сможет он теперь меня побороть?
– Едва ли.
– Мы с ним часто боролись в мое свободное время, – сказал Джозеф. – Чудно все-таки называть такого парнишку «мистер». Мистер Том. Мистер Дэвид. Мистер Эндрю. Замечательные ребята, прямо как на подбор. А Эндрю из всех троих самый хитрющий.
– Он и маленький был хитрец, – сказал Томас Хадсон.
– А чем дальше, тем больше, – сказал Джозеф с восхищением.
– Ты им будь хорошим примером это время.
– Мистер Том, как вы хотите, чтобы я теперь был им хороший примером? Три-четыре года назад, в невинном возрасте, это бы еще можно. Я сам думаю взять себе за образец Тома. Он учится в дорогой школе, у него и манеры такие, что дорого стоят. Я, конечно, не могу стать на него похожим. Но держаться, как он, этому я могу научиться. Чтобы и свободно, и легко, и вежливо в то же время. А умом я попробую быть похожим на Дэва. Это, пожалуй, будет трудней всего. И еще постараюсь выведать у Энди, как ему удается быть таким хитрым.
– Ты только здесь потом не вздумай хитрить.
– Что вы, мистер Том, вы меня плохо поняли. У вас в доме мне хитрость ни к чему. Она мне пригодится в мое свободное время.
– А хорошо, что они приезжают, правда?
– Мистер Том, такого великого события не было со времен большого пожара. Я считаю, что это стоит второго пришествия. Хорошо ли, вы меня спрашиваете? Не то что хорошо – прекрасно.
– Надо будет подумать, как их развлекать, чтобы они не скучали.
– Нет, мистер Том, – сказал Джозеф. – Нам надо будет подумать, как их уберечь от всяких их собственных опасных затей. Тут нам Эдди поможет. Он их лучше знает, чем я. И я им приятель, это затрудняет дело.
– Как он сейчас, Эдди?
– Немножко выпил по случаю дня рождения королевы. Но при этом в самом лучшем виде.
– Пойду-ка я все же к мистеру Бобби, он, должно быть, до сих пор не в духе.
– Он про вас спрашивал, мистер Том. Мистер Бобби – джентльмен до мозга костей, и его иногда утомляет всякий сброд, который сюда наезжает на яхтах. У него был очень утомленный вид, когда я уходил оттуда.
– А что ты там вообще делал?
– Пошел за кока-колой, а заодно решил погонять немножко шары на бильярде.
– Стол все такой же?
– Еще хуже.
– Пойду, – сказал Томас Хадсон. – Вот только приму душ и переоденусь.
– Я вам все чистое приготовил, лежит на кровати, – сказал Джозеф. – Еще джину с тоником не хотите?
– Нет, спасибо.
– Мистер Роджер приехал.
– Отлично. Я его разыщу.
– Он будет гостить у нас?
– Может быть.
– Я ему приготовлю постель на всякий случай.
– Отлично.
III
Томас Хадсон принял душ, намылил голову и потом долго стоял под колючими, острыми, напористыми струйками воды. Он был крупным мужчиной и голый казался еще крупней, чем в одежде. Кожа у него была загорелая, а волосы полосами выцвели на солнце. Он встал на весы – сто девяносто два фунта, ничего лишнего.
Надо было пойти поплавать до душа, подумал он. Но я уже утром далеко плавал перед тем, как начать работать, а сейчас я устал. Еще наплаваемся, когда ребята приедут. И Роджер здесь. Это хорошо.
Он надел свежие шорты, старую баскскую рубашку и мокасины, вышел из дома и спустился к калитке, которая вывела его на сверкающий, выбеленный солнцем коралловый известняк Королевского шоссе.
Рослый, с очень прямой спиной, старик негр в черном пиджаке из альпака и отутюженных брюках сошел с крыльца дощатой хижины, каких много стояло в тени кокосовых пальм у обочины дороги, и зашагал по шоссе впереди Томаса Хадсона. Когда он выходил на шоссе, Томас Хадсон успел разглядеть его красивое черное лицо.
Где-то за хижинами детский голос насмешливо затянул на мотив старой английской песенки:
Дядюшка Эдвард приехал из Нассау,
Конфеты он продает.
Я съел конфетку, и ты съел конфетку,
И у нас заболел живот…
Дядюшка Эдвард оглянулся, его красивое лицо было сердитое и грустное в ярком свете дня.
– Я тебя знаю, – сказал он. – Я тебя не вижу, но я знаю, кто ты такой. Вот пожалуюсь на тебя констеблю.
Невидимый мальчишка запел еще звонче и веселей:
