Нодар Думбадзе - Я, Бабушка, Илико и Илларион
Ваш скорбящий друг".
— Без подписи! — сказал Илларион. — От кого бы это, а? Поди сюда, сынок, — обратился он к Мальчику. — Иди, иди, не бойся! Мальчик подошел. Илларион так схватил его за ухо, что мальчишка завопил, как гудок чайной фабрики.
— Говори, кто дал телеграмму?
— Не скажу, убьет!
— Не скажешь? Тогда я убью тебя! Выбирай! — сказал Илларион, и гудок завыл с новой силой.
— Илико Чигогидзе дал три рубля, велел отнести телеграмму и молчать, не то язык вырвет.
— Илико, говоришь?
— Илико.
Илларион отпустил мальчика и кулаком ударил себя в грудь:
— Ну, погоди же, кривой черт! Ты у меня еще попляшешь!..
Мне искренне стало жаль Илико.
Наступила ночь, обыкновенная сельская ночь. И все вокруг было мирно и спокойно, словно в тот день никто в нашей семье не умирал…
КРОВЬ ЗА КРОВЬ
Нынешний учебный год я опять закончил с переэкзаменовкой по русскому языку, Два раза в неделю я ходил заниматься на дом к преподавательнице. Вознаграждение за труды выплачивалось натурой: полпуда лобио, четыре головки сыра и пуд вина с нового урожая. По сравнению с прошлым годом дань выглядела ничтожной — в прошлом году у меня были две переэкзаменовки.
Мой учебный день начинался так:
— Вставай, вставай, бездельник! Хватит тебе валяться! Опоздаешь! — доносился со двора голос бабушки.
Я тотчас же вскакивал, несколько раз пробегал по комнате, громко стуча ботинками; с грохотом передвигал стулья, затем на цыпочках возвращался к кровати, забирался под простыню и продолжал прерванный сон. Окончательное пробуждение наступало в момент, когда вместе с ушатом холодной воды на мою грешную голову обрушивались громы и молнии, исторгаемые бабушкой:
— В кого только ты уродился этакий бездельник и непутевый? ! Чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный ты человек!
— Ну что тебе от меня нужно?
— Смерти твоей, мерзавец! Похоронила бы тебя рядом с Мурадой и оплакивала бы по-русски. Да, по-русски, болван! Что, не научилась бы? Вся Россия по-русски говорит, а ты что за тупица такой? Ну, назови мне кого-нибудь в нашей семье, кроме тебя, чтоб русского не знал?! Эх, бедный твой дед! Семь лет прожил в России и выучил русский язык лучше самого начальника почты Ивана.
— Што ви гаварице! — удивлялся я.
— Да, да, не таращь, пожалуйста, глаза! Два часа покойный говорил с Иваном, два часа слушал его Иван с разинутым ртом, а потом повернулся к народу и сказал, что подобной русской речи он в жизни своей не слышал. Вот как оно было!
— Нэ может биц! — опять удивлялся я, после чего следовали знакомый свист хворостинки и мое поспешное бегство по направлению к дому учительницы.
— Здравствуйте, учительница! — представал я пред очи учительницы Заблоны.
— Здравствуй! Что мы сегодня будем делать? — вопрошала она.
— Сегодня? Закончу прополку кукурузы, потом — корову на выпас, потом — сбегаю на мельницу, потом — наколю дров, а потом — уроки, — говорил я, мешая русские и грузинские слова.
— Ну, валяй! — благословляла учительница, и я приступал к занятиям. После полудня начиналось выспрашивание пройденного материала.
— Как с кукурузой?
— Все в порядке, учительница!
— На мельницу сходил?
— Сходил, учительница!
— Корову напоил?
— Напоил, учительница!
— Дрова?
— Хватит на неделю!
— Что такое грамматика?
— Грамматика греческое слово!
— Правильно, молодец, ты хороший мальчик! Ну беги домой!
Однажды утром я совсем уже было подготовился к очередным занятиям, как к нам во двор пожаловал Илико.
— Ольга, дорогая моя, одолжи-ка сегодня мне своего Зурикелу!
— Да? А русскому языку ты его будешь обучать, что ли?
— Такому русскому, какому учит его Заблона, я тоже могу научить. Поставлю его на прополку огорода, и так он у меня намахается мотыгой, что его язык тебе китайским покажется! И ни лобио, ни вина за это не возьму!
— Чтоб у тебя язык отсох, кривой черт! А все-таки зачем он тебе понадобился?
— Это уж не твоя забота, дорогая1 Ты только отпусти его.
— Ладно. Прохвост, ступай с кривым, чтоб ему и второй глаз выклевали! Посмотрим, чему он тебя научится.
— Впериот! — скомандовал Илико и бодро зашагал к воротам,
— В чем дело, Илико? — спросил я.
— Просьба у меня к тебе, Зурикела: хочу послать тебя к Иллариону…
— Это еще зачем?
— Нужно выпросить у него пуда три вина, — знаешь ведь, вино у Иллариона лучшее в ceле.
— Лучше выпроси у бабушки, она не откажет.
— Благодарю покорно! Мне вино нужно, а не уксус. Я не огурцы мариновать собираюсь.
— Так и передам бабушке.
— Передашь, зашью тогда тебе этот рот, что растянул до самых ушей, — и делу конец! Лучше делай, что говорю. Иди к Иллариону и попроси — пусть продаст или одолжит вино. Он уважает тебя, не откажет…
— Кому нужно вино? Тебе? Вот ты сам и проси…
— Зурико, дорогой мой, милый, без ножа меня зарезать хочешь? Сделай одолжение, выполни мою просьбу, ведь он после той телеграммы меня на выстрел к себе не подпускает… А если он откажет, тогда…
— Что тогда?
— Тогда… Тогда ты должен пометить кувшин, в котором он хранит цоликаури (сорт вина). И я выкину с ним такой фокус, что вся деревня говорить будет.
— Какой фокус?
— А вот какой: вино из помеченного кувшина Иллариона в полночь перекочует в мой кувшин. Понял?
— Да ты с ума спятил, Илико!
— Не ори, болван! Забыл, чей табак куришь?
— Подумаешь! От твоего табака того и гляди чахотку наживешь!
— Ну, ладно, лучше поговорим о деле. Десять пригоршней табака, и ты — могила. Идет?
— Сейчас же дашь?
— Ну, конечно.
— Ладно, иди домой, я сам приду к тебе с ответом.
— Ну, смотри!
— До свидания!
Илико поцеловал меня в лоб, потрепал по щеке и, просверлив меня единственным глазом, проникновенно сказал:
— Слышь, Зурикела: изменить Илико Чигогидзе — все равно что изменить родине. Не забывай об этом…
— За кого ты меня принимаешь? — обиделся я.
Успокоенный Илико бодро зашагал домой, а я отправился к Иллариону. Солнце щедро подрумянивало рассыпанные по всему балкону сушеные яблоки. Сам Илларион полулежал на разостланной под липой козьей шкуре и очень старательно читал газету недельной давности. В нашем селе вообще не существует сегодняшней, вчерашней и позавчерашней газеты, все газеты недельной давности.
— Здравствуй, Илларион!
— Зурикеле привет!.. Что нужно было чуть свет этому кривому черту?
— Просто так зашел.
— Все же что говорит этот разгильдяй?
— Вина, говорит, хочу. Пойди, говорит, к Иллариону, пусть, говорит, одолжит или продаст три пуда.
— А стрихнина он не хочет?
— Нет, вина, говорит, хочу.
— Такого вина, какое можно на этого сумасброда расходовать, у меня нет!
— Жалко его, дай!
— А он нас пожалел, когда подсунул наперченный табак? А про телеграмму ты забыл?
— Это правда!
— Ну и не уговаривай меня!
— Знаешь, что он сказал!
— Hy?!
— Если, говорит, Илларион откажет, ты, говорит, пометь кувшин с лучшим вином, а я, говорит, его в полночь опустошу в два счета…
— Ах, вот как?! Ну, Зурикела, теперь мне нужна твоя помощь! За мной, знаешь ведь, не пропадет!.. Вечером я сидел у Илико и отчаянно торговался:
— На тебе две пригоршни табаку и больше не проси!
— Что такое! Выходит, даром я кувшин помечал?
— Ну, черт с тобой, бери четыре!
— Десять!
— Четыре!
— Десять!
— Сдохнешь, дурак! Пожалей свои легкие!
— Это не твоя забота! Гони табак.
— Пять!
— Или давай все десять, или я сейчас же иду к Иллариону и выкладываю ему все!.. До свидания!
— На, на, чтоб лопнуло твое ненасытное брюхо, мерзавец! — Илико в сердцах высыпал передо мною десять пригоршней золотистого табака и добавил: — Только решено: ночью пойдешь со мной и поможешь! В полночь я и Илико лежали под выломанным забором у марани (помещение для хранения вина) Иллариона в мокрой от росы траве.
— Апчхи!.. Апчхи!.. Апчхи!.. — чихнул я три раза подряд.
— Чтоб ты не вырос больше, холера тебе в бок! Верзила, не можешь справиться с собственным носом! — рассердился Илико и дал мне сильного тумака.
— Вон тот кувшин… тридцатипудовый, видишь, палка воткнута, — шепнул я Илико. Илико просунулся в проделанную в заборе дыру и по-пластунски пополз к кувшину. Я запихал бурдюк за пазуху и последовал за ним.
— Ну, начнем! — шепотом приказал Илико и протянул мне мотыгу.
Работали быстро и бесшумно. Спустя пятнадцать минут показалась крышка кувшина.
