Фолкнер - Шелли Мэри

Через некоторое время он обнаружил, что от него требовалось лишь не убегать из дома снова. Узнав об этом, он написал отцу. С ужасом он описывал издевательства, которые ему пришлось вытерпеть, условия своего заключения и поведение мистера Картера. Он не хотел, чтобы его письмо выглядело слезной мольбой, но вышло именно так, и даже сэр Бойвилл не устоял. Его глупая гордыня не позволила ему выказать сожаление; он по-прежнему укорял сына и заявлял, что простит его лишь на определенных условиях, но уволил учителя и выпустил Джерарда из заточения. Будь отец более великодушным и способным на раскаяние, это, возможно, свело бы на нет последствия его жестокости, но он таким не был, и потому Джерард не испытывал благодарности; его жизнь была спасена, но больше не приносила ему радости. Друзей у него по-прежнему не имелось; он чувствовал себя сиротой, которому никто не готов подарить свою привязанность, а воспоминание о невыносимом заточении, которым ему грозили, если тому вздумается злоупотребить дарованной свободой, терзало, как пропитанная кровью Несса одежда терзала Геракла [16], и благородная пылкая натура стенала под тяжестью невыносимых воспоминаний о пережитом рабском обращении.

Ты видела его в Бадене; я тоже впервые встретила его там. Мы с матерью приехали сразу после вашего отъезда и познакомились с сэром Бойвиллом. Он тогда был еще красив, имел огромное состояние, а светскую львицу не пугали качества его характера, противоречившие тонкой натуре Алитеи. Такой уж была моя мать. Между ними возникло что-то вроде симпатии, и они поженились. Она предпочла брак вдовству, а он привык к преимуществам, которые дарит семейный уют, и, несмотря на пережитую катастрофу, не любил холостяцкую жизнь. Итак, они заключили брак; мне тогда было восемнадцать лет, я только, как это называется, вышла в свет и стала сестрой моему милому Джерарду.

Я горжусь, вспоминая, насколько полезным для него оказалось мое общество. Вскоре после вашего отъезда он снова свалился с лошади, точнее, опять погнал ее со склона и упал. Лошадь рухнула на него, и он сломал ногу. Он долго был прикован к постели, а я стала его преданной сиделкой и подругой. От природы я наделена жизнерадостным нравом, но смогла посочувствовать его печалям. Постепенно я заручилась его доверием. Он все мне рассказал и поделился своими чувствами. Под моим влиянием он стал спокойнее. Он начал сожалеть, что из-за пережитых испытаний почти превратился в того, кем его считали, — безумного глупца. Говоря о матери и вспоминая, как та заботилась о нем в раннем детстве, он плакал, понимая, что стал совсем не тем, кем она хотела его видеть. Наши разговоры пробудили в нем желание исправиться, загладить старые ошибки, получить образование; он отбросил угрюмость и уныние и стал усердно заниматься; его нрав смягчился. Прежде его успехи в учебе были ничтожными, ведь он не совершенствовал свой ум; теперь же он направил на обучение все свои мысли и старания. Он больше не скакал неистово в горах и не лежал часами под деревом, погрузившись в тягостные воспоминания; он попросил нанять учителей, и его постоянно видели с книгой в руках.

Главное чаяние души Джерарда никуда не делось, но изменилось под действием новых чувств. Он продолжал верить в невиновность матери, хотя все чаще сомневался, что она еще жива. В нем теплилось молчаливое стремление раскрыть тайну, которой была окутана ее судьба. Он посвятил себя поискам правды, решив, что делом всей его жизни должно стать восстановление безупречной репутации, которую, как ему казалось, у нее отняли незаслуженно. Обещание, данное отцу, он считал препятствием на пути к этой цели: оно сковывало его до достижения двадцати одного года. До тех пор он ничего не предпринимал. Ни один юный мот не ждал совершеннолетия с таким нетерпением, как Джерард; последнего, впрочем, интересовала не свобода и не право распоряжаться состоянием, а возможность целиком посвятить себя миссии.

Я вышла замуж, когда ему еще не было двадцати одного года. Хотела взять его с нами за границу, но он необоснованно (как мне кажется) считал, что тайна судьбы его матери сокрыта на английских берегах, и потому не хотел покидать родину. Лишь когда мы пустились в обратный путь, он согласился встретить нас в Марселе.

В двадцать один год он сообщил отцу, что намерен выяснить, что случилось с матерью. Сэр Бойвилл пришел в страшное негодование, ведь единственное, что смягчало унижение от бегства жены, было всеобщее забвение. Ворошить прошлое и напоминать людям о забытом позоре, по его мнению, было и безумием, и предательством. Сэр Бойвилл протестовал, он злился, бушевал и запрещал, но Джерард счел, что власть отца больше на него не распространяется, и молча уехал; решимость идти своим путем не дрогнула.

Стоит ли говорить, что поиски не увенчались успехом; загадка, казавшаяся неразрешимой с самого начала, с годами не прояснилась, а время стерло память о том немногом, что было известно. Какими бы ни были подлинные обстоятельства пропажи Алитеи, какие бы чувства она тогда ни испытывала и какой бы невинной ни была, прошедшее время скрепило ее союз с похитителем и вынудило забыть тех, кого она оставила. Позволь сказать, что я думаю: я склонна полагать, что, хотя к учиненному над ней насилию присоединилась и собственная злая воля, она все же тосковала по тем, кого покинула, и вскоре умерла от разбитого сердца и давно покоится в могиле, а тот несчастный, что был причиной всего этого зла, предпочел хранить молчание, чтобы его имя не осыпали вполне заслуженными проклятиями. Поэтому мне грустно смотреть, как Джерард продолжает искать затерянную могилу несчастной матери и продолжает верить, что она — живая или мертвая — всегда была невиновна. Его не разубедить никакими доводами, и уж тем более сердитыми упреками сэра Бойвилла, чье поведение наводит Джерарда на мысль, что главной причиной несчастий его матери с самого начала был супруг.

Я рассказала тебе все и со множеством подробностей, так, как поведал бы сам Джерард — это я ему обещала, хоть и безмолвно, — и мне не хотелось бы, чтобы мои домыслы и подозрения уменьшили твое к нему сочувствие и разубедили тебя в невиновности его матери, ведь он жаждет, чтобы ты в это поверила; но правда рано или поздно обнаружится, и разве можно считать ее абсолютно невиновной? О, если бы! Сколько раз я страстно молилась, чтобы Джерард излечился от своего безумия, превратившего его жизнь в дикую и бессмысленную мечту, и, окинув прошлое трезвым взглядом, согласился забыть о несчастьях и ошибках, которых уже не исправить и даже вспоминать о которых совершенно бесполезно.

Глава XXI

Рассказ леди Сесил захватил Элизабет: девушка не обладала буйным воображением, ее серьезный рассудительный ум и иные качества души согревались естественным пламенем привязанности, потому ее глубоко трогали истории, повествующие о подобных чувствах.

Она услышала повесть, полную человеческих трагедий, любви, ошибок, сыновней верности и глубокой нерушимой преданности. Элизабет, знавшая о жизни не так уж много — ее опыт ограничивался собственными сердечными переживаниями и тем, что было ей известно о страданиях Фолкнера, — не могла смотреть на эти события искушенным взглядом леди Сесил. Тут крылась непостижимая тайна, но была ли миссис Невилл виновата в случившемся? Элизабет в это не верила. Она считала, что если миссис Невилл и впрямь была такой, какой ее описывали, — утонченной и чувствительной натурой, — материнская любовь и привязанность к сыну, такому сыну, как Джерард, должны были затмевать в ней все остальные чувства. Философы утверждают, что самым благородным людям нередко свойственны сильнейшие страсти, коренящиеся глубоко в душе, и именно способность противостоять им и очиститься от них возвышает человеческую натуру до совершенства; в этой борьбе человеку помогает решительное противопоставление добра злу. Возможно, миссис Невилл увлеклась кем-то — хотя и это казалось Элизабет странным, — но преданная любовь к сыну наверняка была сильнее той, которая, если и существовала, была запретной и не могла быть оправдана никакими смягчающими обстоятельствами.