Скиталец - Кандалы
В коридоре зазвенел колокольчик. Приехавшие на вступительные экзамены — человек семьдесят — уселись за партами по двое.
Вошел учитель русского языка — мужчина средних лет, в темносинем форменном фраке, поджарый, с козлиной бородой и выпуклыми, близорукими глазами, в золотых очках.
Все встали. Он криво боднул в сторону экзаменующихся коротко остриженной головой с большим лысеющим лбом и направился к кафедре. Усевшись, облокотился и обвел класс сквозь сверкнувшие очки ничего не выражавшими глазами.
В классе наступила мертвая тишина. У каждого были приготовлены лист серой бумаги, перо, чернила.
— Господа! — раздался тонкий тенор учителя, — вы сейчас же, при мне — так сказать, экспромтом — напишете сочинение! Тема дается следующая!
Он помолчал, небрежно закинул ногу на ногу, помотал ею и, провозгласив членораздельно: «Польза леса»! — углубился в рассматривание классного журнала.
Некоторые тотчас же заскрипели перьями, иные, склонившись над бумагой, медлили писать, обдумывали неожиданную тему.
В числе последних был и Вукол.
Многие уже настрочили по целой странице, а он все еще думал. Тема казалась ему слишком ребяческой, неинтересной. И это должен писать он, читавший Гомера, Шекспира, не говоря уже о русских классиках!.. Вукол поглядел на Ивана — тот уже строчил своим крупным, полудетским почерком.
Ничего не придумав, Вукол окунул перо в чернильницу и, не успев прикоснуться им к бумаге, посадил огромнейшую кляксу на месте заглавия.
Другого листа не было. Попробовал слизнуть кляксу языком, но только еще больше размазал по бумаге чернильное пятно. Совершенно ничего не приходило в голову о пользе леса. Посмотрел на потолок, на голые, скучные стены казенной комнаты, на высокие окна без занавесок, через которые глухо доносилось дребезжание экипажей. На другой стороне улицы виднелся гигантский золотой крендель булочной. Захотелось есть. Глядя на крендель, задумался.
Вспоминались родная деревня и вековой лес, вырубленный недавно, исчезнувший навсегда. Вот этот лес принес порубщикам несомненную пользу. Вукол жалел о лесе. Никогда еще он не стоял в его воображении так живо, как теперь. Очутившись в города, Вукол тосковал о деревенской природе.
Сам не заметил, как стал описывать родной лес с весенним волжским разливом, с кукованием кукушки и «слезками» ее. Минутами слезы вскипали где-то глубоко в груди. Перо бегало по бумаге. Вукол не заботился о красоте своего почерка и посадил еще две маленьких кляксы, так как чернила оказались чрезвычайно жидкими.
Многие уже подали свои листки учителю, кладя их на угол кафедры. Ванюша тоже давно отнес что-то коротенькое, написанное на четвертушке листа, и теперь с удивлением следил за товарищем, исписавшим кругом почти весь лист.
Наконец, Вукол кончил. Оставалось всего несколько человек занятых. Почти все были свободны и шепотом переговаривались. Учитель терпеливо ждал.
— Дай почитать! — шепнул Иван и погрузился в чтение. Читал долго, внимательно, покраснел и, нахмурившись, молча возвратил.
— У всех готово? — спросил учитель, забирая в портфель толстую пачку сочинений.
— У всех! — хором ответило множество голосов. Вукол вскочил и подбежал к кафедре, махая исписанным листом.
Учитель мельком взглянул на кляксы, сделал легкую брезгливую гримасу.
— На сегодня довольно. Завтра будет устный экзамен, перед началом которого узнаете о результатах письменного! — сказал он, вставая.
Экзаменующиеся гурьбой двинулись к выходу.
Навстречу им вошел рослый широкоплечий молодой человек в высоких сапогах, с молодецкими, черными, как смоль, усами. Подмышкой он держал связку книг и решительными шагами направился к двери канцелярии. Толпа невольно дала ему дорогу и задержалась у выхода. Человек плотно затворил за собою дверь в канцелярию.
Послышался густой бас вошедшего и тонкий, знакомый всем, бабий голос директора. Голоса все повышались. К ним присоединился еще голос учителя русского языка.
Вдруг бас громко, отчетливо крикнул:
— Вот вам учебники! — И затем, помолчав, добавил: — А вот благодарность!
Раздался явственный звук пощечины, послышалось падение чего-то тяжелого на пол, топот ног, тонкий крик директора. Дверь канцелярии распахнулась, и из нее вылетел, сопровождаемый ударом, учитель русского языка. Он кубарем покатился по комнате и, поднявшись, пробежал мимо замершей толпы. Зрители этого происшествия как бы оцепенели. Никто не двинулся, не издал ни звука. Учитель бегом пробежал в коридор, хлопая дверями. Слышно было, как он спускался по парадной лестнице на улицу, и только оттуда послышался его пронзительный голос:
— Ка-ра-ул!
Из канцелярии выбежал в экзаменационную еще один учитель — маленький, коротконогий человечек во фраке, вперевалку подбежал к окну, настежь распахнул его и, лежа на подоконнике, стал кричать шепелявым голосом.
Усач все это время спокойно сидел у письменного стола.
Через несколько минут в канцелярию вместе с учителем вошли двое городовых. В их сопровождении усач бодрыми шагами прошел к выходу.
На другой день учитель русского языка вновь появился на кафедре со связкой вчерашних сочинений. Положив их перед собою, сел и, по своему обыкновению поматывая ногой, провозгласил:
— Лучшим следует признать сочинение… — тут он взглянул на подпись автора и с трудом выговорил: — Вукола Буслаева! — Обвел глазами всех собравшихся. — Буслаев! Встаньте!
Вукол встал и, побледнев, подошел к кафедре.
— Получите!
— Худшим приходится считать небрежно и несвязно сделанную работу Ивана Челяка!
Иван вспыхнул, подошел и тут же перед кафедрой разорвал свой листок. Взволнованный, он вышел.
После небольшого перерыва начался устный экзамен. За экзаменационным столом сидели учитель русского языка с подвязанной щекой, в синем форменном фраке — директор.
Экзамены при участии нескольких учителей продолжались несколько дней. Ванюшке опять не повезло. Провалился по математике и не был допущен к дальнейшим испытаниям. Ряды экзаменующихся поредели: из семидесяти человек выдержало только сорок. Вукол оказался в числе счастливцев, сдавших экзамен на казенную стипендию.
На одном из последних экзаменов, по закону божию, присутствовал священник — приземистый старик в коричневой рясе, в котором Вукол узнал бывшего кандалинского «тятеньку», переведенного архиереем в город.
Учитель музыки и пения, испытывавший музыкальные способности экзаменующихся (будущие народные учителя обязаны были обучаться церковному пению и игре на скрипке, чтобы дирижировать впоследствии школьным хором в церкви), также показался знакомым. Он оказался тем самым мастером музыкальных инструментов, который когда-то водил Вукола в городской театр и обучал игре на скрипке. Маэстро теперь брил бороду, оставив длинные, висящие вниз, усы. Выросшего Вукола, конечно, не узнал, но, видимо, заинтересовался, когда юноша умело заиграл на скрипке.
Это был последний экзамен, после него объявили список принятых в институт и всем велели к шести часам явиться ко всенощной. Богослужение происходило в той же большой комнате первого класса. Служил «тятенька». Собрался по строгому приказу начальства весь институт: полный состав учителей во главе с директором и воспитанники всех трех классов института — более ста человек. Стройно звучал хор молодых голосов под управлением учителя пения.
Вукол не нашел своего товарища Ванюшку, исчезнувшего после провала. Но неудача друга не могла заслонить для Вукола радости за то, что белые стены казенного учебного заведения все-таки его, Вукола, приютили. Странным казалось, что воспитатели на его глазах были избиты своим воспитанником. Однако молчаливое сочувствие молодежи оказалось не на стороне избитых. Вукол узнал фамилию усача: Хохлаченко. А по окончании всенощной, проходя через «курилку», где резко чувствовался запах уборной, воспитанники читали, смеясь, стихи за подписью Хохлаченко, написанные мелом на стене:
Дорогое мое заведенье!
Ухожу от тебя на приволье
С головной и душевною болью:
Ты ведь вместо плодов просвещенья
Угощаешь нас смрадною вонью.
Гигантские крылья ветряной мельницы Челяка, стоявшей за селом, на пригорке около большой дороги в степь, медленно крутились под ленивым августовским ветром.
В нижнем этаже была мастерская, отгороженная дощатой переборкой и наполненная странными деревянными моделями фантастического механизма, состоявшего из больших и малых шестерен, колес и колесиков от больших маховых до самых маленьких, широких ремней и торчащих отовсюду коротких крыльев и лап, как бы готовых сцепиться между собою. Хозяин сидел за столом, вымеряя циркулем чертеж. Нос изобретателя был оседлан очками в массивной медной оправе; борода, пропыленная мукой, свалялась в твердый длинный клин; брови были нахмурены.
