Ромен Гари - Прощай, Гари Купер!
— Да, понимаю, это как если бы он вернулся к Анонимным алкоголикам. Он, очевидно, оскорбившись, отвалил к своему столику. Одиннадцать десять. Она сгорала от нетерпения. Она чувствовала себя точно как Эйзенхауэр в самый важный день его жизни, разве что дождя не было.
В два часа дня она ждала в своем «триумфе» под вывеской «Чинзано». Стояла прекрасная погода. Развалюха-амбар лежал в руинах в двухстах метрах от дороги. Она поставила «Мессию» Генделя, этот небесный хор как нельзя лучше подходил для того, чтобы приветствовать прибытие огромной кучи денег: небу тоже не была чужда красота. В зеркале заднего вида она заметила зеленый «бьюик», который медленно катил по земле, за рулем был какой-то черный ворон, похожий на детскую игрушку на палочке. Ленни сидел сзади с одним из тех типов, которые выглядят будьте-нате, словом, подходящая упаковка для чего угодно, на выбор — от героина до пулемета. Не то чтобы она боялась, но ей показалось, что в небесном хоре «Мессии» зазвучала паника. Она взяла помаду и стала красить губы, глядя в зеркало заднего вида, пока они перекладывали чемодан в багажник «триумфа». Ленни уселся на сиденье рядом с ней и сунул ей ключи.
Она нажала на газ. «Бьюик» шпарил за ними в двадцати метрах, но она рассчитывала оторваться от них на таможне.
Она стиснула зубы и не разжимала их. Очки придавали ей суровый вид. И хорошо, потому что именно этого ей и недоставало: суровости. В остальном еще куда ни шло. К сорока годам вы ее не узнаете, она превратится в цемент, пулей не пробьешь.
— Ну вот, Джесс, ты и я, миллион в багажнике, любовь и деньги, все, что надо, а? Она с такой злостью опустила на педаль ногу, что он почувствовал, будто вместо педали было его лицо. Его пробрал смех. Это была даже не злость, а любовь. Не в сердце, но в каждой клеточке тела. Сто тридцать. Сто пятьдесят. Она сейчас разнесет в пух всю их таможню.
— Очень мило, Джесс. Я знаю, что ты чувствуешь. Я тоже тебя люблю. Сто шестьдесят. Деревья пролетали у них над головами.
— Ну, Джесс, прощай. Не поминай лихом. Надо мне было лыжи захватить. Прямо сердце кровью обливается, как подумаю, что они останутся одни на белом свете.
— Где я получу деньги?
— Если ты не сбавишь газ, Джесс, ты ни шиша не получишь, говорю тебе. Хотя, может, Боженька и вернет тебе их там, на небе, у него, небось, этого добра навалом.
— Мои шесть тысяч долларов, Ленни!
— В Женеве. Он уже начал расстраиваться. Она в самом деле думала о барышах. Теперь он даже не был уверен, что она выложит все на таможне, как он надеялся, вот была бы потеха. А как же ее отец? То есть я хочу сказать, что если она правда верила, что это они убили ее отца… Он почувствовал, как на лбу у него проступил холодный пот, и испуганно взглянул на нее. Бог мой, Франкенштейн. Это же невозможно. Она не такая! Она хорошая, конечно же, она их сдаст. Это — месть, зуб за зуб, и все такое. Потому что если она делала это из-за денег, так какого черта он полезет в петлю вместе с ней. Он обернулся. «Бьюик» уже скрылся из виду. Господи Боже, а если это как раз и есть греческая судьба? Если ничего не происходит, получаешь свои бабки и живешь себе дальше? Если это оно самое, настоящее, греческое, настоящая мерзость, а не просто когда переспишь со своей матерью, которая затем выцарапает тебе глаза?
— Джесс, я…
— Ты завязал, да? И что это еще за музыка такая дурацкая? Слет ангелов, не иначе. А что, если все это лишь из-за денег? А не ради того, чтобы умереть вместе на ста шестидесяти в час? Она тормозила. Сто десять. Восемьдесят. Все хорошее когда-нибудь кончается. Она не была сентиментальна, вот что.
Граница. За каждое изъятие золота и валюты таможня возвращала десять процентов в качестве компенсации.
«Триумф» остановился. Он закрыл глаза. Любит. Не любит. Он улыбался. Сейчас и посмотрим. Орел или решка.
— Выйдите, пожалуйста. Он услышал, как сухо щелкнул ее голос:
— Вы что, не видите номера? «Консульский корпус».
— Сожалею, мадемуазель. Обратитесь к главному инспектору. Она вышла. Нет, это невозможно, они не имели права обыскивать ее машину. Когда она вошла в помещение таможенного поста, какой-то человек поднялся и направился к ней. На столе у него стоял букетик сирени, и в этой цементной коробке с железными ящиками лишь эти цветы казались единственными нарушителями границы.
— Добрый день, мадемуазель Донахью. Не знаю, помните ли вы меня… Она присмотрелась: один из тех французов, какие нравятся шлюхам. Жирный кусочек, цветущее лицо. Маленькие усики и большая лысина.
— Нет.
— Я был там в тот вечер, когда вашего отца… Конечно, вы ничего не видели…
— Конечно.
— Я должен сказать вам нечто очень важное и несколько… неприятное. Присаживайтесь, прошу вас.
— У меня нет привычки падать в обморок. Он разыгрывал неловкость, чтобы показать, что у него тоже есть чувства.
— Не знаю, как вам это сказать…
— Покороче, инспектор. Я тороплюсь.
— Видите ли, в какой-то мере и я несу ответственность за смерть вашего отца. Мы знали, что у него были большие проблемы с деньгами, по причине его… его состояния здоровья… э, гм… долги. Он только что потерял свой государственный пост. Короче, мое начальство снабдило меня полномочиями сделать ему кое-какие… предложения. Это касалось дипломатической неприкосновенности, которой он пока еще обладал… и мы приняли меры, чтобы сохранить ему эти номера «КК» на неопределенный промежуток времени. Вы знаете, наверное, что существует ставка в десять процентов компенсации на каждую изъятую сумму. Словом… он согласился нам помочь.
На какое-то мгновение она застыла в немом отупении, а потом расхохоталась. Инспектор, казалось, был шокирован. Отсюда было так близко до чистого и высокоморального воздуха Швейцарии, что даже французская полиция вся насквозь была им заражена. Она мельком взглянула в окно: Ленни сидел себе спокойно, подставив солнышку свою симпатичную физиономию. Он поменял мессию: вместо Генделя поставил Боба Дилана.
— Самсон Далила со своими кошечками, — сказала она.
— Что вы сказали?
— Ничего, я думала об отце. Это, конечно, были его последние слова.
— Вы хотите сказать, что он знал своих убийц? Мы в этом нисколько не сомневаемся. — … или, может быть, «Черные носки». Запомните это название, инспектор. Это ключ к разгадке всего дела. Всего дела. Это — все, что вы хотели мне сказать? Теперь я могу вернуться к любовнику и поехать на танцы?
Наверное, он подумал, что она тронулась умом. Да к тому же студентка…
— Извините, инспектор… А! Ну вот, уже лучше.
— Да, я понимаю, такое потрясение… — … извините, я наглоталась колес. Тройная доза с утра. Университет, чего вы хотите… Значит, мой отец, в каком-то смысле, занимался контрабандой золота для таможни? У инспектора на лице было написано: «Кто их разберет, эту молодежь, ни черта не понимаю». Потому что все остальное он давно уже просек. Одна молодежь не поддавалась пониманию.
— Вот уже несколько месяцев мы пытаемся накрыть организацию, занимающуюся перевозкой золота и валюты. Миллиарды бегут от политической нестабильности и революций, оседая в Швейцарии. Дипломаты часто соприкасаются с этими бандами. О трудностях, которые преследовали вашего отца, многим было известно, и, естественно, ему делали немало предложений. Он всегда отказывался. Это был человек чести. Мы настоятельно посоветовали ему согласиться и…
— И сделаться наводчиком. Человек чести, лучшего для этой роли не найдешь. Они — как раз то, что надо.
Теперь он взглянул на нее с неприязнью:
— Я не ожидал от вас такого тона, мадемуазель.
— Извините мне мой американский акцент, инспектор, только плевать я на вас хотела. Это было для него так неожиданно, что сначала он вовсе не отреагировал. А потом его голова превратилась прямо-таки в улей, в который забрались осы, и весь этот ад искрами сыпался у него из глаз.
— Мадемуазель, если бы не ваша глубокая нервная депрессия, я…
— Вы?
— Ваш отец был взрослый человек. Он сам знал, что делает. За изъятие в пятьсот тысяч долларов ему полагалось пятьдесят.
«Я пошел на унижение. Решил сделаться богатым до безобразия. Да, унизительно. Но кто я такой, чтобы отказываться замараться?» И, с его обостренным чувством практичности, он в конце концов нарвался. Тем хуже для него. Единственное, что сейчас имело значение, это деньги. Нужно было доставить их тем, кто сумеет правильно ими распорядиться, чтобы убрать нас. Да, нас.
— Так вот, он принял наше предложение и…
— Они это узнали и избавились от него.
— Мы не знаем, что произошло. Мы приняли все необходимые меры предосторожности. Не было почти никакого риска. Он позвонил, чтобы сообщить место сдачи, в Женеве. Мы, по согласованию со швейцарскими властями, расставили засаду. Но ваш отец так и не приехал на встречу. Точно известно, что он пересек границу на полчаса раньше условленного и затем вернулся обратно. Вероятно, они успели все переиграть. Может быть, в последний момент они узнали, что он работает на нас. Они отменили сделку и прикончили его. Или же они назначили ему встречу для отвода глаз, перехватили по дороге и выгрузили деньги. Но это маловероятно: они не стали бы переворачивать ваш дом. В любом случае, речь идет о настоящей организации. Действуют быстро и эффективно. Она взглянула в окно. Он все так же спокойно сидел в расслабленной позе, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. Юноши Боттичелли. Что-то от Святого Себастьяна. Все это как-то не вязалось с револьвером у него в кармане. Такая нега во всем теле, он не стал бы никого убивать, ему просто было бы лень. Скорее всего, они собирались убрать их обоих, после того как получат свое. Они не могли оставить их в живых: они оба слишком много знали. Она вдруг почувствовала прилив воодушевления, почти торжества. Они имели дело с убийцами, но то были профессионалы. А профессионалы не слишком озабочены любителями. Не беспокойся, Ленни. Мамочка все сделает.
