Исаак Башевис-Зингер - Люблинский штукарь
Ученые люди шли к Яше вести дискуссии и разрешать каверзные вопросы. Молодые бездельники толпились во дворе, чтобы позубоскалить, сбить с толку трудными цитатами из Гемары или арамейскими словами и показать, что он невежда… Хотя Яша обязался уделять посетителям два часа в день, стоять у оконца приходилось до ночи. Ноги так уставали, что он валился потом на тюфяк и запоздалую вечернюю молитву творил сидя.
В некий день явился Шмуль Музыкант, с которым Яша любил когда-то посидеть в шинке. Шмуль рассказал, что у него болит рука и потому играть на скрипке становится все труднее. Стоит взяться за инструмент, и сразу возникает боль в суставе, причем, когда настраиваешь, костенеют и холодеют пальцы. Шмуль показал желтые и сморщенные, как у покойника, кончики пальцев… Еще он сказал, что подумывает уехать в Америку. Передал приветы от песковских воров. Елизавета умерла. Болек в яновской тюрьме, Хаим-Лейб доживает в богадельне. Кривой Мехл перестал видеть здоровым глазом и без поводыря теперь не ходит. Бейриш Высокер перебрался в Варшаву.
— Помнишь Маленькую Малку? — спросил Шмуль.
— Конечно. Как она?
— Ее муж тоже на том свете, — сказал Шмуль Музыкант. — Ему в тюрьме легкие отбили.
— А с ней что?
— Вышла замуж за сапожника из Закелкова. Еле дождалась, когда пройдут три месяца…[24]
— Что ж…
— А Зевтл помнишь? Жену Лейбуша Лекаха, — нерешительно спросил Шмуль.
Кровь бросилась Яше в лицо:
— Помню…
— Она теперь мадам в Буэнос-Айресе. Вышла за какого-то Германа, который бросил жену. У них там самый большой бордель…
Яша тихо спросил:
— Откуда это известно?
— Этот самый Герман наезжает в Варшаву и вывозит целые вагоны шлюх… Мне рассказывал один музыкант, который захаживает к его сестре… Она ведет весь гешефт…
— Что ж…
— А ты правда стал раввином?
— Никакой я не раввин…
— О тебе только и говорят. Что даже мертвых оживляешь…
— Один Бог может такое…
— Сперва Бог, потом ты…
— Не говори глупостей.
— Хотелось бы, чтобы ты пожелал мне чего-нибудь…
— Помоги тебе Всевышний.
— Яша, я гляжу на тебя и не узнаю. Просто глазам не верю….
— Стареем.
— Зачем ты на такое пошел? Зачем?
— Не мог больше дышать.
— А теперь разве легче?.. Я думаю о тебе… дни и ночи думаю.
Шмуль Музыкант приехал вечером. Отдельно от всех. Эстер самолично сообщила о его приезде. Стояла теплая летняя ночь. Светила луна, небо было полно звезд. Квакали лягушки. Стрекотали кузнечики. С карканьем просыпались вороны. То и дело падали с яблонь яблоки. Друзья стояли по обе стороны оконца. Борода Яши была почти полуседая. В голубых глазах поблескивали золотинки. Два спутанных пейса свисали из-под ермолки. В бакенбардах Шмуля тоже серебрились нити. Лицо его было бледно, щеки ввалились. Он хмуро сказал:
— Мне все опротивело, вот в чем дело. Тут играю, там играю. Снова свадебный марш, снова «День добрый»… Наемные шуты рассказывают старые, анекдоты. От всего этого охота сбежать.
— Куда?
— Сам не знаю… Может, в Америку. Каждый день кто-нибудь помирает. Просыпаюсь и сразу спрашиваю: «Ентл, кто сегодня умер?» Соседки заявляются с новостями уже с утра. Как только услышу — кто, у меня падает сердце.
— В Америке разве не умирают?
— Там я стольких не знаю…
— Умирает тело. Душа продолжает жить. Тело — как одежда. Стоит одежде испачкаться или сноситься, ею не пользуются.
— Я спорить с тобой не собираюсь, но разве ты был на небе и видел души?
— Покуда жив Господь, живет все. Смерть не может возникнуть из жизни.
— А люди между тем в страхе…
— Человек, не знающий страха, хуже зверя.
— Он и так хуже.
— А может стать лучше. Все в наших руках.
— Но как? Что надо делать?
— По крайней мере не совершать зла.
— Что это значит?
— Не творить по отношению к другим несправедливости. Ни о ком плохо не говорить. Не держать на уме дурного.
— И что будет?
— Если все начнут так поступать, даже наш мир станет раем.
— Люди не пойдут на это.
— Каждый обязан делать что может.
— И придет Мессия?
— Иному не бывать.
5После Кущей пошли дожди. Задули холодные ветры. Стали гнить упавшие яблоки. С деревьев облетели листья. Трава из зеленой сделалась желтой. Птицы, чирикнув что-то на рассвете, замолкали потом на весь день. Яшу Кающегося мучил насморк. Заложило нос, и было трудно дышать. Боль сдавливала лоб, стучала в виски и уши. Он охрип. Ночью до Эстер донесся мучительный кашель. Разве тут улежишь? Она встала и пошла в халате и домашних шлепанцах умолять Яшу сжалиться и покинуть нору, в которую он себя заточил. Тот на это ответил:
— Зверю полагается быть в клетке.
— Ты себя убиваешь.
— Лучше себя, чем других…
Эстер вернулась в постель, Яша — на соломенный тюфяк Он надел все рубашки и покрылся чем только мог. Холодно ему уже не было, но сон не приходил. Он слушал, как по гонтовой крыше колотит дождь и что-то шуршит в земле, словно там роются кроты или в гробах ворочаются покойники. Он погубил Магду и ее мать, стал косвенной причиной тюремного приговора Болеку, толкнул Зевтл сделаться тем, чем она стала. Ему представлялось, будто и Эмилии нет в живых. Она же говорила, что Яша — ее последняя надежда, иначе она бы давно положила всему конец. Но где в таком случае Галина? Яша вспоминал их каждый день и каждый час. Он мысленно призывал умерших, умоляя подать хоть какой знак. Где ты, Магда? — шептал Яша во тьме. Где твоя святая душа? Знаешь ли ты, что я казнюсь и каюсь? А если сказанное Экклесиастом — мертвые ничего не ведают — правда? Тогда все Яшины призывы напрасны. В какой-то миг ему почудилось в темноте чье-то лицо, чей-то облик, который сразу исчез. Господь молчал. Молчали ангелы. Молчали покойники. Даже бесы молчали. Пути веры заложило, как и его нос. Он услыхал, как что-то заскреблось, — но это была полевая мышь.
Яша закрыл глаза и стал дремать. Во сне они являлись ему, но как-то не всерьез, болтая чепуху и нелепо дурачась. Он просыпался, но как ни старался вспомнить приснившееся, оно улетучивалось. Да и вспоминать, собственно, было нечего. Во сне все получалось путаным, несуразным, точно лепет ребенка или невнятица слабоумного.
Чтобы прогнать неотвязные мысли, Яша стал повторять текст Мишны, трактат «Брахот»: «С какого вечернего часа можно произносить „Шма“? С минуты, когда священники входят в храм, дабы вкусить от жертвы предложения…» Когда же он перешел к другому разделу, ему вдруг представилось, что Эмилия жива, купила дворец в Люблине и распорядилась прокопать туннель от своей спальни до Яшиной каморки. Потом пришла и отдалась. А перед рассветом ушла… Яшу затрясло. Он отвлекся всего на мгновение, и нечестивые мысли тотчас прошмыгнули точно мыши, точно гномы. Они таились в мозгу и только ждали ввергнуть его в соблазн. Но что эти мысли такое? Какова их цель? В чем их доля в биологии человека?.. Яша быстро перешел ко второй Мишне. «С какого часа можно произносить „Шма“ утром? Как только отличишь голубую нить от белой. Рабби Элиезер говорит: „Голубую от бирюзовой“». Он хотел было произнести еще что-нибудь, но уже плохо шевелились губы. Яша ощупал себя. Исхудалое тело, разросшаяся седая борода, обложенный язык, зубы, многие из которых шатаются… «И так будет до смерти? — подумал он. — И я ни на минуту не узнаю покоя? Тогда скорей бы конец!..»
Хотелось повернуться на другой бок, однако Яша предпочел не шевелиться, боясь, что сползут покрытия и тряпки, в которые он зарылся. Холод, готовый в любую минуту накинуться, затаился тоже. Яше надо было справить нужду, однако он решил терпеть. Откуда в нем столько влаги?.. Собравшись с силами, Яша стал бормотать третью Мишну: «Школа Шаммая утверждает: „Вечером все, кто читает «Шма», должны лежать, но утром должны стоять, ибо сказано: «а когда ты лежишь и когда ты встаешь…»“» Тут Яша уснул, и ему приснилось, что он заходит в нужник, а там — Эмилия. Он готов от стыда провалиться сквозь землю, а она, усмехнувшись, говорит: «Сделай свое…»
На рассвете дождь перестал и пошел снег, первый снег этой зимы. На востоке скопились тучи, но едва поднялось солнце, небо порозовело и пожелтело. Облачные кромки зажглись и запылали огненным изломом. Яша встал со своего ложа и словно стряхнул ночную немочь и терзания. Когда-то он читал о формах снежинок, а сейчас наблюдал их собственными глазами. Каждая опустившаяся на подоконник белая звездочка была шестиугольной с хрупкими иголочками, волосками, украшениями и зубчиками, исхищренными тою же сокровенной рукой, какая присутствовала всюду — на земле и в тучах, в золоте и навозе, в самой далекой звезде и в сердце человека. «Как же еще назвать эту силу, если не Богом? — сказал себе Яша. — Что меняется, если называть ее природой?» Он вспомнил стих псалма: «Насадивший ухо не услышит ли? и образовавший глаз не увидит ли?» Он все время ждал знака, а меж тем в каждой минуте, в каждой секунде в нем и вовне Господь свидетельствовал о своем присутствии.
