Элиза Ожешко - Марта
Рисовальщик, возвратившись и заметив, что его место занято, остановился на пороге. Это был молодой человек лет двадцати трех, тщательно одетый, завитой, с холеными усиками. Засунув руки в карманы и прислонясь к двери, он, улыбаясь, — подмигивал товарищам.
— Но… Послушайте, пани, — начал уже терявший терпение ювелир.
— Сейчас, сейчас! — отозвалась Марта, не отрывая глаз от бумаги.
Скоро она встала и протянула ювелиру листок со своим рисунком.
— Вот образец браслета, — сказала она.
Ювелир пристально поглядел на рисунок. Эскиз был выполнен прекрасно! Он представлял собой венок из широких листьев красивой формы, скрепленных гладкой круглой застежкой, обвитой двумя переплетающимися стеблями.
Браслет, сделанный по этому эскизу, сочетал бы в себе два главных качества ювелирного изделия: простоту и изящество.
— Красиво! Ничего не скажешь! Очень красиво! — повторял ювелир, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону и с видом удовлетворенного знатока разглядывая рисунок.
— Да, хорошо! Очень красиво! — повторил он, но на этот раз немного растерянно. — Ваши рисунки я мог бы использовать, но… но…
Он замолчал и, с трудом подыскивая подходящие слова, провел рукой по густым, тронутым сединой волосам.
Стоявший в дверях молодой человек все еще улыбался.
— О господи! — проговорил он, пожимая плечами. — Если вы не решаетесь принять эту даму в качестве… как бы это сказать… ну, рисовальщицы…
Сидевший у стола пятнадцатилетний парень прыснул. Молодой человек с завитыми волосами продолжал:
— Если вы хотите отказать этой даме в ее просьбе из-за меня, то не беспокойтесь, пожалуйста. Вы ведь знаете, что мне и так осталось работать у вас только несколько недель. Я уверен, что получу место в Варшавской строительной конторе.
Он говорил это небрежно и с легкой иронией. Видно было, что для этого человека ювелирный магазин — лишь этап на пути к более ответственным и выгодным занятиям.
— Да, да, — сказал ювелир. — Я знаю, что вы скоро от меня уйдете… но не могу же я…
— Сколько вы платите этому пану? — вмешалась Марта.
Ювелир назвал цифру дневного заработка юноши с завитыми волосами.
— Я согласна получать половину, — сказала Марта.
Теперь ювелир уже обеими руками ерошил свои волосы.
— Ох! ох! — воскликнул он, переходя от одного стола к другому. — Задали же вы мне задачу!
Он глянул мимоходом на нарисованный Мартой браслет.
— Прекрасно, ничего не скажешь! Очень красиво! Ох! ох! — повторил он. Его быстрые глазки беспокойно бегали по магазину. Он, видимо, боролся с собой: ему и хотелось иметь хорошую и очень недорогую работницу, и он не решался ввести в своем магазине такое неслыханное новшество.
Остановившись посреди магазина и глядя на своих помощников, он сказал вопросительно:
— А? Что?
Он, вероятно, задавал эти лаконические вопросы самому себе, но, взглянув на четырех помощников, прочел на их лицах ответ. Лица эти выражали не только удивление, но и насмешку. А завитой юноша, еле сдерживая громкий смех, выбежал за дверь, чтобы нахохотаться вволю.
Почему смеялись все эти люди?
На это трудно ответить, или, вернее, объяснять это было бы долго. Ювелир в этом смехе нашел, видимо, подтверждение своих опасений и сомнений. Он выразительно развел руками и, глядя на Марту, сказал:
— Но поймите, пани… Вы ведь женщина!
В этих словах, сказанных добродушным тоном, слышалась нотка сожаления предпринимателя, который терпит убыток из-за каких-то условностей.
Марта улыбнулась.
— Я — женщина, — сказала она. — Это правда. Так что же? Ведь я умею рисовать эскизы.
— Да! да! — потирая лоб и усаживаясь рядом со своими помощниками, говорил ювелир. — Но, видите ли, это было бы новшеством… Признаться, я не очень люблю всякие новшества! Как видите, у меня здесь работают молодые мужчины… А у людей злые языки… вы понимаете?
— Понимаю, — перебила Марта, — и благодарю вас за объяснение. Впрочем, оно для меня не ново… Так вы покупаете мое кольцо?
— Покупаю, пани, покупаю…
Вскочив со стула, он подбежал к другому столу, выдвинул ящик и минуту стоял над ним в раздумье.
— Вот деньги, — сказал он, подавая Марте две кредитки.
Марта кивнула головой и направилась к двери. Дойдя до порога, она обернулась.
— Вы сказали, что кольцо стоит три рубля пятьдесят копеек, а дали мне четыре. Я получила пятьдесят копеек лишних.
— Но, пани, — смущенно пробормотал ювелир, — я думал… хотел… вы ведь сделали для нас этот рисунок…
— Понимаю. Благодарю вас!
Уже который раз она, обивая пороги в поисках работы, приходя к людям со своим горем и жестокой нуждой, вместо работы получала милостыню!
Выйдя из ювелирного магазина, Марта не плакала. Она шла спокойно и не спеша прямо домой.
Час назад она думала, что как только получит деньги за кольцо, тотчас купит дров и продукты, необходимые для ребенка. Однако она не зашла в лавку, словно забыв обо всем на свете, словно ей не хватало ни сил, ни мужества идти куда-нибудь, кроме своей пустой и холодной каморки. До этого дня, вернувшись домой, она всегда быстро взбегала по лестнице, теперь же взбиралась медленно, спотыкаясь о крутые ступеньки, едва заметные в сумерках, и ничего не видя перед собой. Немая и холодная, как мертвец, она вошла в комнату и, бросив беглый взгляд на девочку, свернувшуюся калачиком у печки, сняла с головы платок и подошла к разостланной на полу постели, глядя в пространство остекленевшими глазами.
— Отверженная! — прошептала она. Соскользнув на пол, она лежала, не шевелясь, уткнувшись лицом в подушку.
Яня не подошла, а подползла к матери, молча лежавшей на полу, и уселась у ее ног. Обняв колени озябшими ручонками, она опустила на них голову.
В комнате царила глубокая тишина, только за окном внизу шумел большой город. Отголоски этого шума глухо доносились сюда, где, забытые богом и людьми, женщина и ребенок медленно умирали в тисках нужды.
Марта лежала на жесткой постели, как оцепенелая, ни о чем не думая, ничего не ощущая, кроме мучительной усталости. Труд, умело выполняемый и справедливо вознаграждаемый, — наилучшее, а может быть, и единственное средство против болезней тела и души. И ничто так быстро и так сильно не истощает физических и нравственных сил, как метания от одной работы к другой, лихорадочные поиски ее и невозможность найти себе применение.
Теперь Марта уже не видела перед собой никакого пути. Один, впрочем, был всегда для нее открыт: он привел бы ее в квартиру на Крулевской улице, где ей пришлось бы сказать женщине с увядшим лбом: «Я вернулась! Ты была права: женщина не человек, а вещь!» Но в душе Марты еще были живы чувства и воспоминания, удерживавшие ее от этого, делавшие этот путь для нее невозможным. Она не думала о нем сейчас и вообще ни о чем не думала. Вдруг, словно сквозь сон, она услышала хриплый, лающий кашель. От этого звука Марта задрожала всем телом и мгновенно очнулась от своего оцепенения. Она поднялась и села на постели:
— Это ты кашляла, Яня?
— Я, мама!
У матери голос был дрожащий и сдавленный, у ребенка — тихий и хриплый.
Схватив Яню на руки, Марта посадила ее к себе на колени, пощупала ее лоб — он горел, приложила руку к груди: Детское сердечко билось очень сильно.
— О боже мой! — простонала Марта. — Только не это! Все, все, что угодно, только не это!
В густых сумерках Марта не могла разглядеть лица Мин. Она зажгла лампочку и, взяв на руки четырехлетнюю девочку, как грудного младенца, понесла ее к свету. На щеках ребенка горели красные пятна, широко раскрытые глаза смотрели с немой жалобой. Яня снова закашлялась и бессильно склонила головку на плечо матери.
В полночь с лестницы бежала вниз женщина в черном платке. Ее окружала почти совершенная темнота, но она шла, не спотыкаясь на крутых ступеньках и не останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Можно сказать, она неслась как на крыльях — горе и страх словно поднимали ее над землей.
Не прошло и получаса, как она уже вернулась и не одна, а в сопровождении еще молодого мужчины в шляпе и дорогой шубе. Они вошли в комнату и подошли к постели на полу. Девочка с раскрасневшимся от жара личиком металась на ней, непрерывно кашляла и невнятно жаловалась на что-то.
Врач оглянулся, видимо, ища стул, но не нашел его и опустился на колени. Женщина стояла у ног ребенка, безмолвная, неподвижная, с мрачным огнем в глазах.
— Как здесь холодно! — сказал, поднимаясь, врач.
Марта ничего не ответила.
— На чем же мне писать?
На окне стояла бутылочка чернил, лежало перо и лист бумаги.
Нагнувшись над подоконником, врач написал рецепт.
— У ребенка воспаление дыхательных путей, то есть бронхит. Хорошенько протопите и давайте лекарство точно по часам.
