Ганс Андерсен - Импровизатор
Я заговорил о театре Карлино, а собеседник мой свернул на колесницу Фесписа и прочел мне целую лекцию о трагических и комических масках. Я упомянул о смотре войск, а он сейчас же принялся рассматривать древний способ ведения войны и командования целой фалангой. Единственный вопрос, который он сам задал мне, был — не занимаюсь ли я историей искусств и археологией? Я ответил, что меня интересует мировая жизнь вообще, но что особенное призвание я чувствую к поэзии. Собеседник мой захлопал в ладоши и продекламировал.
О decus Phoebi, et dapibus supremi
Grata testudo Jovis!
— Ну, уж он поймал вас! — сказала, смеясь, Санта. — Теперь вы, наверно, с головой ушли во времена Сезостриса. Но наше время предъявляет к вам свои требования, — вас ожидают дамы, вы должны танцевать!
— Но я не танцую! Никогда не танцевал! — ответил я.
— А если сама хозяйка дома попросит вас, разве вы откажетесь?
— Да, потому что я со своею неловкостью упал бы сам и уронил свою даму!
— То-то бы хорошо было! — сказала она, порхнула к Федериго и скоро закружилась с ним в вальсе.
— Веселая женщина! — сказал мой собеседник и прибавил: — И красивая, очень красивая, господин аббат!
— Да, очень! — вежливо ответил я, и затем мы, Бог весть как, съехали на этрусские вазы. Он предложил мне быть моим гидом в музее Борбонико и затем пустился в объяснение искусства древних мастеров, которые расписывали эти хрупкие сокровища: рисовать приходилось еще на мокрой глине, и ни одной черты уже нельзя было стереть; стоило провести штрих, и он должен был остаться!
— Вы все еще блуждаете во мраке истории? — спросила Санта, опять подходя к нам. — Продолжение следует! — шутливо крикнула она и, отведя меня в сторону, прибавила вполголоса: — Не стесняйтесь же с моим мужем!.. Вам надо повеселиться! Я хочу вылечить вас! Вы должны рассказать мне обо всем, что вы видели и слышали, что вам понравилось!
Я дал ей отчет о том впечатлении, которое произвел на меня Неаполь, затем рассказал о своей сегодняшней прогулке к гроту Позилиппо; в густом винограднике возле него я нашел развалины маленькой церкви, превращенной теперь в жилище. Хозяйка его, прекрасная молодая женщина, мать двух славных ребятишек, угостила меня вином, и эта встреча придала моей прогулке еще более романтический характер.
— Так вы уж завязываете знакомства? — сказала Санта, улыбаясь и грозя пальчиком. — Ну, ну, нечего конфузиться! В ваши годы сердце не может довольствоваться постными проповедями.
Вот чем на этот раз ограничилось мое знакомство с синьорой и ее мужем. В ее манере выражаться и держать себя проглядывало что-то такое свободное, естественное, свойственное только неаполитанкам, какая-то сердечность, которые и привлекали меня к ней. Муж ее был ученый, и это было нехудо: я надеялся найти в нем прекрасного гида по музеям. И я не ошибся. Санта же, которую я стал навещать очень часто, занимала меня все больше и больше; мне льстило внимание, которое она оказывала мне, а ее участие заставляло меня раскрывать перед ней всю свою душу. Я еще мало знал свет, был во многих отношениях сущим ребенком и поэтому ухватился за первую дружески протянутую мне руку, а за пожатие платил полным доверием.
Однажды Санта затронула важнейший момент моей жизни, разлуку с Аннунциатой, и мне доставило истинную отраду и утешение излить перед сочувствующей душой всю свою душу. У меня как-то легче становилось на сердце, слушая, как Санта осуждала Бернардо и отыскивала в его характере разные темные стороны. Но с тем, что она отыскивала недостатки и у Аннунциаты, я примириться не мог.
— Вы должны согласиться, что она слишком миниатюрна для сцены! — говорила Санта. — Слишком эфирна! А на этом свете надо все-таки иметь плоть! Знаю, что и здешняя молодежь с ума сходила по ней, но это все творил ее голос, дивный, бесподобный голос! Он уносил их из этого мира в заоблачные сферы, где только и место такому эфирному созданию. Будь я мужчиной, я бы никогда не влюбилась в нее! Я бы боялась, что она переломится пополам, как только я обойму ее покрепче! — Она заставила меня улыбнуться и, может быть, этого только и добивалась. Впрочем, она отдавала справедливость таланту, уму и чистому сердцу Аннунциаты.
В последние вечера я, вдохновленный красотой окружавшей меня природы, написал несколько небольших стихотворений: «Тассо в темнице», «Нищий монах» и еще одну небольшую элегию, в которой вылилась моя несчастная любовь. Я стал читать их Санте, но едва успел дочитать до середины, как не совладал с нахлынувшими чувствами и залился слезами. Санта сжала мою руку и стала плакать вместе со мною; этими слезами она приковала меня к себе навеки. Дом ее стал для меня родным домом; меня постоянно тянуло к ней; ее веселость и забавные выходки часто заставляли меня смеяться, хотя я и чувствовал, насколько чище, благороднее были остроумие и резвость Аннунциаты. Но так как Аннунциата была уже не для меня, то я был доволен и приязнью Санты.
— Что, вы виделись опять с той красавицей у грота Позилиппо, обитательницей романтического жилища? — спросила она меня однажды.
— Всего один раз еще! — ответил я.
— Она была очень ласкова с вами? — продолжала расспрашивать Санта. — Ребятишки, наверно, ушли с туристами, а муж был на море? Берегитесь, синьор! По ту сторону Неаполя лежит преисподняя!
Я чистосердечно заверил ее, что меня привлекала к гроту Позилиппо одна лишь романтичность местности.
— Милый друг! — сказала она задушевным тоном. — Я понимаю все лучше вас! Ваше сердце было полно любовью, первой сильной любовью к женщине, не скажу — недостойной, но все-таки бывшей с вами не вполне искренней! Не возражайте! Затем, как вы сами уверяли меня, вам пришлось вырвать из сердца ее образ; следовательно — в вашем сердце образовалась пустота, которую надо заполнить! Прежде вы жили только своими книгами да мечтами, певица низвела вас в настоящий человеческий мир, вы стали человеком, как и все, и теперь плоть и кровь предъявляют свои права! И почему же нет? Я вообще не сужу молодых людей строго… Да и к тому же мужчины вольны делать, что хотят!
Я стал возражать на ее последние слова; что же касается той пустоты, которая воцарилась в моей душе с тех пор, как я лишился Аннунциаты, то я чувствовал, что Санта была права. Чем, однако, мог я заменить утраченный образ?
— Вы не похожи на других людей! Вы — поэтическая фигура, а видите, даже ваша идеальная Аннунциата предпочла настоящего человека, этого Бернардо, хотя он и стоит во всех отношениях ниже вас!.. Но, — продолжала она, — вы вынуждаете меня затрагивать предметы, которых я, как женщина, вообще не должна бы касаться. Право, кажется, ваша удивительная невинность, неопытность и наивность заразительны! — Тут она громко засмеялась и потрепала меня по щеке.
Однажды вечером я сидел с Федериго; он был в хорошем расположении духа и рассказывал мне о счастливых днях, проведенных им в Риме. В любовных приключениях его играла немалую роль Мариучия. В доме Санты собиралось много молодых людей; они были отличными танцорами, умели заинтересовать собою, и дамы бросали на них умильные взгляды, а мужчины относились к ним с уважением. Я знал их всех лишь очень недавно, но они уже успели поверить мне свои сердечные дела того же рода, какими так пугал меня когда-то Бернардо и которые я извинял ему только в силу своей особой привязанности к нему. Да, все мужчины были так не похожи на меня! Неужели Санта права, неужели я только «поэтическая фигура»? Любовь Аннунциаты к Бернардо служила уже, впрочем, некоторым подтверждением. Может быть, мое духовное «я» и было ей дорого, но сам я покорить ее сердца все-таки не мог.
Вот уже целый месяц прожил я в Неаполе, а все еще ничего не слыхал ни о ней, ни о Бернардо. Вдруг мне принесли с почты письмо; сердце у меня забилось; я старался по почерку и печати узнать, от кого оно и какие вести приносит. А, герб Боргезе и почерк Eccellenza! Я едва осмелился вскрыть конверт. «Матерь Божия, будь милостива ко мне! — прошептал я. — Воля Твоя все направляет к лучшему!» Вот что я прочел в письме:
«Синьор!
Я думал, что вы воспользуетесь данной мной вам возможностью научиться чему-нибудь и сделаетесь полезным членом общества, но вы предпочли пойти совсем другой дорогой. Я, сознавая себя невольным виновником смерти вашей матери, сделал для вас все, что мог, и теперь мы квиты. Выступайте импровизатором, поэтом, чем хотите, но дайте мне единственное доказательство вашей столь часто упоминаемой благодарности — никогда не связывайте моего имени, моего участия к вам с вашей публичной деятельностью. Оказать мне большую услугу — научиться чему-нибудь вы — не захотели, в такой же маленькой, как именование меня вашим благодетелем, я не только не нуждаюсь, но даже считаю ее оскорблением».
Сердце мое сжалось от боли, руки беспомощно упали на колени, но плакать я не мог, хотя это и облегчило бы меня. «Иисус, Мария!» — прошептал я; голова моя упала на стол, и я так и застыл, не думая ни о чем, не ощущая даже горя. Слова молитвы не шли мне на ум; мне казалось, что и сам Бог, и все святые отступились от меня, как весь свет. Тут вошел ко мне Федериго.
