Николай Чебаевский - Если любишь
Ланя заметалась, стараясь навести порядок. На третий день она в панике прибежала в правление, попросила, чтобы ее отстранили. Но явился на помощь зоотехник, доярки сообща стали соображать, как лучше все организовать. И дело постепенно наладилось, пошло не хуже, чем раньше. Даже лучше.
О Лане и ее подругах появилась статья в районной газете. Девчата, читая эту статью, прыскали смехом, когда описывалась их внешность, розовели, когда хвалили их «золотые руки», и округляли глаза, когда работа их сравнивалась чуть ли не с подвигом.
В статье все было светло, безоблачно. А в жизни… Хотя жизнь у Лани стала яснее, но нельзя было сказать, что все темное невозвратно ушло в прошлое. С Евсеем опять произошла схватка. Выждав время, он вновь использовал «святой ключ», вздумал поставлять воду прямо к потребителям.
Как-то ранним летним утром, только забрезжил рассвет, Ланя вышла во двор раньше обычного. Она вообще вставала рано, чтобы до отъезда в лагерь успеть подоить и выгнать за ворота свою корову (Буренка уже привыкла, сама дождется, когда мимо пойдет стадо). А тут подвел будильник — затрезвонил часа на полтора раньше: Дашутка, балуясь, перевела вчера стрелку.
Вышла Ланя во двор и слышит: за огородом конь всхрапывает, что-то позвякивает. Ланя решила: лошадь чешется о прясло. А городьба ненадежная, повалит и забредет в огород. Если там не одна лошадь, а табун, тогда вовсе худо. Девушка схватила хворостину, побежала прямо по росистой картошке спасать городьбу. За огородом она действительно увидела лошадь. Но та не терлась о прясло, а спокойно стояла в упряжке. Возле телеги суетились какие-то люди, прикрывали что-то сеном.
«Кто это? Чего прячут?» — удивленно подумала Ланя. Встревоженная, она спросила нарочито громко, чтобы могли услышать в соседних дворах хозяйки, если они тоже поднялись доить коров:
— Сено, что ли, воруете? Или огородничаете по ночам?
— Ой, кто там! — в свою очередь раздался у телеги испуганный женский голос.
— Ничего мы не воруем. Окстись ты… — вслед за женским прозвучал и мужской подкашливающий голос.
Ланя признала старика Евсея. И если когда-то этот голос наводил на девушку жуть, то теперь она сразу почувствовала себя дерзко смелой.
— А если не воруете, то чего же в телеге прячете? — продолжала Ланя все так же громко, но уже насмешливо.
— Не твое дело! — окрысился Евсей. — Помалкивай, как с тряпкой во рту.
Но женщина, явно стараясь отвести обвинение в воровстве, пролепетала в замешательстве:
— Оборони бог нас от воровства. Водицей хотели вот попользоваться… Святой водицей.
— Как это попользоваться? — не поняла Ланя. И сразу сообразила: воду из родника, «нашептанную» Евсеем (он и на заимке занимался нашептыванием от «сглазу», от сибирки), доставляют по домам больным.
— Никакая эта вода не святая, — возмутилась Ланя. — И даже не минеральная. Наоборот, она хуже простой, обыкновенной воды. В школу прислали анализ, в воде примесь вредного газа — метана. Нельзя эту воду пить, людей можно отравить! — Ланя перепрыгнула через прясло, подбежала к телеге, мигом разворошила сено, обнаружила флягу, точь-в-точь такую же, в какие доярки сливают молоко. Она привычно отбросила крышку и вылила воду под ноги Евсея.
— Ну, стерва!.. Мотоцикл присвоила и тут еще вздумала вредить… Но это тебе припомнится! Поскулишь еще! — Евсей выматерился, замахнулся на Ланю вожжами и, вскочив в телегу, со злобой ударил по спине коня. От неожиданности конь взбрыкнул, рванул с места. Тетка упала в телеге на спину, завизжала с перепугу, отчего конь понес еще сильнее. Так и скрылись потребители «святой воды» — с руганью, визгом, с грохотом телеги и пустой фляги.
Не отвадила бы, конечно, Ланя этим Евсея от родника. «Калинники» сумели бы, наверное, так или иначе использовать источник. Отвадило их другое. Хитрюга Евсей, услышав от Лани, что вода родника непригодна для питья, счел за лучшее не рисковать. И повернул ее слова по-своему:
— Испоганили нехристи божий источник! — истово уверял он. — Сучка эта, Ланька-то Синкина, так и брякнула: отрава к воде примешана. Сметана какая-то ядовитая… Чтоб, значится, люди не пользовались. Но погань-то все равно пронесет. Через год там али через два все едино вода с божеской помощью очистится. А злодеям, — добавлял он угрожающе, — пакость ихняя камнем на шее повиснет, потянет прямо в пекло. Да и на земле еще припечет…
Евсей люто возненавидел девушку. Если прежде он злобствовал потому, что Ланя ускользнула из рук, то теперь усмотрел в ней и в Максиме главных врагов.
В самом деле, мало того, что Максим увел Ланьку от Лехи из-под самого носа, так потом придумал, паршивец, электропастуха на перешейке у баньки поставить. И пришлось покинуть благодатное место, где столько было ягоды и где могли заглазно собираться свои люди. По его наущению Ланька и мотоцикл не отдала. А теперь вот от родника, гадючка, прогнала. Пора было отомстить. Но как побольней, половчей ударить?
От Аришки Евсей слышал, как она подзуживала Алку, чтобы внести раскол между Ланькой и Максимом. Но считал все это блошиными укусами. Надо было придумать что-то пострашнее. И Евсей, затаившись, как змея, ждал момента, чтобы ужалить.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
До сих пор Алка верила в свою неотразимость. Все знакомые парни если не клялись в любви, то глядели на нее восторженно. Одного покоряла она красотой, другого завораживала песнями и пляской в клубе, третий доставал платок и начинал вытирать бусинки со лба просто от звонкого ее смеха.
Но на Максима ничто не действовало. Было от чего призадуматься!
Алка зачастила к матери Максима — училась шить и кроить — Зинаида Гавриловна считалась в Дымелке лучшей портнихой. Не раз затевала Алка разговоры о разных болезнях, о том, как их лечат и как надо обращаться с больными, чтобы заслужить их уважение.
— Непременно пойду в медицинский институт. Или в медицинское училище. Это, наверное, даже полезнее. Поработаю сначала фельдшерицей, накоплю опыт, а потом поступлю в институт.
Но Зинаиде Гавриловне Алка чем-то не нравилась, и она вежливо, под предлогом занятости, вскоре отказалась принимать ее. Зато Максиму, когда он ловил на себе пылкие взгляды Алки, нечего скрывать, было приятно, это стало волновать его.
Когда Максим уехал поступать в медицинский, Алка сочла, что ветер подул в ее паруса. Ланька, конечно, должна была остаться в Дымелке: сестренок, дом, хозяйство не бросишь. А она, Алка, ничем не связана, живо переберется в тот же город, где будет учиться Максим. Устроится, на худой конец, сиделкой в больницу, но станет встречаться с парнем каждый день. А через год обязательно и сама поступит в этот же институт — будет льгота по стажу. И если до той поры Максим не сдастся, то уж тогда-то она его непременно обуздает.
Сопротивление, оказанное Максимом, распалило Алку. Она чувствовала себя оскорбленной, готова была пустить в ход любое оружие, чтобы добиться своего. Хотя и думала она, что делает все исключительно ради ниспровержения упрямца, на деле Алка боролась уже за любовь. Боролась изворотливо, нечестно, но самоотверженно…
Так против Ланиного счастья, движимые совсем разными причинами, ополчились заодно и Алка, и старый Евсей, и даже Зинаида Гавриловна. И эта тройная сила, кажется, начала одолевать.
Мать Максима, собственно, ничего не имела против Лани. Наоборот, девушка была ей по душе. Но она опасалась, как бы чувство, которое возникло между ее сыном и Ланей, не привело к поспешной женитьбе. Тогда сорвется учеба. Зинаида Гавриловна не возражала, когда Максим помогал девушке закончить десятилетку, но когда аттестаты были получены, она стала настойчиво внушать сыну, что самое главное для него теперь — институт. Все остальное надо решительно отодвинуть пока в сторону.
Евсей, услышав, что Максим поступил в институт, и выведав у Алки, что она тоже собирается перебраться в город, заухмылялся. Все шло к тому — ждала Ланьку горькая разлука. Несчастная, сломленная, когда солнышко покажется ей с копеечку, будет Ланька нуждаться в поддержке. Тут уж он не прозевает, подошлет Аришку или какую другую сердобольную «сестру». Даст бог, зануздают строптивую, тогда уж не вырвется!
Подлил масла в огонь и Тихон. Когда его демобилизовали и он на время вернулся в Дымелку, парень уже не приставал больше к Лане. Даже старался с ней не встречаться, близко не подходил, а только издали провожал иногда печальным, как бы прощальным взглядом.
Но перед отъездом из Дымелки Тихон, как и год назад, подстерег Ланю, перехватил ее одну за деревней. Сказал взволнованно, как прежде:
— Послушай, Ланя…
Девушка, считавшая, что парень окончательно образумился, понял, что бессмысленно и недостойно добиваться любви преследованием, испугалась: неужели все начинается снова?
— Не бойся, Ланя, — тихо, просяще продолжал парень. — Я ничего плохого не сделаю… Пальцем тебя не трону…
