Петр Боборыкин - Василий Теркин
В его ушах еще звучали полные силы и гневного трепета акценты артистки. Он схватил вот эти слова своей цепкой памятью, за которую в гимназии получал столько пятерок:
Прикосновенье незаконной дщери Трон Англии позорит и мрачит, И весь народ британский благородный Фигляркою лукавою обманут!
Не могут они подняться ни до чего выше своей слабости к мужчине, — все равно, какой он: герой или пошляк, праведник или беглый каторжный.
И ему стало ясно, чего не хватает в его связи с Серафимой. Убеждения, что она отдалась ему не как "красавцу мужчине", — он вспомнил прибаутки Большовой, — а «человеку». Не он, так другой занял бы его место, немножко раньше, немножко позднее, если взять в расчет, что муж ей набил оскомину и ограбил ее.
В ней он еще не почуял ничего такого, что согревало бы его, влекло к себе душевной красотой. Его она любит. Но помимо его, кого и чт/о еще?.. стр.170
Впервые эти вопросы встали перед ним так отчетливо.
Он не хотел оправдывать себя ни в том, что вышло и могло еще выйти у Большовой, ни в том, что успех дельца и любостяжателя выедает из него все другие, менее хищные побуждения. И если б он сам вдруг переменился, стал бы жить и поступать только "по- божески", разве Серафима поддержала бы его? В ней-то самой нашел ли бы он отклик такому перелому? Она не мешала бы ему — и только… Чтобы не потерять его, свою «цацу», своего Васю, как пьянчужка актерка все отдаст, только бы ее не лишали рюмки коньяку…
В пятом акте Теркин уже не мог отдаться судьбе Марии Стюарт. Ему хотелось уйти тотчас после главной пьесы, чтобы не смотреть на «Ночное» и не иметь предлога ужинать с Большовой.
Искренно выбранил он себя и за «свинство» и за глупую склонность к душевному «ковырянью». Лучше бы было насладиться до конца игрой артистки.
В зале еще гулко разносились вызовы; но он уже спешил к вешалке, где оставил вместе с пальто и пакет с двумя платками.
— Теркин! Здравствуйте!
Его окликнули сзади. Он обернулся и увидел Усатина, которому капельдинер тоже подавал пальто.
— Мое почтение! Весьма рад! — выговорил он не сухо и не особенно радушно.
— Вы куда отсюда? Ужинать?
— Не прочь.
— И прекрасно!.. Поедемте в заведение Наумова. Потолкуем… Давненько не видались!
— Потолкуем, — повторил Теркин и почувствовал, что ему не совсем ловко с Усатиным.
IV
— Все Москва! Куда ни взглянешь!
Усатин повел жестом правой руки, указывая на белую залу, в два света, довольно пустую, несмотря на час ужина.
— Да, скопировано с Гурьинского заведения, подтвердил
Теркин.
Они закусывали за одним из столиков у окна.
Низковатая большая эстрада стояла с инструментами к левому углу. Певицы разбрелись по соседним стр.171 комнатам. Две-три сидели за столом и пили чай. Мужчины хора еще не показывались.
— Москва все себе заграбастала, — продолжал возбужденнее Усатин, отправляя в рот ложку свежей икры.
— И ярмарка вовсе не всемирный, а чисто московский торг, отделение Никольской с ее переулками. И к чему такие трактирищи с глупой обстановкой? Хор из Яра, говорили мне, за семь тысяч ангажирован. На чем они выручают? Видите — народу нет, а уж первый час ночи. Дерут анафемски.
Он взял карту вин.
— Не угодно ли полюбоваться?.. Губонинское белое вино
— три с полтиной бутылка. Это поощрение отечественных промыслов и охранительная торговая политика!
Теркин слушал его, опустив немного голову. Ему было не совсем ловко. Дорогой, на извозчике, тот расспрашивал про дела, поздравил Теркина с успехом; про себя ничего еще не говорил. «История» по акционерному обществу до уголовного разбирательства не дошла, но кредит его сильно пошатнула. С прошлого года они нигде не сталкивались, ни в Москве, ни на Волге. Слышал Теркин от кого-то, что Усатин опять выплыл и чуть ли не мастерит нового акционерного общества.
Не хотелось ему иметь перед Усатиным вид человека, который точно перед ним провинился. Правда, он уехал из усадьбы вроде как тайком; но мотив такого отъезда не трудно было понять: не желал пачкаться.
— Так вы теперь в больших делах? — начал Усатин, как бы перебивая самого себя. — И в один год. У кого же вы тогда раздобылись деньжатами, — помните, ко мне в усадьбу заезжали?
Глаза Усатина заискрились. Он отправил в рот еще ложку икры.
— Раздобылся, — ответил Теркин с усмешечкой и тут только рассердился на Усатина за такой простой вопрос.
— Деньги не больно большие были, — добавил он небрежным тоном. — И вы, Арсений Кирилыч, — теперь дело прошлое, — совесть мою тогда пытали. Должно быть, хотели поглядеть: поддамся я или нет?
Такой оборот разговора Теркин нашел очень ловким и внутренне похвалил себя. стр.172
— Пытал?.. Ха-ха!.. Я вам, Теркин, предлагал самую простую вещь. Это делается во всех «обществах». Но такой ригоризм в вас мне понравился. Не знаю, долго ли вы с ним продержитесь. Если да, и богатым человеком будете — исполать вам. Только навряд, коли в вас сидит человек с деловым воображением, способный увлекаться идеями.
— Как вы, Арсений Кирилыч, — подсказал Теркин и поглядел на него исподлобья.
— Да, как я! Вы тогда, я думаю, сели на пароход да дорогой меня честили: "хотел, мол, под уголовщину подвести, жулик, волк в овечьей шкуре…" Что ж!.. Оно на то смахивало. Человеку вы уж не верили, тому прежнему Усатину, которому все Поволжье верило. И вот, видите, я на скамью подсудимых не попал. Если кто и поплатился, то я же.
— И значительно?
— Уж, конечно, половина моих личных средств ушла на то, чтобы ликвидировать с честью.
— Нешто вы прикончили "общество"?
— Нет, я его преобразовал, связал его с эксплуатацией моего завода и открыл другие источники.
— И Дубенский у вас находится по-прежнему?
Усатин слегка поморщился.
— Это — ригорист… почище вас. Мы с ним расстались. Я на него не в претензии за то, что он слишком неумеренно испугался уголовщины.
"Аферист ты! Игрок! Весь прогоришь и проворуешься окончательно. От прежнего Усатина мокренько не останется!" — говорил про себя Теркин, слушая своего собеседника.
— Вот не угодно ли обследовать этот невзрачный кусочек?
Усатин вынул из кармана что-то завернутое в бумагу.
— Что такое? — спросил Теркин.
— Разверните.
В бумаге оказался кусочек какого-то темноватого вещества.
— Это — мыло! Но из чего оно добывается? Вот в том-то вся и штука. Один бельгиец-техник предложил мне свой секрет. Нигде, кроме Америки да наших нефтяных мест, нельзя с этим кусочком мыла таких дел наделать!..
— Ой ли, Арсений Кирилыч? стр.173
— Я вам это говорю!
Усатин откинул голову; жирное его тело заколыхалось, лицо все пошло бликами, глаза заискрились.
"Попал на зарубку!" — подумал Теркин.
Половой подал заказанное ими блюдо — стерлядку по-американски. Хор запел какой-то вальс. Под пение Усатин заговорил еще оживленнее.
— Привилегия уже взята на Францию и Бельгию.
— Вот на этот самый комочек?
— Да, да, Теркин! На этот самый комочек. После ярмарки еду в Питер; там надо похлопотать, — и за границу за капиталами. Идея сразу оценена. В Париже денег не нам чета, хоть долгу у них и десятки миллиардов!
— И в податях недохватки. И виноградники филлоксера выдрала во скольких департаментах!
— Никакая филлоксера их не подведет! Деньжищ, сбережений все-таки больше, чем во всей остальной Европе, за исключением Англии.
— По теперешним чувствам господ французов к нам, русским, не мудрено заставить их тряхнуть мошной. Только сдается мне, Арсений Кирилыч, вся их дружба и сладость по нашему адресу значит одно: "отшлепай ты вместе с нами немца". А когда мы у него Эльзас и Лотарингию обратно отберем, тогда и дружбу по шапке!
— Очень может быть, и не в этом дело. Доход с ренты у них падает; правительство не желает больше трех процентов платить. А мы им восемь-десять гарантируем.
— Или по меньшей мере посулим.
Смех Теркина вырвался у него невольно. Он не хотел подзадоривать Усатина или бесцеремонно с ним обходиться.
— Верьте мне, — говорил ему Усатин перед их уходом из трактира, положа локти на стол, весь распаленный своими новыми планами. — Верьте мне. Ежели у человека, пустившегося в дела, не разовьется личной страсти к созданию новых и новых рынков, новых источников богатства, — словом, если он не артист в душе, он или фатально кончит совсем пошлым хищничеством, или забастует — так же пошло — и будет себе купончики обрезывать.
— Позвольте, Арсений Кирилыч, — возразил Теркин, — будто нельзя посмотреть на свою делецкую карьеру как на средство послужить родине? стр.174
Он поднял голову и пристально поглядел на Усатина.
Собственные слова не показались ему рисовкой. Ведь он души своей одному делечеству не продавал. Еще у него много жизни впереди. Когда будет ворочать миллионами, он покажет, что не для одного себя набивал он мошну.
