Питер Акройд - Кларкенвельские рассказы
Вавасур отшатнулся, рука его непроизвольно потянулась к висевшему на поясе кинжалу. Томас Гантер заметил это его движение, но не устрашился, а, напротив, принял воинственную позу: вздернул подбородок и даже приподнялся на цыпочки.
— Я высказал все без обиняков отнюдь не с целью доставить вам удовольствие.
— А я, сэр, воздержусь от слов. Молю Бога, чтобы Он наставил вас на праведный путь.
Барристер повернулся, собираясь уйти, но лекарь остановил его:
— Скажите, сэр Майлз, вы знаете, как изготовить порох?
— Что?!
— Вы знали, что пламя от этого взрыва водой не загасить, только мочой или песком?
— Да ты спятил, Томас Гантер.
— Отнюдь нет. А вот вы — круглый дурак. Уверен, это вы устроили по всему Лондону страшные пожары. Вы сожгли две церкви и осквернили собор Святого Павла.
— Ничего подобного я не делал!
— У вас еще две церкви на примете.
Майлз Вавасур только рассмеялся в ответ, но лицо его не выразило ни малейшего веселья.
— Это все пустое, одни ваши глупые фантазии.
— Уверен, с этими влиятельными людьми вы не случайно собирались под покровом ночи: вы плели заговор, чтобы вместо порядка у нас воцарился хаос. Ваш список смерти помечен пятью кругами.
— Мелете чушь, точно малое дитя.
— Признавайтесь, сэр Майкл. Со своими сообщниками вы замышляли смерть.
— Я? Признаться в чем?
— Пока не поздно, вы должны поехать к Болингброку. Иначе милости не ждите.
— Что еще за «должны»? Слушай, лекаришка, ты кем себя возомнил? Лордом? Воображаешь, что я стану выполнять твои повеления? Очень скоро будешь выставлен в деревянной клетке на всеобщее посмешище, поверь мне. И ремесло твое не выручит. Доктора много искуснее тебя и то болтались на виселице.
Рослый Майлз Вавасур, казалось, разом стал еще выше и угрожающе надвинулся на коротышку Гантера.
— У меня есть для вас еще одна новость, сэр Майлз, — услышите и, глядишь, мнение свое перемените. Некоторые отзываются о вас весьма презрительно; утверждают, что вам знакома некая девица, именуемая Розой. Совсем еще дитя.
Кровь бросилась Вавасуру в лицо: он сразу понял, что эта краска стыда выдала его с головой.
— Вас видели на улице, о которой ходит дурная слава. Это истинный вертеп греха. На Тернмилл-стрит.
— Что за хрень ты несешь, черт тебя побери!
— Хозяйка бани вас знает прекрасно. Старый греховодник — вот как называет вас госпожа Элис. Вы еще не соблаговолили довести эту историю до всеобщего сведения?
— Ты мне угрожаешь?!
— Любой судья в этом зале без колебаний отправит за решетку человека, уличенного в блудодействе с малолетним ребенком.
— Меня этим не проймете, господин Гантер. Воск под солнцем тает, а глина только тверже становится.
— Но глину можно разбить на мелкие кусочки. Впрочем, никто не стремится вам навредить. Если, конечно, вы откажетесь от низких замыслов и поедете к Болингброку. Да хранит вас Бог, сэр.
Томас Гантер отвесил поклон и вышел через дверь апелляционного суда. Настроение у него было приподнятое. Он дал отпор законнику и, несмотря на свой малый рост, в словесной стычке одержал верх. Майлз Вавасур даже достал льняную тряпицу и утер лицо, оставив на ткани пятна пудры, которой обсыпал щеки перед выступлением в суде. Что можно назвать лучшим или худшим оружием людей? Слово. Оно может быть и лучшим, и худшим. А что одни искренне любят, а другие ненавидят? Правый суд.
С кратким сводом законов под мышкой Мартин вышел из зала чуть раньше лекаря. Стоял третий день сентября, праздник Святой Елены, и к западному входу в Вестминстерское аббатство медленно двигалась процессия верующих. Лошадь тянула повозку с помостом для мистерий, на нем стояли двое пожилых мужчин. Один держал распятие, другой — лопату, как символ выкопанного из земли Святого Креста. Рядом юноша в одеянии святой Елены вопреки канонам религиозных зрелищ посылал воздушные поцелуи собравшимся на обочинах зевакам. Но вдруг в толпе возникла какая-то сумятица, юноша испуганно отпрянул и съежился. Несколько горожан, вооруженных мечами и дубинами, начали громко требовать, чтобы кларкенвельскую монахиню доставили к аббатству. По городу ходили упорные слухи, что ее держат в подземной темнице епископского дворца, и это вызывало гнев у большинства лондонцев. Многие почему-то усматривали связь между притеснением монахини и заточением Ричарда II в Тауэр; кое-кто в толпе начал выкрикивать:
— Вы за кого? За короля Ричарда и подлинно свободных горожан!
На глазах Мартина двое мужчин забрались на повозку и направили ее в толпу людей. Лошадь стала на дыбы, телега опрокинулась, сбросив на мостовую святую Елену вместе со свитой.
— Совсем озверели, — бросил Мартин начинающему юристу, вышедшему поглазеть на заваруху.
— И впрямь точно звери. Бродяги, без кола и двора. Задницу прикрыть нечем, дыра на дыре, зато тяпнуть стакан-другой всегда готовы.
— Час их торжества недолог. Вернется король, а с ним и порядок.
— Который король-то? — Юный правовед расхохотался. — А вашего подопечного все же не повесят.
— Дженкина?
— Майлз твой сел в лужу. Ведь, если письмо написал Дженкин, он, стало быть, умеет читать.
Оба знали: всякий, способный доказать, что знает грамоту, имеет право до вынесения приговора сослаться на закон о неподсудности духовенства светскому суду.[98] Подсудимому предложат прочесть отрывок из Библии, в просторечии — «шееспасительный стих»; если обвиняемый с чтением справится, его нельзя приговорить к повешению.
— А если письмо писал не Дженкин?.. — неуверенно начал Мартин.
— Тогда он, получается, не виновен.
Они издали наблюдали, как по Кингз-стрит строем идут стражники с пиками, мушкетами и плошками с кремнем и огнивом. Началась суматоха. Стражники набросились на «озверевших» и быстро разогнали толпу. Многие зачинщики кинулись к Темзе, попрыгали в заранее поставленные у причала лодки, и к ночи все вокруг стихло.
На следующее утро Майлз Вавасур отправился в монастырь Сент-Бартоломью — потолковать с Уильямом Эксмью. Они сели в капитуле, в центре которого вздымалась каменная колонна, вытесанная в виде пальмового ствола, чьи ветви тянулись вдоль каменных ребер сводчатого потолка.
— Все пошло шиворот-навыворот, — объявил Вавасур. — Человеку не под силу остановить гибельный ветер.
Майлз Вавасур был подвержен приступам страха, столь свойственным меланхоликам. Хотя внешне он казался спокойным и здравомыслящим, у него было живое воображение, рисовавшее ему страшные картины грозящих ему бед. Именно поэтому он стал хорошим барристером: мгновенно представляя себе будущие многочисленные препятствия, он заранее находил способы их преодолеть. Но, когда речь шла о его собственной жизни, Вавасур был совершенно беспомощен.
— Он нас выследил, — объявил законник, — и разгадал наш замысел.
— Погодите минутку, сэр Майлз, возьмите себя в руки. Кто нас выследил?
В любых обстоятельствах Уильям Эксмью действовал с великой осмотрительностью. Как все властолюбцы, он взвешивал каждое слово, никогда не терял бдительности и, пренебрегая собственными чувствами, целиком сосредоточивался на задаче, которую предстояло решить.
— Да врачеватель, Гантер, — ответил Майлз. — Он видел, как мы входили в круглую башню. И знает про пять кругов. И про общество «Доминус». И про церкви. Он сам явился ко мне в Вестминстер и все выложил. А теперь раззвонит по городу, нам на погибель!
— Он не член «Доминуса». Каким образом он мог выведать нашу цель?
— Откуда я знаю? Всё так быстро меняется! Ума не приложу, что тут думать и что делать.
Если тот лекарь и вправду пронюхал про преступный заговор «избранных», собравшихся учинить в городе смуту, это действительно серьезный удар. Но тут Эксмью подумал: а не сам ли барристер дал Гантеру список пяти церквей?
— Выкладывайте все, что у вас на уме, Майлз.
— О чем вы?
— Так вы же не все сказали. Кое-что запамятовали. Разумеется, законник не собирался распространяться о своей маленькой слабости, которой предавался на Тернмилл-лейн.
— Больше мне добавить нечего, — проронил он, отводя глаза. — Я собрал факты, напряг мой скромный ум и сделал выводы.
С этой минуты Эксмью больше не верил Вавасуру ни на гран и тут же стал думать, как его прикончить.
— Слушайте, Майлз, я вас научу, как действовать. Найдите укромное местечко и затаитесь на время. И — молчок. Я сам навещу этого Гантера.
— Не важно, каким изречением мы воспользуемся, чтобы нагнать страху. Да все слова на свете не…
— А кто говорил про изречение? Слушайте внимательно, Майлз. Timor domini sanctus. Страх Божий — дело святое.
— Я бы и сам с радостью занялся этим лекаришкой, Уильям, но он человек изворотливого ума, его ущучить трудно.
