Джон Голсуорси - Серебряная ложка
— Что скажете, Фрэнсис?
— А все-таки я умру.
— Не говорите так, это не по-американски. Конечно, вы не умрете.
Он улыбнулся и закрыл глаза. Тогда она приняла решение.
На следующий день он был в том же состоянии, но Флёр успокоилась. Посыльный вернулся с ответом, что мисс Феррар будет дома к четырем часам. Значит, сейчас она уже получила записку. Но придет ли она? Как плохо мы знаем людей, даже наших врагов!
Фрэнсис дремал, бледный и обессиленный, когда раздался стук в дверь. Флёр вышла в гостиную, закрыла за собой дверь и выглянула в коридор. Пришла!
Быть может, во встрече двух врагов было что-то драматичное, но ни та, ни другая этого не заметили. Для них встреча была только очень неприятной. Секунду они смотрели друг на друга. Потом Флёр сказала:
— Он очень слаб. Пожалуйста, присядьте, я его предупрежу, что вы здесь.
Флёр прошла в спальню и закрыла дверь.
Фрэнсис Уилмот не пошевельнулся, но широко открыл сразу посветлевшие глаза. Флёр показалось, что только теперь она узнала его глаза: словно кто-то поднес спичку и зажег в них огонек.
— Вы догадываетесь, кто пришел?
— Да, — голос прозвучал внятно, но тихо. — Да; но если я и тогда был недостаточно для нее хорош, то уж теперь — тем более. Скажите ей, что с этой глупой историей я покончил. — Флёр душили слезы. — Поблагодарите ее за то, что она пришла, — сказал Фрэнсис и снова закрыл глаза.
Флёр вышла в гостиную. Марджори Феррар стояла у стены, держа в зубах незажженную папиросу.
— Он благодарит вас за то, что вы пришли, но видеть вас не хочет. Простите, что я вас вызвала.
Марджори Феррар вынула изо рта папиросу; Флёр заметила, что губы у нее дрожат.
— Он выздоровеет?
— Не знаю. Теперь, пожалуй, да. Он говорит, что «покончил с этой глупой историей».
Марджори Феррар сжала губы и направилась к двери, потом неожиданно оглянулась и спросила:
— Не хотите помириться?
— Нет, — сказала Флёр.
Последовало молчание; потом Марджори Феррар засмеялась и вышла.
Флёр вернулась к Фрэнсису Уилмоту. Он спал. На следующий день он почувствовал себя крепче. Через три дня Флёр перестала его навещать: он был на пути к полному выздоровлению. Кроме того, Флёр обнаружила, что за ней неотступно следует какая-то тень, как овечка за девочкой из песенки. За ней следят! Как забавно! И какая досада, что нельзя рассказать Майклу: от него она по-прежнему все скрывала.
В день ее последнего визита к Фрэнсису Майкл вошел, когда она переодевалась к обеду, держа в руке номер какого-то журнала.
— Вот послушай-ка, — сказал он.
В час, когда к божьей стекутся маслине
Ослики Греции, Африки, Корсики.
Если случайно проснется всесильный,
Снова заснуть не дадут ему ослики.
И, уложив их на райской соломе,
Полуживых от трудов и усталости,
Вспомнит всесильный, — и только он вспомнит,
Сердце его переполнится жалости:
«Ослики эти — мое же творение,
Ослики Турции, Сирии. Крита!»
И средь маслин водрузит объявление:
«Стойло блаженства для богом забытых»[14].
— Кто это написал? Похоже на Уилфрида.
— Правильно, — сказал Майкл, не глядя на нее. — Я встретил его во «Всякой всячине».
— Ну, как он?
— Молодцом.
— Ты его приглашал к нам?
— Нет. Он опять уезжает на Восток.
Что он, хочет ее поймать? Знает об их встрече? И она сказала:
— Я еду к папе, Майкл. Я получила от него два письма.
Майкл поднес к губам ее руку.
— Отлично, дорогая.
Флёр покраснела; ее душили невысказанные слова. На следующий день она уехала с Китом и Дэнди. Вряд ли овечка последует за ней в «Шелтер».
Аннет с матерью уехала на месяц в Канны, и Сомс проводил зиму в одиночестве. Но зимы он не замечал, потому что через несколько недель дело должно было разбираться в суде. Освободившись от французского влияния, он снова стал склоняться в сторону компромисса. В настоящее время, когда была оглашена помолвка Марджори Феррар с Мак-Гауном, дело принимало новый оборот. По-иному отнесется английский суд к легкомысленной молодой леди теперь, когда она обручена с членом парламента, богатым и титулованным. Теперь они, в сущности, имеют дело с леди Мак-Гаун, а Сомс знал, каким опасным может быть человек, собирающийся жениться. Оскорбить его невесту — все равно что подойти к бешеной собаке.
Он нахмурился, когда Флёр рассказала ему про «овечку». Как он и боялся, им платили той же монетой. И нельзя было сказать ей: «Я же тебе говорил!» — потому что это была бы неправда. Вот почему он настаивал, чтобы она к нему приехала, но из деликатности не открыл ей причины. Насколько ему удалось выяснить, ничего подозрительного в ее поведении не было с тех пор, как она вернулась из Липпингхолла, если не считать этих визитов в отель «Космополис». Но и этого было достаточно. Кто поверит, что она навещала больного только из сострадания? С такими мотивами суд не считается! Сомс был ошеломлен, когда она ему сообщила, что Майкл об этом не знает. Почему?
— Мне не хотелось ему говорить.
— Не хотелось? Неужели ты не понимаешь, в какое положение ты себя поставила? Потихоньку от мужа бегаешь к молодому человеку!
— Да, папа; но он был очень болен.
— Возможно, — сказал Сомс, — но мало ли кто болен?
— А кроме того, он был по уши влюблен в нее.
— Как ты думаешь, он это подтвердит, если мы его вызовем как свидетеля?
Флёр молчала, вспоминая лицо Фрэнсиса Уилмота.
— Не знаю, — ответила она наконец. — Как все это противно!
— Конечно, противно, — сказал Сомс. — Ты поссорилась с Майклом?
— Нет, не поссорилась. Но он от меня скрывает свои дела.
— Какие дела?
— Как же я могу знать, дорогой?
Сомс что-то проворчал.
— Он бы возражал против твоих визитов?
— Конечно нет. Он был бы недоволен, если бы я не пошла. Ему нравится этот мальчик.
— В таком случае, — сказал Сомс, — либо тебе, либо ему, либо вам обоим придется солгать и сказать, что он знал. Я поеду в Лондон и переговорю с ним. Слава богу, мы можем доказать, что молодой человек действительно был болен. Если я наткнусь здесь на кого-нибудь, кто за тобой следит…
На следующий день он поехал в Лондон. В парламенте не заседали, и он пошел во «Всякую всячину». Он не любил этот клуб, прочно связанный в его представлении с его покойным кузеном молодым Джолионом, и сейчас же сказал Майклу:
— Куда нам пойти?
— Куда хотите, сэр.
— К вам домой, если у вас можно переночевать. Мне нужно с вами поговорить.
Майкл посмотрел на него искоса.
— Слушайте, — начал Сомс, когда они пообедали, — что случилось? Флёр говорит, что вы скрываете от нее свои дела?
Майкл уставился на рюмку с портвейном.
— Видите ли, сэр, — проговорил он медленно, — конечно, я был бы рад держать ее в курсе всего, но не думаю, чтобы она этим действительно интересовалась. К общественной деятельности она относится равнодушно.
— Общественная деятельность! Я имел в виду личные ваши дела.
— Никаких личных дел у меня нет. А она думает, что есть?
Сомс прекратил допрос.
— Не знаю, она сказала «дела».
— Ну, можете ее разубедить.
— Гм! А результат тот, что она потихоньку от вас навещала этого молодого американца, который заболел воспалением легких в отеле «Космополис». Хорошо, что она не заразилась.
— Фрэнсиса Уилмота?
— Да, теперь он выздоровел. Но не в этом дело. За ней следили.
— О господи! — сказал Майкл.
— Вот именно. Видите, что значит не говорить с женой. Жены — странный народ; они этого не любят.
Майкл усмехнулся.
— Поставьте себя на мое место, сэр. Теперь я по профессии своей должен интересоваться положением страны; ну и втянулся, интересно. А Флёр все это кажется вздором. Я ее понимаю; но, знаете, чем больше я втягиваюсь, тем больше боюсь, что ей будет скучно, тем больше молчу. У нее это вроде ревности.
Сомс потер подбородок. Оригинальная соперница — страна! Положение страны и его нередко тревожило, но делать из этого причину ссоры между мужем и женой — что-то пресно; он в свое время знавал не такие причины!
— Надо вам с этим покончить, — сказал он. — Это вульгарно.
Майкл встал.
— Вульгарно! Не знаю, сэр, но, мне кажется, то же самое мы наблюдали во время войны, когда мужья были вынуждены оставлять своих жен.
— Жены с этим мирились, — сказал Сомс. — Страна была в опасности.
— А сейчас она не в опасности?
Обладая врожденным недоверием к словесной игре, Сомс услышал в этих словах что-то неприличное. Конечно, Майкл — политический деятель; но обязанность его и ему подобных сохранять в стране порядок, а не сеять панику всякими глупыми разговорами.
